Нашего предводителя, Вячеслава Соколова, уважает. Елену — тихо боготворит, как чудесную игрушку, случайно доставшуюся в знакомые (и скорее всего, неосознанно любит, без надежды на взаимность), а всех остальных нас — снисходительно терпит. Включая непосредственное начальство. Сильный самостоятельный зверь. Краем глаза видна широченная ухмылка, от уха до уха… Радуется! Совсем по-собачьи, что доставил удовольствие своей "даме сердца". Ох и напрасно! Я эту даму знаю чуть-чуть лучше… Она, твой рыцарский порыв, сейчас использует в корыстных целях. Дергаюсь очередной раз, чуя недоброе… Бесполезно… Хоть ногами пинай. Ждет знак от предмета обожания. Ужо, дождешься! Ага, я так и знал — целит фотоаппаратом. Мигом сориентировалась… Предупредить спасителя об угрозе нет сил, дух перехвачен… Да хоть бы чуть ниже меня опустил, Полифем недоделанный! Ек, мык… Поздно.
— Пых! Ой! Бл..! — полыхнуло. Противно, быть самому себе Кассандрой. Как ожидал — так и случилось. Этот бизон (где они таких лбов понабрали?) от неожиданности меня выронил! А хотел похвалиться, лихой молодецкой удалью… Здравствуй невесомость! Куда лечу — не вижу, в глазах — чернота и круги с искрами…
— Хлоп! Ой! — до палубного настила малость не долетел. Знакомая лапа вслепую хлопнула по спине, жадно сгребла одежку по второму разу (теперь точно вместе со шкурой), рывком дернула обратно. Млять!
— Пых! Эк… Бум! Пых! — а фотовспышка сверкает, беспощадно вбивая в цифровую память жалкое и поучительное зрелище. А ведь почти 170 сантиметров роста во мне есть! Сколько же тогда в этом громиле, что меня держит? Два метра с лишним? Два-десять? Выпусти-ти-те меня отсюда!
— Трах! Крак! — палубу дергает, назад и вбок. Все катятся кувырком… Кажется, мы сели на мель… Из распахнутого люка командирского бокса вздымается к небесам сущая Эйфелева башня матерного морского сквернословия. Начальство объясняет порядок службы подробно. И вот так пошло, каждый день… Плывем!
Теперь ограждения бортов, затянутые маскировочной сеткой, превращены в подобие детского манежа. Захочешь — не укатишься. Теперь за мною постоянный пригляд. Только и слышишь, тихое… Дока кормили? Док тапочки надел? Сапоги отняли, как обувь скользкую и тяжелую — не выплыть, если что. Выдали шлепки из оленьей шкуры, мехом внутрь. Босиком ходить запрещают — типа могу простудиться. Я им маленький? Спасибо, хоть на веревку не привязали… для надежного сбережения. Делать ничего не дают. Сижу — пишу. Днем. Иногда рыбачу… В сумраке клюет хорошо, на свету — заметно хуже. А в темноте… Р-р-р-романтика!
