мперией и Крымским ханством. Русское командование использовало для вторжения все имеющиеся в его распоряжении силы. Кроткий царь Феодор Иоаннович лично повёл в поход свои полки.
Уже в январе 1590 года русские войска почти без боя взяли Ям, осадили Копорье и вышли к Нарве. Близ Нарвы воевода князь Дмитрий Хворостинин разгромил в полевых схватках шведские отряды, выступившие против него. Руководство осадой Нарвы было поручено царём Борису Годунову. К сожалению, этому видному политику и дипломату не хватало военного опыта. Годунов приказал сосредоточить огонь всей русской артиллерии на пряслах крепостных стен города, чтобы пробить в них бреши. «А по башням и по отводным боем бити не давал». Бреши удалось пробить в нескольких местах. но крепостная артиллерия шведов, расположенная на нескольких ярусах башен подавлена не была. Царские воеводы повели войска на приступ 19 февраля. Располагая значительным перевесом, русские атаковали крепость сразу в семи пунктах. Колонна, направленная в главный пролом, насчитывала более 5 тысяч воинов. Среди атакующих было около тысячи казаков, и двух тысяч стрельцов. Однако благодаря фланговым ударам башенной артиллерии шведам удалось отразить натиск. Правда, в ходе тяжёлого рукопашного боя в проломе обе стороны понесли большой урон. Нарвский гарнизон был обескровлен, шведское командование утратило веру в благополучный для него исход схватки. Русские воеводы уже готовились ввести в бой свежие силы, но шведы запросили мира. Казалось, что если русские поведут себя решительнее, то Нарва поднимет белый флаг. Но Борис Годунов предпочёл не рисковать и повёл затяжные переговоры, пытаясь склонить шведов к полной сдаче «Ругодива»[7]. Шведы затягивали переговоры. Это было им на руку, ибо зима заканчивалась, и лёд на реке Нарове стал подламываться, появились полыньи. Река могла разделить силы русских войск, располагавшихся по обоим берегам. Осторожность, воспитавшая в лице Годунова хорошего дипломата, не оправдала себя в дни войны.
По условиям перемирия, заключённого под стенами Нарвы шведы вернули России Водскую пятину с крепостями Ям, Копорье и Ивангород. Россия вновь обрела побережье Балтики между устьями рек Наровы и Невы. Однако овладеть портом Нарвы и восстановить «нарвское мореплавание» русским не удалось. Шведский король Юган III готовился к реваншу. Склонить к союзу Речь Посполитую ему не удалось. Тогда взгляд его обратился на Крымское ханство. В Бахчисарае пошли навстречу Стокгольму. Швеция провела самую крупную со времён Ливонской войны мобилизацию и к весне 1591 года сосредоточила на русской границе 18-тысячное войско.
Крым, пользуясь поддержкой Османской империи, собрал к началу июня для похода на Москву до 100 тысяч конницы и пехоты. Во главе с ханом Казы-Гиреем к русским границам устремились конные отряды ногайских татар, отряды янычар с пушками, пришедшие из турецких крепостей Северного Причерноморья – Очакова и Белгорода-на-Днестре. Это очень крупное и хорошо организованное войско, равное по численности войску хана Мамая (до 120 тысяч), двинулось в Русскую землю, и в середине июня переправилось через реку Оскол.
К середине июня того же 1591 года таинственный возок c высокородным отроком и его охрана прибыли на Двину-реку в Сийский-Антониев монастырь. В Писцовых книгах по Архангельску под 1622 годом значится, что «Монастырь Сийский на острову, на Михайлове на озере». Правда, как пишет путешественник XVIII века: «Строение монастырское всё каменное и стоит на прекрасном, отовсюду наподобие полуострова окружённом месте по край озера, Михайловским прозываемаго, из коего небольшая речка Сия выходит и соединяется с Двиною». Так или иначе, но ясно одно – Сийский монастырь являлся в те времена островной каменной крепостью, вероятно, почти неприступной. Близ монастыря среди лесов располагались пашни, которые распахивали послушники монастырские – возросшие в монастыре сироты и «детёныши». Но власти монастырские зорким хозяйским оком охватывали свои владения аж до Студёного моря. А там уже лесная глушь сменялась обширным «окном» на морскую даль. В Двине-реке и на взморье послушники монастырские били острогой белорыбицу.
В монастыре остановились на целую неделю. И не удивительно, что и здесь всё было готово к приезду, казалось, нежданных гостей. Первые два дня путешественники отдыхали и молились. На шестой день их пребывания в Антониевом-Сийском монастыре туда прибыли старцы и святители, в лице коих монашеская братия и послушники узнали известных в северных землях молитвенников и подвижников: Трифона Вятского, Замятню Отрепьева и даже двух митрополитов – Крутицкого Пафнутия и Ростовского Варлаама (Рогова). На следующий день после литургии настоятель монастыря Питирим и все означенные иерархи собрались на тайный совет, куда пригласили Ваську Недорезова и находившегося в монастыре скрытно Петра Афанасьевича Нагого. Совет состоялся в монастырской трапезной. О том, что решено было на том совете, стало известно лишь несколько лет спустя очень немногому кругу лиц.
