Главным было другое: создать волевым усилием в глазах современников и потомков образ никчемного, ленивого, непослушного царевича, неспособного продолжить великое дело, ради которого было принесено столько жертв, злонамеренного выученика ретроградов.
И этот замысел вполне удался.
Петровская элита – военная, статская, духовная, которую царь связал круговой порукой, заставив приговорить наследника к смерти, как некогда заставлял свое окружение с той же целью рубить головы стрельцам, – вынуждена была принять этот миф как оправдание расправы.
Более того, декларированное царем представление о никчемном наследнике довольно успешно культивировалось в Европе.
В Тайном государственном архиве прусского культурного наследия хранится весьма любопытный документ под названием «Мемория о царевиче Алексее Петровиче», датированный 1727 годом.
Этот документ отложился вместе с известными «Записками» Манштейна в комплексе, предназначенном для кронпринца Генриха Прусского, младшего брата короля Фридриха II Великого. Он интересовался Россией и, скорее всего, был более доброжелательно к ней настроен, чем старший брат.
Неизвестный автор, вероятно, не был в России и зафиксировал те сведения, которыми его снабдили как официальная пропаганда, так и ходившие в обществе слухи.
Здесь воспроизводим в переводе с немецкого фрагмент этого документа:
Царевич Алексей Петрович, сын царя Петра I и первой его супруги Евдокии Лопухиной, родился в Москве в 1690 году. От рождения он унаследовал все главные и худшие черты своего отца, его характерные гримасы и прочие дурные свойства, исключая только уменье все это хорошо скрывать. Постоянные ссоры родителей стали источником всех несчастий сына.
Ненависть ко всему, что имеет отношение к женщинам, побудила Петра полностью снять с себя заботы об образовании сына, а русская знать, которую возмущали связи царя с иностранцами, а также низкого происхождения соотечественниками и которая тешилась мыслью, что разгульный образ жизни царя в скором времени сведет его в могилу, стала внушать молодому царевичу взгляды, противоположные взглядам его родителя и только укреплявшиеся благодаря несправедливому и унизительному обращению царя с женой на глазах у сына. Когда же Петр со временем назначил для царевича учителей по истории, политике, математике и языкам, у Алексея выработалось такое стойкое предубеждение против всего иноземного, что его не смогли обучить даже началам естественных наук и только силой вынудили освоить немецкий язык.
Более всего царевича возмущало то, что в воспитатели ему был выбран князь Меншиков, которого русская знать ненавидела – как по причине его низкого происхождения, которое не могло не шокировать гордившихся своею благородной кровью родовитых русских, так и в связи с неблаговидными поступками, благодаря которым он смог так высоко подняться. Стремясь сломить гордый дух сына, Петр нанес ему очередное оскорбление, когда приказал ему – офицеру Преображенского полка – встать в караул перед дворцом Меншикова. Все это только подлило масла в огонь, и царевич, судя по его собственным позднейшим признаниям, яростно возненавидел своего отца.
Частые отъезды Петра из Москвы, вызванные войной со Швецией, отвлекли его от участия в событиях, происходивших в его семье, и не позволяли понять причины этих событий.
Почему-то Петр решил, что наилучшим способом «исправить» царевича и излечить его от неприятия всего иностранного может стать брак с какой-нибудь немецкой принцессой, и с этой целью в 1711 году он заставил Алексея жениться на принцессе Брауншвейг-Бранденбургской[63], сестре императрицы, обладательнице весьма высоких достоинств. Но царевич к этому времени так закоснел в своих привычках, что не внимал порывам супруги и не желал отвечать на ее ласки, а попытался перевоспитать ее на русский лад и обрек на бесконечные унижения, подробное описание коих может только ужаснуть. Возвращаясь с шумных пирушек, он всякий раз приглашал в супружескую спальню всех своих собутыльников, от которых разило чесноком, и, несмотря на поздний час, поднимал принцессу с постели, заставляя ее приветствовать бесцеремонных гостей и подносить им по русскому обычаю по стакану водки.
С одной стороны, в этом тексте масса несуразностей.
Никаких «гримас» Алексей от отца не унаследовал. Никаких «постоянных ссор» Петра с Евдокией маленький царевич не наблюдал. Воздействие на Алексея сторонников «старины» – весьма сложный, как мы увидим, процесс.
Полная неспособность царевича к усвоению знаний – абсолютный вздор, и мы в этом убедимся. И разумеется, никаких собутыльников Алексей в спальню Шарлотты не приводил.
Все это аноним не выдумал, он воспроизвел легенды, доходившие в Европу из России. А потому суть ситуации отнюдь не бессмысленна.
Главное – образ грубого до дикости и патологически невежественного человека, недостойного, конечно же, занять трон огромной державы…
Процесс дискредитации царевича Алексея энергично продолжался в мемуарах европейцев и после его гибели.
