Спорить было совершенно бессмысленно, и спор к тому же мог испортить их приподнятое настроение.
Некоторое время ехали молча. Пройдет несколько минут, и неизбежно наступит момент, когда их слова загудят в проводах, тянущихся до самой Москвы.
До почты доехали благополучно, однако она была закрыта. Не успели привязать Мальчика к коновязи, как увидели Ивана Тимофеевича: с дороги сворачивал к почте. Был он уставший, чем-то озабоченный.
— Принимай гостей, Иван Тимофеевич! — крикнул Василий.
— Всегда рад. Здравствуйте, — как-то сдержанно ответил телеграфист, кланяясь Василию и Петру.
Открыл почту, пропустил посетителей вперед.
— Перекрестись, Иван Тимофеевич, и отбей-ка, брат, этот запрос в самое Москву! — Василий подал телеграфисту вчетверо сложенный листок бумаги. — Самому Ленину!
Иван Тимофеевич прочел бумагу, погладил рукой жидкую бородку и, сдвинув старенькие очки на лоб, заметил:
— Написано сердечно и просто…
— Ну?! — не понял Василий.
— А отбить не могу. Аппарат не работает.
И Василий и Петр посмотрели на «Морзе». Он стоял такой же солидный, надежный, как и раньше, но сейчас какой-то притихший.
— Гайка сломалась? — не без иронии и упрека спросил Василий.
Иван Тимофеевич хотел возразить, но только и сказал, повторяя интонацию Василия:
— Да, гайка сломалась.
— А как же?.. — Василий указал глазами на «запрос».
— Не вы одни, — Иван Тимофеевич кивнул на письма и телеграммы, лежавшие на столе.
Василий взял в руку одну, прочел:
— «Дорогой Владимир Ильич! Разделяем вашу боль и горе! Пусть враги помнят, что жизнь героя отнять можно, а идеи нельзя…»
Взял другую:
— «Мировому вождю товарищу Ленину…»
Третью:
— «Ленину. Крестьяне села Верхняя Троица шлют вам…»
А Иван Тимофеевич молча уже собирался в путь: запрос и другие бумаги — в самый надежный внутренний карман. Посылки — в брезентовый мешок. На двух ящиках — «Ленину»…
В жилой комнате снял со стены ружье. Остановился возле дочки.
— Ну, Таня… Тетка Настасья к тебе придет… Слушайся ее… — обнял и поцеловал.
Петр, наблюдавший за Иваном Тимофеевичем из служебной комнаты, подошел к нему:
— Постой-ка, дядя Ваня. Гайка-то здесь ни при чем?
Иван Тимофеевич помолчал и спокойно ответил:
— Сейчас ходил на большак… Семь столбов повалено… Хотят отрезать нас от мира и творить свое…
— Они! — вскинулся Василий. Вспомнив кровные обиды, он уже не мог стоять на месте. Зашагал, хромая сильнее обычного, грозил: — Попомнят нас! Гады! Такие и в самого Ленина стреляли! Поехали! Сейчас мы с вами посчитаемся!
— Подожди! — крикнул Петр. — Не надо Ивану Тимофеевичу везти почту сейчас. Мы соберем народ и линию восстановим… Иван Тимофеевич отобьет телеграммы, а потом повезет письма и посылки…
— Хорошо, Петра, — одобрил Василий. — Хорошо! Пойдем собирать народ! — он двинулся к выходу.
— Постой! — задержал Петр Василия. — И ехать надо на большак, дождавшись наших с ружьями и револьверами… Завтра с утра… Сегодня не успеем…
— Дадим, конечно, знать, а ждать не будем! — легко, не задумавшись даже, решил Василий. — Некогда!
— Погоди, Василий, — стал вразумлять Петр товарища. — Там может быть всякое… А мы людей вооружили, организовали… Зачем?
Чувствуя свое превосходство, председатель улыбнулся, сунул пальцы за пояс:
— Вот ты вечно так, ученый человек, — подождать, посмотреть… Тут соломки подложить, там песочку подсыпать…
Всегда при нажиме председателя Петр начинал чувствовать себя неловко, сам себе казался робковатым, нерешительным, и от угнетающего сознания своей второсортности переминался с ноги на ногу… Он и сейчас почувствовал это противное состояние, однако, памятуя совсем не зряшные предупреждения Алены, не сдавался:
— Что ж там может быть, на большаке?
— Уж не испугался ли ты, партийная власть? — запальчиво бросил Василий. — А? Кого? — Он помедлил немного и снисходительно-насмешливо согласился, махнув рукой: — Ладно, созывай наших, созывай со всех деревень, со всего уезда, со всей губернии!..
По большаку, узкой лесной дороге, почти напрямую проложенной от села к старинному уездному городу, медленно двигалось пять телег. На первой — Василий и Петр, на остальных — крестьяне с пилами, лопатами, топорами, веревками… Кое у кого ружья…
Замыкали процессию всадники. Все были здесь — Анисим Иванович, Егор, даже Тихонович, получивший наконец разрешение у жены взять ружье. Двое неспасских примкнули к ним. Три ружья, три револьвера.
Петр посматривал на телеграфные столбы и провода. Пока, слава богу, тянутся целенькие. Но вон где-то там, неподалеку… Вот!
Повисший провод и поваленный столб… А там дальше — еще один… Еще…
Подводы остановились. Люди взялись за топоры и лопаты. За ружья. Петр медленно и внимательно огляделся: если повалены столбы, то здесь могут быть и те, кто их валил… Вроде засады, или просто засада… Не проморгать бы!..
