я-то парочка катит детскую коляску. Я кричу – эй, мол, люди добрые, давайте я вашего ребеночка понесу, хотите, всю жизнь потом носить буду, только отвезите мое барахло за пять кварталов на Карпачак! И что бы ты думал? – Мирхафизов рассмеялся и недоуменно покачал головой, явно удивляясь тому, как странно устроен мир. – Они тут же выхватывают из коляски этого несчастного ребенка, он, правда, спит как убитый, вместо младенца грузим книжки, мама несет малыша, папа катит коляску… тоже, надо сказать, не совсем трезвы папаша с мамашей были. А я иду и на гитаре им играю, веселю, значит, отрабатываю, бренчу что бог даст, главное, чтоб погромче… Я с тех пор гитары в руки не брал, а у той тоже недолгая жизнь оказалась. Через день возвращался ночью – опять пьяный, ну так сложилось, и опять с этой гитарой, только теперь уже потому, что попросили принести на вечеринку, там один парень хорошо по струнам бил. Иду себе – выползают двое из-за угла. Один говорит: слышь, парень, дай три рубля. А я тогда борьбой немножко занимался, и гитара у меня прикладисто так на плече лежала, гриф в правой руке. Вот я его со всего маха и приголубил по кумполу: на, говорю, три рубля. Он в арык. Второй убежал… Жизнь.
В моем сознании забрезжило понимание, почему Мухибу отправили именно на филфак; на первый взгляд в сельскохозяйственный или политехнический было бы логичней.
– Филолог, да. Никак не запомню… Ну вот на такую работу и возьмут. На филологическую. Хорошо?
Я пожал плечами.
– Потом вы родите троих детей.
Глаза у меня полезли на лоб.
– Троих?! Сразу троих? Вообще, какое это имеет…
– Можете не сразу, а одного за другим, – спокойно сказал он. – А значение такое, что это мои условия. Хочешь – принимай. Не хочешь – не принимай. Но если не примешь, больше ее никогда не увидишь.
– Но почему именно троих? – бессильно спросил я.
– Потом сам поймешь, – отмахнулся он. – Она должна быть привязана к тебе, ты – к ней. Дети – крепкая цепь.
– Ну…
– Если в течение года она не принесет первого, я ее у тебя заберу… – Свел брови, кратко раздумывая, и поправился: – Хорошо, на первенца – полтора года.
– А если…
– Что?
– А если какие-нибудь, ну… проблемы? У женщин, между прочим, бывают проблемы!
Мирхафизов подумал.
– Проблемы бывают, верно. Могу перед свадьбой послать к врачу, пусть проверят. Но думаю, это лишнее. Эти проблемы обычно решаются. А вот если дело окажется в тебе… – и он извинительно развел руками.
В его подходах было что-то от невольничьего рынка, описанного у Гигина Громатика.
– Во мне не будет, – безнадежно сказал я.
– Откуда знаешь? – Мирхафизов остро на меня глянул. – Может, у тебя дети есть?
– Да откуда у меня дети!
– Вот видишь… Если бы у тебя были дети, Мухибу я бы тебе не отдал. Но зато мы бы знали, что у тебя и впрямь все в порядке. Впрочем, – он махнул рукой, – зря мы об этом начали толковать. Природа свое всегда берет, загляни вон в мои коровники…
Мирхафизов взял пиалу, налил чая, протянул мне и спросил серьезно:
– Ну что, согласен?
4
Шараф Мирхафизов как в воду глядел – события начали стремительно развиваться.
Еще оставалось некоторое время до кульминации – кульминации затянутой, долгой, протяжной, мучительной, когда на улицах городов шли танковые бои, беженцы нескончаемыми потоками уходили в Афганистан, все, кто имел мало-мальскую возможность, срывались с насиженных мест, бросая имущество, нажитое несколькими поколениями, а бетонные стоки кое-каких заведений из тех, что называются «саллоххона» – скотобойня, полнились человеческой кровью.
Но на площади Озоди́ уже раздавали автоматы. Предполагалось, вероятно, что люди с площади Озоди, вооружившись, примутся защищать законную власть от проходимцев с соседней площади Шахидо́н, которые на нее покушаются.
Однако было похоже, что автоматы оказались не у тех, кто был готов сражаться за то или иное правое дело, а преимущественно попали в руки подонков вроде моих однокашничков. От этого жизнь пугающе кривилась. Например, чрезвычайно повысились шансы проснуться среди ночи оттого, что кто-то, проезжая мимо дома, с гоготом дал длинной очередью по гаражам. Понятно, что его не волновало, был в тех гаражах кто живой или нет… но такие происшествия на фоне многих иных казались сущими безделицами.
Одновременно с республиканскими событиями за недалекими хребтами происходили подвижки воистину мирового масштаба: доблестный Ахмадшах Масуд сдерживал натиск афганских талибов. Отвага Ахмадшаха Масуда обеспечивала Шарафу Мирхафизову некоторое время, чтобы провернуть все то, под чем я подписался. Однако лично мне было трудно отделаться от связанных с этим зловещих мыслей. А ну как не выстоит Ахмадшах Масуд? Чем это кончится? Чего ждать? Если талибы войдут в Душанбе – что будет? У себя в Бамиане они взорвали две гигантские статуи Будды VI века, усмотрев в них языческих идолов. А здесь чем сгоряча займутся?..