Ночью края люков, ручки, перила, надстройки зловеще горят мертвенными желто-зелеными пятнами фосфорной мази. Вместо лампочек-сигналок… Настоящей! Той, которой, по Конан-Дойлю, разрисовывали несчастную собаку Баскервилей. Почему несчастную? А пробовали фосфорную мазь нюхать? Мерзостный чесночный запах. И вдобавок ядовитая. Однако, для нас — находка. Светит! Ярко. За борт, и в полном мраке, свалиться невозможно. Всё озарено, как новогодняя елка… из лесных гнилушек или… "Летучий Голландец". Интересно, что думают о нас аборигены? Должно же сложиться мнение. В нашей истории никаких легенд о светящемся корабле, на Байкале нет. Мы и сами — легенда. Вместе с пресловутой "платформой-причалом". Вездесущая Елена показывала, на дисплее цифрового фотоаппарата, подборку снимков для разного времени суток. Занятно. Особенно в тумане. Искаженные цвета, рассеянное водяной взвесью зеленоватое мерцание… Примерно так, в дешевых книжках про Чернобыль, рисуют зону радиоактивного заражения. А думаете, чего она вокруг меня вьется? Из сюжета о ночной рыбалке — я, в плаще и с удочкой, в руках голомянка… при свете фосфора, у Елены уже вышел эпичный до жути кадр "Старый сталкер и рыба-мутант". Бл…! Как вспомню, своё первое впечатление, так до сих пор, при виде жареной голомянки, вилка из пальцев выпадает. Талант…
О! Забыл самое главное. "Как вы яхту назовете, так она и поплывет!" Поскольку поименовать "это", для морячков, означало де-факто признать ублюдка родней нормальным судам и даже (свят-свят) кораблям, а оставить без названия — ещё более страшное попирание традиций (суеверны же, как столетние бабки) — то объявили конкурс. Условие — позывной (и только!) должен быть "неназываемым", без надписи на борту, так как борта у сцепки фактически нет. Вытекать из сокровенной сути данного безобразия. Подозреваю, моряки лелеяли надежду, что монстрик, составленный из лихтеров, уйдет в "пробный рейс" безымянным. Наивные! Хе… Позвольте вас приветствовать на борту линкора "Матрас"! Термин "лихтер" для населенного и вполне вооруженного агрегата, гм, переиначили… Не в бровь, а в глаз! Тем более, что 120 мм миномет, в окованной металлом центральной секции, мирному лихтеру — как боевая алебарда у дворника. Хотя судно и рудовоз. О ствол миномета, в итоге, ритуальную бутылку спирта, по ходу "крещения" и разбили. Как компромисс, ибо, не отличить тут носа от кормы. А название… Да что название? Заря ж местного судостроения. Обходимся… В радиообмене — "Матрас" органично звучит. М-м-дя! Зови хоть горшком, только в печь не сажай, ага… На борту названия нет. И не будет. Россыпь лихтеров каждый раз соединяется заново. Модульность, граждане!
Честно хотите? Первое впечатление, от похожей на жезл ГАИшника, сцепки черно-белых квадратных понтонов звучало — "Шлагбаум". По аналогии с полосатыми будками на торцах и общего ж/д стиля. Но, всё опошлил завхоз Лева. Подозрительно прищурился, пожевал губами и поинтересовался: Нет ли тут скрытого антисемитизма? Принимая во внимание назначение объекта? Символику же надо соблюдать! "Шлагбаум" — это глупый запрещающий знак. А нужны "открытые пути и широкие горизонты". И вообще, единственный, известный Леве, однофамилец плавсредства, пархатый борец за дело Мировой Революции Сруль Шлагбаум — вообще не герой. Расстрелян в Астрахани, летом 1919 года, за кражу 3 фунтов соленой воблы. К чему нам эти нездоровые ассоциации? Нет! Радио позывной должен быть простым, узнаваемым и… Лева таинственно понизил голос — немного домашним. Хозяйственно-заготовительным, типа полосатый кот Матроскин (хе, на мультики намекал), как тельняшка… Раз уж моряки сами сочинили это чудище, то и именовать его подобает прямо, без затей — "Матрос". Без всяких железнодорожных терминов… Тем более, что издалека, лично ему, Леве, это, "полосато-долговязое", напоминает труп матроса Лома, из "Капитана Врунгеля"… Брошенного в воду, на волю волн. Вы, типа, сами приглядитесь! Промаршировал, по мозолям чужого самолюбия. Эстет…
