Русские строили все расчеты на соединение с саксонской армией, которое, казалось, обеспечено было значительным численным перевесом и свежестью войск; в этой надежде они удерживали свои позиции в Гродно, дав шведскому королю возможность занять квартиры в Василичке, между дорогами виленской и минской, и таким образом отрезать их сношения с Курляндией и Смоленском; и если теперь генералу Огильви по царскому приказанию или по недостатку провианта придется покинуть свой настоящий лагерь и придвинуться к русской границе, ему понадобится большое искусство и умение для удачного отступления 〈…〉. А случись с этой армией значительная неудача, она, вероятно, повлечет за собою совершенное поражение России, так как я недоумеваю, откуда царь возьмет другую армию 〈…〉. Не говоря о том, что русские вообще легко отчаиваются после неудач, а также о господствующем между ними неудовольствии и о склонности к мятежам, на которую я уже имел честь указывать во многих письмах.
Относительно склонности «легко отчаиваться после неудач» Уитворт не прав. Во всяком случае, Петру это свойственно не было. Но он вовсе не заинтересован был излишне драматизировать положение дел в России. Он был вполне лоялен по отношению к Петру и заинтересован – в интересах Англии – в сохранении политического статус-кво. А потому его соображения нужно воспринимать серьезно.
«Недовольство», «всеобщее недовольство», «склонность к мятежам» – понятия, рефреном проходящие сквозь донесения европейских дипломатов с самого начала войны со Швецией.
Если учесть это повсеместное тлеющее недовольство, только что с трудом затоптанный пожар в Нижнем Поволжье, крайне неустойчивое положение на театре военных действий, несмотря на то что русской армии удалось вырваться из западни, а Карл отложил поход в Россию, – на этом фоне сообщение Плейера о формировании верным Меншиковым какой-то особой офицерской части приобретает некоторую достоверность.
Мы не знаем и знать не можем, что именно происходило в воображении Петра именно в этот момент – в июле 1706 года. Но постоянное пребывание на пороховой бочке (при наличии множества желающих поджечь фитиль) не располагало к трезвой оценке ситуации.
8 мая того же года Уитворт писал в Лондон: «Министры стараются кораблестроением и морскими поездками развлечь его (царя. – Я. Г.) от тяжелых забот, вызванных разорением России».
К 1714 году этот процесс «разорения» только усугубился.
Вернемся в грозный декабрь 1714 года.
24 декабря 1714 года Маккензи сообщал: «Прошлый вторник сюда прибыл царевич-наследник».
Никаких следов приближавшейся опалы, которая обрушилась на царевича через девять месяцев, дипломаты, тщательно следившие за всем происходящим во властных верхах России, не замечали. Никто из них не отмечал какого бы то ни было неудовольствия Петра по отношению к сыну.
И это существенно.
Алексей вернулся из Карлсбада, где лечился от предполагаемого туберкулеза. Он вернулся в то время, когда Меншиков оказался под смертельной угрозой. Однако иностранные наблюдатели, аккумулирующие слухи разной степени достоверности и сведения, доставляемые их осведомителями при власти, сообщали и нечто иное.
В том же письме – сразу же за фразой о возвращении Алексея – Маккензи пишет:
«Князь Волконский и вице-губернатор Корсаков всё еще находятся в тюрьме. Первого, слышно, пытали еще второй раз. Жена и семеро детей Корсакова просили царицу ходатайствовать хотя бы о даровании ему жизни; ей отвечали, что государыня уже употребила свои усилия. Вот уже с неделю эшафот стоит готовый, сомневаются, однако, чтобы царь, помиловав многих, решился казнить кого-нибудь смертью».
Маккензи точно уловил внезапное изменение в атмосфере. После тяжелого напряжения конца 1714-го – начала 1715 года, когда казалось – вот-вот полетят головы, ситуация стала меняться. Генерал-адмирал Апраксин и канцлер Головкин были прощены. Меншиков отделался огромным штрафом. Наказаны всерьез были фигуры значимые, но второстепенные: Волконский и Апухтин, два сенатора, и вице-губернатор Ингерманландии, любимец Меншикова Корсаков после свирепых пыток были биты кнутом и отправлены в ссылку.
Но это внезапное потепление вызвано было не только чисто прагматическими соображениями – необходимостью сохранить дееспособных сотрудников, ибо других взять негде. Был еще один серьезнейший фактор.
Мы помним постоянные упорные слухи о мятежном настроении в гвардии и армии. И если относительно гвардии у Петра вряд ли были реальные основания для беспокойства, то ситуация с армией была иная.
Еще в июне 1706 года, за месяц до формирования Меншиковым особого «офицерского» полка, Петр издал указ, свидетельствующий о его остром беспокойстве относительно настроений в армии. Указом под страхом смертной казни запрещалось солдатам и драгунам «собираться в полках между собой тайно и явно в круги». За недонесение тоже полагалась смертная казнь.