А на почте Иван Тимофеевич тщетно пробовал занять себя каким-нибудь делом — пришить пуговицу к платью дочери, починить куклу — и все прислушивался: когда стукнет ключ и отрезанное от мира село снова включится в общую жизнь. Но аппарат был мертв…
То и дело хлопала дверь, кто-то входил, выходил… Пришла и аккуратно одетая немолодая учительница.
Иван Тимофеевич взглянул на нее поверх очков, а та уже протягивала телеграфисту небольшой листок:
— Отправьте, Иван Тимофеевич, и от прилепских крестьян…
Но телеграфный аппарат молчал по-прежнему. Рядом с ним лежал запрос: «Москва, Совнарком, Ленину. Дорогой Владимир Ильич!»
Лежала стопка других посланий…
На большаке одни копали ямы, другие под присмотром кузнеца Викулова проволокой прикручивали сосновые стволы к опиленным столбам, таким образом удлиняя их… Третьи, привязав к верхушке столба веревку, поднимали его. «Раз-два! Взяли! Еще раз! Взяли!»
Быть может, никогда не было у Василия такого одухотворенного лица. Он суетился, перебегал, отставляя ногу в сторону, от одной группы крестьян к другой, брал на себя самую тяжелую работу.
Подбежав к землякам, которые поднимали столб, ухватился за веревку, стал помогать ставить его в приготовленную глубокую яму:
— Взяли! Еще раз! Еще! Хорошо, люди! Хорошо! Закапывай, браток, — это относилось к крестьянину, взявшему лопату. — Давай следующий! — Это ко всем, кто поднимал столб.
Он пошел дальше и на ходу, разгоряченный, говорил:
— Вот так, люди, будем работать при социализме! Все за одного, один за всех! Что, Петра? (Петр шел навстречу с лопатой, чем-то озабоченный.) И ты повеселел, умственный человек? А? Или все думаешь?
— Думаю, — ответил Петр. — Я там троих с ружьецами поставил… — и кивнул в сторону.
— Зря людей от дела отрываешь… — пожурил председатель. — Но уж пусть по-твоему…
Но Петр действовал не зря; он знал: если углубиться в лес, пройти группку дубов, в небольшой березовой рощице можно увидеть двоих — один был тогда на почте, другой повстречался спасовцам ночью на дороге… Стоят, смотрят в раздумье и досаде, как восстанавливают линию…
Работа шла споро. Василий командовал с удовольствием, чувствуя себя на поле боя:
— Левый фланг! Не спеши, не вырывайся вперед! А вы там, на правом, половчее и полегче! Полегче! Так! Так! Теперь дружно взяли! Р-раз!
Столб рванули вверх, провод поднялся с земли, но столб вдруг покосился и чуть не рухнул.
— Держите! Держите! — закричал Василий и, прихрамывая, побежал на помощь.
Столб удержали, снова начали поднимать, и на этот раз конец его удачно соскользнул в узкую яму, глухо стукнув о твердую глину. Часто дыша, Василий осмотрелся: еще полчаса-час усилий, и загудят провода до самой Москвы! До Ленина!
Но что это? Вдали показалась телега… И на ней — двое. Не те ли самые?! Но уж если они!..
Василий выбежал на середину дороги.
А двое — уж точно: не они ли? — заметив председателя, стали поворачивать назад, да так дернули вожжи, что бедная лошадь чуть не выскочила из оглобель.
— Они! — крикнул Василий и вскочил на коня. — Давай! Давай за ними!
Но и без его призыва четверо мужиков уже были на конях, мчали за Василием.
— Стой! Стой! — размахивая револьвером, кричал председатель людям на телеге, нещадно подгоняя лошадь ударами сапога в бок и нескладно отставив другую ногу.
На телеге пустили в ход кнут.
— Стой!
Расстояние между всадниками и телегой заметно сокращалось… Вскоре они нагнали телегу, соскочили с коней.
Нет, это совсем не те мужики, но почему-то они сразу попритихли, смотрели хмуро, настороженно… И чувствовали себя явно виноватыми.
Пристально вглядываясь, Василий шагнул к ним. На телеге что-то было прикрыто толстым слоем соломы. Василий рукой смахнул ее. Под нею оказался самогонный аппарат, змеевик сразу выдавал его.
— Помню, помню, — сказал Василий. — Прилепские самогонщики?.. Ну вот что, — решил он, — марш столбы ставить, а с этим потом разберемся. Марш!
Мужики не спеша, но покорно слезли с телеги, пошли, оглядываясь на Василия: не станет ли этот известный своей отчаянной решительностью председатель крушить их деликатное и дорогое сооружение? Но Василий и не думал крушить. Пошарил в соломе: нет ли, случаем, обреза? — и, взяв за узду коня, пошел к своим.
— В нашем полку прибыло, — с улыбкой встретил их Петр.
А на почте Иван Тимофеевич, качая на коленях дочку, не отходил от аппарата. «Могли бы уже и поднять столбы… Или, не дай бог, случилось что?» Забываясь, не веря себе, брался за ключ и пробовал стучать. Но связи не было…
Подходили люди, приносили письма и телеграммы все с тем же адресом, спрашивали о новостях из Москвы и, узнав о диверсии, шли на большак с лопатой или топором.
Василий, завидев первую такую группу крестьян, хотел организовать митинг и произнести речь. Петр отговорил его:
— Там Ленин раненый, — он показал в сторону, куда тянулись провода, — мы пробиваемся к нему, спешим, а ты — митинг!..