29 декабря 1859 года Михаил Петрович Погодин, весьма квалифицированный историк и давний апологет Петра I, прочитал на заседании Академии наук доклад «Суд над царевичем Алексеем Петровичем». Это было открытое чтение, а вскоре текст доклада был опубликован в славянофильском журнале «Русская беседа», в первом номере 1860 года.
Начав с обычного панегирика первому императору, Погодин затем резко нарушил традицию: «Русское общество по прочтении книги г. Устрялова исполнилось негодования, уступая первому сильному впечатлению, произведенному ужасами тайной канцелярии, с ее тисками и дыбами, с ее подъемами и встрясками, оскорбляясь в самых нежных чувствованиях природы. Раздаются горькие упреки, слышатся жестокие слова осуждения, бросаются тяжелые камни, и обязанность науки – подать свой голос в шуме разнородных мнений».
Далее Погодин довольно подробно знакомит слушателей, а затем читателей с основными событиями жизни Алексея и на основании публикации Мурзакевича трезво оценивает его отношения с Петром и характер его практической деятельности: «Из Жолквы царь послал его в Смоленск заготовить провиант и собрать рекрутов. Царевич прибыл в Смоленск и занимался отлично, судя по его письмам и донесениям очень толковым, с примечательною исправностью, распорядительностью, внимательностью».
Но главное, объективно оценив открывшиеся в результате публикации переписки факты, Погодин приходит к чрезвычайно важному и смелому выводу относительно письма Петра царевичу, в котором царь яростно обличает «непотребного сына», излагает горькую историю его непослушания, лени, ничтожества и коварных замыслов.
Изучивший многолетнюю переписку отца и сына, добросовестный историк изумился безосновательности этих инвектив: «В недоумение приходит всякий здравомыслящий и беспристрастный исследователь. Что за странности? 〈…〉 Письмо носит явные признаки сочинения, с риторикою…»
Погодин даже предполагает, что не Петр писал это письмо, а некто, кому это было поручено.
Это, безусловно, не так. Автор этого яростного текста ясен. Но то, что Петр здесь категорически изменил своей лаконичной, как выражается Погодин, «отрывистой» манере, свидетельствует, во-первых, о его взвинченном состоянии, а во-вторых, и это главное, о назначении документа.
«Да и на что письмо? – недоумевает историк. – Разве нельзя было передать все еще сильнее на словах?»
В том-то и дело, что эта филиппика предназначена не для Алексея, которому Петр, разумеется, мог все это сказать лично и устно. Это документ, предназначенный для города и мира, для современников и потомков. Это – манифест и приговор.
Это тот вариант ситуации, который должны были усвоить все, заранее подготовленное оформление неизбежной трагедии.
Погодин это понял: «…Петр решился. Он решился, и уж, разумеется, ничто не могло помешать ему при его железной воле, перед которою пало столько препятствий. Погибель несчастного царевича была определена. В средствах нечего было ожидать строгой разборчивости: Петр в таких случаях ничего не видал, кроме своей цели».
В нашу задачу не входит подробное воспроизведение биографии царевича Алексея Петровича во всей ее полноте. Нам необходимо вычленить, опираясь на комплекс надежных документов, те события в жизни царевича, которые опровергают версию, изложенную в роковом письме 11 октября 1715 года, и дают представление о реальном человеке, а не о фантоме, созданном в результате зловещей политической интриги.
До семнадцати лет Алексей Петрович жил некой неопределенной жизнью, в которой, правда, было и изучение иностранных языков, и образовательный процесс под руководством знающего и опытного барона Генриха фон Гюйссена, избранного для этой цели Петром, и эпизодические присутствия рядом с отцом на театре военных действий. Но ни образование, ни участие в государственной жизни не были систематическими.
Его дружеское окружение времен отрочества и ранней юности, впоследствии демонизированное в угоду официальной версии, требует отдельного рассмотрения, которое впереди.
Все решительно изменилось в 1707 году.
В начале мая 1707 года Петр получил известие о том, что Карл двинулся из Саксонии в Польшу, то есть к российским пределам.
Тогда же Петр направляет Алексея в Смоленск – готовить склады продовольствия для действующей армии. Понятно, что это было чрезвычайно ответственное мероприятие, от которого в значительной степени зависел успех собственно боевых операций. И Петр поручает это не одному из опытных военных или администраторов, но семнадцатилетнему наследнику.
Из Смоленска Алексей писал отцу часто и подробно.
Милостивейший Государь Батюшко,
приехал я в Смоленск, Мая в 15 день и всякого провиянту здесь по моему осмотру и по ведомости, которую я взял у Петра Самойловича за ево рукою и что вычел я на Смоленский гарнизон послал ведомость в сем покете; а что буду делать впредь, буду писать к тебе Государю.
Сын твой Алексей благословения твоего прошу.
Из Смоленска.
Мая в 17 д. 1707.
В Смоленску провиянту Мая по 17 д. 1707.
Ржи7,456 Муки 54,166
Сухарей 11,121 Круп 2,678
Ячмени 2,301 Овса 5,667
Всего 83,389 четвертей.
Из того числа вычтено на Смоленский гварнизон на 5,683 человека муки по полуосмине человеку на месяц, на год и на шесть месяцев, итого 25,573 четверти со осминою. В остатке за полуторым годом вышеписанного провиянту (кроме что на гварнизон) на лицо 47,169 четв. со осминою.