Когда стихли маты, мы узнали про Леву много нового. Самым мягким эпитетом, из уст оскорбленных тружеников моря, было — "От агента Моссада и провокатора мирового сионизма слышим". Лева отшутился флегматично. ZOG не спит! Он тут первый и последний, а значит — самый главный представитель еврейской диаспоры. Подстава! Ему теперь, вместо дела приходится заниматься всякой хренью, вынашивать зловещие замыслы и строить коварные планы. Тупо раздавлен свалившейся ответственностью. Угу. После складского хозяйства, все мысли — о ней, о Мировой Закулисе… Но, и склады не бросить! Без меня, лохи, вас тут мигом, причем, голяком — по миру пустят! Его послушать, хе — герой анекдота про жида, который на вопрос, что бы он сделал, оказавшись царем, ответил — "Я бы жил как царь, и даже чуть лучше, чем царь, потому, что ещё бы и немного шил по ночам". Вот так… Где ZOG и где Моссад? — скорчил Лева бесстыжую рожу — Или мне таки разорваться? Оно ж каждому культурному (с нажимом) человеку, — просветил, — должно быть известно: Агент Моссада — тщедушен, злобен, лыс как колено… днем и ночью он носит темные очки, автомат "Узи" и скрипочку. Где? — трагическим голосом вскричал завхоз, — Где моя скрипочка? И это… разве ж я злой? Я… просто справедливый! Грохнули… Портрет, 100 %, до мелочей, совпал с внешностью оратора. Ну… вместо скрипки — любимая гитара, а вместо автомата "Узи" — деревянная кобура Стечкина (который завхозу нужен, как зайцу пятая нога)… Компромисс нашелся — замена одной буквы. Полосатая постельная принадлежность стала позывным. Разумеется, конечно! Одним только позывным и ничем кроме позывного… Хе-хе… Сквозь редеющую пальбу, из динамика радиотрансляции, доносится гитарный перебор:
"Матрас", забитый ништяками,
На базу Костя приводил.
Таких — на свете не бывает,
Но, он их где-то находил!
Концерт по заявкам, однако. До Бернеса-Розенбаума, Леве, как на лыжах до Палестины. Но, баритон у него приятный… Слух отличный. Переделанный шлягер 40-х годов, по радиотрансляции, звучит мило… и удивительно к месту. Так и вижу — маленькую комнату радиоузла и вдохновенно терзающего струны барда. Вот такой у нас, завхоз-многостаночник. Не первый из сынов человеческих, преуспевает в деле, которое презирает. Не, как специалист он вполне себе, однако давит тяжелая наследственность. Как сейчас помню:
— Лев Абрамович, не волнуйтесь вы так, ну, сами посудите… Например! Кто у вас был дедушка?
— Директор швейной мастерской…
— А бабушка?
— Бухгалтер…
— А мама?
— Начальник планового отдела…
— А папа?
— Инженер по снабжению…
— Ваше образование?
— По первому диплому — экономист…
— Достаточно!
— Ви таки, как мои догогоие годственники, тоже хотите загнать меня в ваш сганый сагай и заставить нюхать пыльные ящики с разной дгянью? — от злости, у Левы прорезается местечковый одесский акцент.
— Кто бы сомневался! — будущий завхоз яростно вращает глазами и морщит переходящий в затылок лоб. Фамильная судьба настигла человека в последнем прыжке, за гранью миров. Сочувствую…
— Я пготестую! Я — химик! Я, бл…, не хуже всех, я вообще — инженегр! — Соколов хлопает по столу ладонью, звонко и веско, как аукционным молотком. Стол прыгает, из щелей между досками вьется пыль…
— Вот именно! — собрание давится от едва сдерживаемого хохота, — Продано! Надо Лева, надо…
Инфу, о Левиной родне слили морячки. В личном деле такого не значилось. Теперь он мстит и "мстя" его страшна. Считает себя в полной безопасности, за сотню километров. И не знает, ох, не знает, насколько куплеты близки к действительности. А герой песни больше не обижается… Выжидает. Одно дело слышать, краем уха, что трюмы плывущего лихтера полны доверху. Другое дело — увидеть… чем они полны. О! Сам Али Баба нервно курит в углу… Со всех членов команды им взято обещание — не проболта