Оказалось, что массовые казни 1698 года, когда была физически уничтожена наиболее активная часть Стрелецкого войска (а остальные стрельцы поверстаны в солдаты или разбросаны по всей стране), проблемы не решили.
Был страх перед военным заговором, который представлялся куда более опасным, чем любые народные волнения.
В 1715 году был в основном сформулирован и отработан «Артикул воинский». Это предельно показательный документ по своей главной направленности.
Артикул 19. Если кто подданный войско вооружит или оружие предпримет против его величества, или умышлять будет помянутое величество полонить или убить, или учинить ему какое насильство, тогда имеет тот и все оные, которые в том вспомогали или совет свой подавали, яко оскорбители величества, четвертованы быть, и их пожитки забраны.
Толкование. Такое же равное наказание чинится над тем, которого преступление хотя к действию и не произведено, но токмо его воля и хотение к тому было, и над оным, который о том сведом, а не известил.
Артикул 20. Кто против его величества особы хулительным словом погрешит, его действие и намерение презирать и непристойным образом о том рассуждать будет, оный имеет живота лишен быть и отсечением головы казнен.
Толкование. Ибо его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен. Но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомнению управлять. И яко же о его величестве в оном артикуле упомянуто, разумеется тако и о его величества супруге и его государства наследнике. 〈…〉
Артикул 133. Все непристойные подозрительные сходбища и собрания воинских людей, хотя для советов каких-нибудь (хотя и не для зла) или для челобития, чтоб общую челобитную писать, через что возмущение или бунт может сочиниться, имеют быть весьма запрещены. Ежели кто из рядовых в сем деле преступит, то зачинщиков без всякого милосердия, не смотря на тое, хотя они к тому какую причину имели или нет, повесить, а с досталными поступить, как о беглецах упомянуто. А ежели кому какая нужда бить челом, то позволяется каждому о себе и своих обидах бить челом, а не обще.
Артикул 134. А офицеров, которые к тому повод дали, или таким непристойным сходбищам позволили, или рядовых каким-нибудь образом к тому допустили, оных наказать лишением чести, имения и живота.
Артикул 135. Никто б ниже словом, или делом, или письмами, сам собою или чрез других, к бунту и возмущению, или иное что учинить, причины не давал, из чего бы мог бунт произойти. Ежели кто против сего поступит, оный по розыску дела, живота лишится или на теле наказан будет.
Артикул 136. Таким же образом имеют быть наказаны и те, которые таковые слова слушали или таковые письма читали, в которых о бунте или возмущении упомянуто, а в надлежащем месте или офицерам своим вскоре не донесли.
Артикул 137. Всякий бунт, возмущение или упрямство без всякой милости имеют быть виселицею наказаны.
Толкование. В возмущении надлежит винных на месте и в деле самом наказать и умертвить. А особливо ежели опасность в медлении есть, дабы чрез то другим страх подать и оных от таких непристойностей удержать, пока не расширится и более б не умножилось.
Мы видим маниакальное повторение слов «бунт» и «возмущение». Из артикула в артикул это заклинание вбивается в головы военных людей: любой намек на непослушание или подозрительное поведение чревато «лишением живота». Причем обезглавливание – наиболее гуманный способ этого лишения.
Петр тщательнейшим образом предусмотрел и все случаи, которые могли способствовать возбуждению солдат и офицеров и тем самым провоцировать бунт. К таким случаям он относил и возможные поединки.
Артикул 138. Ежели учинится ссора, брань или драка между рядовыми, чтобы никто не дерзал товарищей своих или других на помощь призвать таким образом, через то сбор, возмущение или какой непристойный случай произойти мог, а ежели кто сие учинит, того и с помогателями повесить.
Артикул 139. Все вызовы, драки, поединки через сие наижесточайше запрещаются таким образом, чтоб никто, хотя б кто он ни был, высокого или низкого чина, прирожденный здесь или иноземец, хотя другой кто, словом, делом, знаками или иным чем к тому побужден и раззодорен был, отнюдь не дерзал соперника своего вызывать, ниже на поединок с ним на пистолетах или на шпагах биться. Кто против сего учинит, оный всеконечно, как вызыватель, так и кто выйдет, имеет быть казнен, а именно повешен, хотя из них кто ранен будет или умерщвлен, или хотя оба не ранены от того отойдут. А ежели случится, что оба или один из них в таком поединке останется, то их и по смерти за ноги повесить.
И в простых драках, и в поединках – любом неформальном действии – Петр прозревал некий импульс, который может вывести солдат и офицеров из состояния дисциплинарной скованности и создать неконтролируемую ситуацию.
В напряженной атмосфере массового недовольства реальность воинского мятежа ощущалась особенно остро.