Шотландский офицер Питер Генри Брюс был родственником двух соратников Петра – знаменитого Якова Брюса, генерал-фельдцейхмейстера, шефа русской артиллерии, человека всесторонне образованного, и его младшего брата Романа Брюса, генерал-лейтенанта, коменданта Петербурга. Это высокое родство давало Питеру Брюсу возможность получать разнообразные сведения, касающиеся как военных действий, так и политической ситуации в окружении царя. Он служил в России с 1711 по 1724 год, участвовал в Прутском и Персидском походах. С 1711 по 1716 год он часто отлучался из России – был в посольствах в Константинополе, в составе русских войск в Германии.
В воспоминаниях Брюса есть несколько фрагментов, посвященных Алексею. И все они носят исключительно негативный характер.
В третьей части «Мемуаров Питера Генри Брюса эск[вайра], офицера на службе Пруссии, России и Великобритании…» есть главка под названием «Описание нравов и личности царевича»:
Царевич прибыл в Москву этой зимой (начало 1714 года. – Я. Г.). Там я и увидел его первый раз. Он держал при себе в качестве любовницы финскую девушку-простолюдинку. Я часто ходил с генералом (скорее всего, Яковом Брюсом, поскольку Роман Брюс должен был находиться при должности в Петербурге. – Я. Г.) сопровождать царевича, и он часто приходил в дом генерала, в основном в сопровождении посредственных и очень низких людей. Он был очень неаккуратен в одежде. Царевич был высок, хорошо сложен, имел темные волосы и глаза, сильный голос и строгое выражение лица. Он часто оказывал мне честь, разговаривая со мной по-немецки, очень хорошо владея этим языком. Он снискал популярность среди простолюдинов, но его мало уважали люди высокого звания, которым он оказывал мало внимания. Его всегда окружали несколько дурных невежественных священников и других низких личностей скверного характера, в своей компании он всегда бросал тень на деяния своего отца, направленные на отмену старых обычаев страны. Он заявлял, что как только унаследует трон, то вернет Россию в прежнее состояние, пугая, что уничтожит всех без исключения фаворитов отца. Он произносил это так часто и без малейшей осторожности, что это не могло не дойти до ушей императора. Считалось, что тогда он заложил основание своей гибели, с которой он впоследствии столкнулся. Царевич оставался в Москве до тех пор, пока царь не прибыл в Петербург. Обнаружив, что его сын оставил супругу в печали, он приказал царевичу вернуться в семью без промедления.
Свои обширные мемуары, касающиеся не только России, Брюс написал позже, уже вернувшись в Европу. Он, очевидно, пользовался собственными записями, но не в последнюю очередь опубликованными свидетельствами других европейцев, побывавших в России, и, как мы увидим, аккумулировал малодостоверные мнения о личности и поведении наследника. Надо иметь в виду, что именно Брюсу выпала обязанность охранять Алексея в Петропавловской крепости в последние недели его жизни и даже, по его утверждению, присутствовать при смерти царевича. И он, причастный к его гибели и свидетель страшных истязаний, которым подвергался Алексей, мог сознательно или полуосознанно искать оправдания, представляя жертву в максимально черном свете.
Свидетельства Брюса – причудливая смесь реальности с тенденциозным вымыслом, основанным на версии событий, устраивающей Петра и его соратников в деле уничтожения наследника.
В вышеприведенном фрагменте явно сочетаются личные впечатления шотландца от встреч с Алексеем в Москве зимой 1714 года и то, что старались внушить городу и миру люди, надеявшиеся оправдать себя перед современниками – в России и Европе – и потомками.
Справедливое утверждение о популярности Алексея среди простонародья соседствует с вполне вздорным заявлением относительно пренебрежительного отношения к царевичу «людей высокого звания, которым он оказывал мало внимания».
Среди близких к Петру деятелей были принципиальные недоброжелатели Алексея, например Меншиков, но это не дает оснований для безоговорочных обобщений.
Мы увидим, что царевич был близок с персонами первого ряда государственной элиты, с вельможами, которых он уважал и которые возлагали на него большие надежды.
Сомнительно, чтобы Алексей посещал дом генерал-фельдцейхмейстера в окружении «низких людей», а его самого в 1714 году «всегда окружали несколько дурных невежественных священников». И уж совершенно невероятно, чтобы Алексей публично осуждал действия своего отца, декларировал намерение вернуть страну в старомосковское бытие и грозил уничтожить «всех без исключения» фаворитов Петра. «Он произносил это так часто и без малейшей осторожности…»
Известно, что царевич, зная о постоянной слежке и подозрительности отца, вел себя крайне осторожно и чувство самосохранения у него было развито в высшей степени. Но дело не только в этом: у Алексея попросту не было таких намерений. И мы в этом убедимся.
И громогласные обещания контрреформ, и свирепые угрозы «фаворитам» – абсолютно несвойственное Алексею буйство, весь этот комплекс компрометирующих царевича «сведений» Брюс почерпнул в то время, когда он, охранявший государственного преступника, был близок к следствию, и позднее использовал его, соответствующим образом препарировав, для формирования репутации царевича в Европе.