Тем же летом – во второй половине июня 1591 года русские воеводы, получив сведения о численности крымско-турецкого войска, перешедшего реку Упу, на военном совете решили отказаться от намерения остановить врага на рубежах Оки – «на берегу». Важнейшие города-крепости южнее Оки и на Оке: Тула, Серпухов, Зарайск, Калуга, Кашира, Коломна, Рязань, Мещерский городок (Касимов) приготовились к серьёзной обороне и осаде. Слишком велика была сила крымских ратей, направлявшихся к последнему – окскому рубежу перед Москвой несколькими колоннами по фронту более чем в сотню вёрст. Крымцы переходили Оку веером от Серпухова до устья реки Лопасни. Возможность маневрировать и перебрасывать силы вдоль «берега» у русских воевод не было. Русские полки были отведены от окского рубежа и сведены к столице. Форсировав Оку, татарские рати вновь сошлись и собрались 1–2 июля в единый кулак на южном направлении – на Серпуховской дороге.
Ранним солнечным, горячим утром 4 июля 1591 года их сводная рать подошла к столице и заняла крупное село Котлы. Татары вышли в широкую пойменно-луговую излучину реки Москвы – в Замоскворечье в ту пору ещё необжитую и малозастроенную. Здесь можно было свободно развернуть конницу и маневрировать конными соединениями. Основная часть русского войска была сведена туда же – в северную часть излучины реки. Все москвичи, русские полки и городские укрепления были полностью готовы к отражению врага.
Русские войска заняли оборонительную позицию. Они сосредоточились в подвижном укреплении – «гуляй-городе», составленном из сцепленных между собой телег, возов, и легких, переносных щитов, сшитых из тонких брёвен и толстых досок. Этот укреплённый лагерь практически перекрыл Серпуховскую дорогу и одновременно фланкировал подходы к строящемуся Скородому[8] Москвы со стороны Замоскворечья. Позиция сия была подобна той, каковую устроили перед битвой на реке Лопасне в 1572 году.
Уже с утра русские стрелки и пушкари держали наготове луки со стрелами, самострелы, заряженные затинные пищали[9], пушки, и тлеющие фитили. Конные дворянские и стрелецкие сотни, также находились в седлах и в полной готовности к соступу вне линии укреплений. Духовенство и монахи вынесли и подняли на высокое место в «гуляй-городе» большой образ Донской Богоматери, чтоб видно было всем служилым людям.
Казы-Гирей понимал, что русские намерены серьёзно обороняться и в то же время могут маневрировать, совершая конные и пешие вылазки из «гуляй-города». Момент неожиданности, на который чаще всего, рассчитывали татарские и турецкие мурзы и военачальники, был изначально утрачен. Ни единого намёка на панику в русском стане также не просматривалось. Хан узрел перед собой на правом плече монолитную, каменную крепость Данилова монастыря с башнями и многочисленными пушками, а на левом плече большой укреплённый лагерь с десятками тысяч воинов-стрелков и всадников, готовых принять бой. На дальней периферии левого и правого флангов татарского войска была полноводная река-Москва. Где тут развернуть конные орды, где начать прорыв, чтоб ударить в плечо или в спину противнику?
Тогда осторожный Казы-Гирей предпринял разведку боем. К «государеву обозу» он направил сыновей с отрядами вассалов. Сам же «на прямое дело не пошёл и полков своих не объявил». Сотни татарских всадников пришпорили коней и пустили их в сторону русского укреплённого лагеря. Загремели орудийные и пищальные залпы, тысячи лучников с обеих сторон пустили рои стрел, засвистели пули, картечь, ядра. «Гуляй-город» окутался клубами порохового дыма. Перед ним кувыркаясь в пыли и дыму, слетали на землю, десятки верховых сбитых с коней свинцовым дождём и стрелами. Кони вставали на дыбы, ржали, закусывали удила и несли всадников в разные стороны, падали, заваливаясь на бок, припадая на передние ноги. После двух залпов татары стали осаживать и поворачивать коней. Встречь ворогу царские воеводы «высылают» из «гуляй-города» конные сотни, чтобы «травиться» с татарами.
И вот русские служилые люди – дворяне, да дети боярские[10], выпрастывают сабли из ножен, крутят булавами, шестопёрами, топориками, клевцами. Готовы к бою и пищали-ручницы, и луки вытянуты из саадаков, и стрелы из колчанов. Горячат, шпорят, «пущают» коней в сторону татар без всякого строя. Кони, переступая с ноги на ногу, ржут, срываются с места в галоп. Только пыль из-под копыт… Тут уж престало время удальцам показать, кто во что горазд. Лихой свист, гиканье, конский топот будят сонные луга Замоскворечья у Серпуховской дороги.
Многие татарские всадники, учуяв богатырский, искромётный, разбойничий вызов русских удальцов, принимают его. Выхватывают кривые сабли, дамасские клинки, гурды, ятаганы, опускают пики, вытягивают арканы с петлями, натягивают тетивы луков, прикладывают стрелы. Такая схватка им тоже по душе.