Что касается матери, то я ожидал, что придется вести долгие разговоры, переливая из пустого в порожнее в попытках найти меру вещей; думал, она станет спорить, сопротивляться, кивать в сторону кладбища и произносить гневные фразы вроде «Да я тут жизнь прожила!».
Так бы оно и было, если бы Мирхафизов не взял дело в свои руки. Уже в принципе согласившись, она вдруг уперлась, заявив, что со скарбом своим расставаться все равно не желает, он ей дорог и сам по себе, и как память. Вон на той доске она полвека рубила зелень, а через эту мясорубку с незапамятных времен пропускала мясо, и ножи у этой мясорубки замечательные, и есть крупная решетка, что по нынешним временам редкость, а если хочешь соорудить приличный бифштекс, без крупной решетки никуда. И потому хоть что вы с ней делайте, хоть на куски режьте, как ту говядину, а будет по ее: основную часть барахла она погрузит в контейнер и отправит по ж/д (между тем в силу вполне объяснимого ажиотажа на контейнеры записывались уже за полгода), остатки же продаст ближним и дальним соседям-таджикам, да-да-да, у нее уже есть на примете кое-какие покупатели. Не стоит и говорить, что речь шла о предметах, которые можно было с равными основаниями, с какой стороны посмотреть, считать как ценными вещами, так и никчемным хламом. Кроме того, вы что же, с ума, что ли, все посходили, как она может уехать, не продав жилья.
И опять: необъяснимым для меня образом, сказав ей, вероятно, какое-то петушиное слово, Мирхафизов убедил ее бросить все – и спровадил не просто быстро, а столь стремительно, что бедная моя мамочка и охнуть не успела. Старую квартиру он обещал в ближайшее же время сбыть с рук и передать деньги в Воронеж, а в качестве компенсации дал приличные подъемные – на них маме предстояло обзавестись пожитками на новом месте.
Впрочем, какие уж там были деньги. Квартиры тогда уже ни черта не стоили. Я потом много раз замечал: недвижимость очень падает в цене, если в городе начинаются бомбежки или танковые дуэли. Пока в ходу было только стрелковое оружие, но все с ужасом предощущали все то, что началось немногим позже.
И мама уехала. Мы простились на вокзале, она горевала, что в этой сумасшедшей колготе не позвонила Вальке, а я обещал к ней, к Вальке, в любом случае перед собственным отбытием съездить, просто кровь из носу, навестить и попрощаться, все-таки не чужие.
С нами вышло не так стремительно, но тоже без лишних промедлений. Когда Мирхафизов сообщил, что билеты взяты на такое-то и, следовательно, через одиннадцать дней нам с Баюшкой предстоит отбыть в столицу нашей Родины город-герой Москву, я спешно собрался в Чкаловск.
Моя двоюродная сестра Валька с мужем Сашей и сыном Васечкой жила именно в Чкаловске.
Знаете Чкаловск? Вот тебе раз, ну тот, что близ Ленинабада. Так прежде назывался нынешний Ходжент… Да? Странно. Все знают… Ленинабад – чудный город. Там много всяких диковин. Например, крепость, построенная Александром Македонским, возле нее и соответствующий музей. Я его посещал, музейчик маленький, да ведь и крепость небольшая – крепостица, а не крепость. Стены оплыли, обвалились, проглядывают бревна, смотришь на них – и странно представить, что их таскали на своих крепких плечах солдаты Александра. Что еще? Да, еще ткацкая фабрика, большая такая мануфактура, современная. Парадная часть стены из булыжника в мозаичном стиле, узоры слагаются в слова: «Ленинабаду – 2500 лет». Раньше было смешно, а теперь потеряло значение… В общем, просто попрощаться с Валькой, а то ведь бог весть когда теперь свидимся.
А впрочем, знаете, не буду я вам этого рассказывать, очень уж тяжелая история. Ну и что, что взялся. Ничего страшного. Как взялся, так и бросил, все так в жизни. Не всегда все доводится до конца, до завершения. Да?.. Не знаю… Ну хорошо, что ж делать, правда, если уж начал. Как говорится, дело заехано…
В общем, я позвонил Вальке, она обрадовалась, разумеется. Но вообще-то, мы и звонили-то друг другу раз в год по обещанию, на праздники, с Новым годом поздравить, с днем рождения, не были мы с ней близки, просто родственники и не больше. Я сказал ей, что мама уехала в Воронеж, уехала насовсем, навсегда, что позвонит уже оттуда, была, дескать, такая суматоха с этим отъездом, ты понимаешь, все так внезапно, так спешно, у нее просто руки не дошли, но она из Воронежа непременно.
Валька долго молчала, потом как-то глухо ответила – мол, ну да, конечно, она же тетю Катю любит, и тетя Катя ее всегда любила, ага, суматоха, да ничего, позвонит уж тогда из Воронежа, вот и ладушки.
– А я к вам приеду через два дня, сказал я, завтра не могу, а через два дня приеду, надо проститься, мы ведь тоже буквально через неделю уезжаем навсегда.
– Как, и вы тоже, – проговорила она упавшим голосом.
Автобус плелся себе и плелся, я смотрел в окно, ничего особо интересного за окном не было, весь маршрут от Ленинабада до Чкаловска – это дорога через один огромный кишлак: дома, кибитки, магазин, вот осел, вот еще один, площадь у другого магазинчика, веселые подростки с папиросками продают бензин трехлитровыми банками, дома, дома, кибитки, ну и зелень, разумеется, и остаточные лампочки хурмы, а вот двор с отличным виноградником, с высоты автобуса хорошо видно.