И в добавку до 70,000 четв. подлежит собрать муки и сухарей 22,830 чет. со осминою.
Очевидно, что царевич не ограничивался общим надзором и руководством, но тщательно вникал в реальный процесс сбора провианта.
Милостивейший Государь Батюшка,
доношу тебе Государю, написано мне в пунктах, чтоб собрать хлеб с Смоленского уезду и с приписанных к нему трех пригородов и со обретающихся кругом, по сторонам, вблизи городов.
И с Смоленского уезду с пригородами собрать повеленного числа и к наличному хлебу невозможно для того, что в Смоленском уезде и с пригороды 20,499 дворов. И на всякий двор достанется сухарей и муки по четверти с полутором четвериком, овса по 6 четвертей со осминою, сена по 100 пуд.
А обретающиеся вблизи все городы приписаны к Брянску (и мне по пунктам данным, мне взять их невозможно), и я приписал иные и дальные городы, 16 городов (кроме Смоленских 3 пригородов), и о том писал я к Москве. И на те все, и Смоленские городы, расположил я на двор по 1 четверти овса, по полтора четверика сухарей, сена по 16 пуд по 20 фунтов, и о сем послал я указы вчерашнего дня. А в которые городы посланы указы, посылаю ведомость к тебе Государю с сим письмом.
Да в Смоленске ис собранного наличного хлеба росход есть, и тому росходу послал ведомость к тебе-ж Государю, и впредь им давать ли?
Сын твой Алексей.
Из Смоленска.
Мая в 20 д. 1707.
Роспись городам.
Вязма. Волок-Ламской.
Боровск. Ярославец-малой.
Верея. Кошира.
Ярославаль. Юрьев-Полской.
Шуя. Муром.
Переславль-Резанской. Дедилов.
Шацк. Серпухов.
Колуга. Тула.
Роспись росходу.
Розных полков салдатом и драгуном, которым дается по полуосмине с получетвериком на месяц человеку.
И далее идет подробнейший отчет по снабжению двух с лишним тысяч людей – кроме Смоленского гарнизона: больным, необмундированным рекрутам, «новоприборным» солдатам, бывшим московским стрельцам, прикомандированным московским пушкарям и т. д., вплоть до «ингермонланской дворцовой концелярии, каторые у лошеди».
Я утомляю читателя этими подробностями, чтобы был ясен характер ежедневных трудов Алексея.
Милостивейший Государь Батюшко,
писал я в прежнем письме к тебе Государю, что послал указы в городы (к оным с Москвы определенные) и ныне для лутшего собрания, с далных сено возить невелел, а положил сено на ближние, а овес и сухари на далные, и указы о сем в те городы посланы и в привозе есть малое число, о чем буду писать впредь к тебе Государю.
О болезнях своих доношу, что обеим нет лехче, а выходит болше прежнего, по вся дни и тяжеле.
Сын твой Алексей.
Из Смоленска.
Мая в 31 д. 1707.
Чем был болен царевич, в этот раз неизвестно. Но, как увидим, Петр принял это известие всерьез и послал к Алексею своего лейб-медика Блюментроста с письмом: «Для болезни твоей доктор в Смоленск послан. О хлебе уже господин Головкин ответствовал, что ныне треть, а достальные при новом хлебе. На гварнизон Смоленский положи особое число кроме указанного. Такоже хотя письмом старайся, чтоб и во Пскове указанное число собрано было».
Никакая болезнь, стало быть, не освобождала Алексея от выполнения данной ему задачи. Наоборот, Петр возложил на него ответственность и за псковские земли.
Кроме заготовки сена и провианта, что само по себе было достаточно хлопотно, он, как видно по переписке, отвечал и за формирование армейских пополнений.
Милостивейший Государь Батюшко,
письмо твое Государь милостивое (а определении рекрут и Петровских салдат и стрелцов Астраханских) я получил Июля 31 д. к вечеру. И по тому писму Астраханских стрелцов отправил в Оршу Августа в 3 д. А рекрут и Петровских салдат отправляю ныне; а когда отправлю все, буду писать к тебе Государю подлинно.
Поздравляю тебе Государю с новополученною викториею над неприятелем, за Сестрою рекою; дай Боже и впредь щастие, чего усердно желаю.
Сын твой Алексей.
Из Смоленска.
Августа в 5 д. 1707.
Разумеется, Алексею пришлось столкнуться с тем, что его отец назвал «похищением государственного интереса», – с откровенным воровством.
Не без некоторого недоумения он писал об этом Петру:
Милостивейший Государь Батюшко,
писал я к тебе Государю Июля в 4 д. что воевода здешней господин Салтыков, просил у меня на присланные к нему с Москвы рекруты 3,022, и от тебя Государя письмо получил я Июля в 31 д. чтоб мне их выбрав лутчих 2,000 человек отдать присланному от господина Репнина афицеру, а достолных отослать в Быхов. И я по указу вашему взяв у него господина Салтыкова за рукою списки, и по тем спискам разбирал я, и явилося на лицо (по тем спискам) новоприведенных рекрут 940 человек, да прежних приводов прошлых лет никуды неопределенных рекрут-же 203 человека. И я его (господина Салтыкова) спрашивал: для чего не все те новоприведенные рекруты на лицо, на которых ты у меня просил хлеба? И он сказал: что непривели-де приводчики против присланного указу с Москвы к нему…