[64].
Так, Уитворт доносил в Лондон 24 декабря 1707 года:
17 декабря я имел честь сообщить о чрезвычайной деятельности Царя по приведению в порядок дел в Москве: советы собирались ежедневно без перерыва, военные распоряжения для предстоящей кампании закончены, между прочим, сделано распоряжение двадцатитысячного дополнительного войска и пополнении армии тридцатью тысячами новобранцев. Так как прошлого года военных действий происходило мало или, можно сказать, вообще не происходило, можно было бы удивляться, каким образом в полках могла оказаться такая убыль людей, если бы не слыхали о беспорядочном ведении дела кавалерийскими офицерами в Великой Польше. Драгун осталось около 16 тысяч из 30 тысяч: рекруты набирались силою, поэтому множество солдат бежало; например, из одного полка, недавно отправленного отсюда в Петербург, убежало 700 человек; из одиннадцати пехотных полков, расположенных здесь, разве найдется один, который потерял бы менее 200 человек, хотя еще два месяца назад они были доведены до полного комплекта 〈…〉. Его величество также озабочен заготовкою денег для жалованья и снабжения своих войск, поэтому он должен был вникнуть в баланс расходов и доходов, для чего потребовал отчеты от всех управлений, и, найдя, что, несмотря на удвоение налогов за последние годы, доходы заметно уменьшились, назначил комиссию, которой поручил исследовать причины такого уменьшения и доложить ему.
Если во время пребывания в столице самого Петра происходило массовое бегство новопризванных солдат как из кавалерийских, так и из пехотных полков, то легко себе представить, какие трудности должны были сопутствовать деятельности отнюдь не столь грозного царевича.
Декабрь 1708 года, последний месяц московского этапа, был для Алексея чрезвычайно напряженным.
Милостивейший Государь Батюшка,
писмо твое Государь я получил здесь в 20 д. сего месяца, каторое подписано: будет меня на Москве нет, и по тому писму управлять господину каменданту Гагарину; и то писмо отдал я господину каменданту для того, что я утре еду в Севеск, по указу твоему.
Сын твой Алексей.
Из Преображенского.
Декабря в 21 д. 1708.
Это письмо принципиально важно. Из него ясно, что Алексей, не имея официального поста, реально осуществлял высшую власть в Москве. Только в его отсутствие полномочия передавались коменданту столицы.
Его письма этих месяцев лаконичны, но содержательны.
Милостивейший Государь Батюшка,
писмы твои Государь я получил, и князь Бориса Прозоровского отправляю. А замедлилось за тем, что он был в деревне.
К брегадиру Фразеру, идущему с полками из Питербурха, указ послал, чтоб он шел к Москве, и был в Москве до указу.
Лошедей, по указу твоему, в указное число в семь тысяч послона 3,300, и ныне сбирают и посылают.
Сын твой Алексей.
Из Преображенского.
Декабря 1708.
Энергично исправляя свои обязанности, Алексей находился в постоянном движении. Разумеется, у него были подчиненные, но, судя по письмам, он старался максимально контролировать весь спектр действий.
Милостивейший Государь Батюшка,
писмо твое Государь я получил в 25 д. (отъехав от Москвы 70 верст) в деревне господина Иванова, каторое меня от прежнего писма печали зело обрадовало, что вижу милость твою паки к себе…
Весьма взыскательный Петр, стало быть, выразил удовлетворение трудами сына. Он понимал сложность стоявших перед Алексеем задач.
…И в том-же писме изволишь писать: будет невозможно к 1-му Генваря управить, хотя к 10-му. И я доношу, что в собрании есть немного что не все, а в посылке всего 800, понеже велика нужда в подводах (и за тем много останавливаетца всяких дел). И я для того возвратился на малое время к Москве, чтоб скоряя управить, понеже здесь беглецов много ис крестьян. И я для сего нераздав им ружей посылаю, а буду раздавать отъехав от Москвы по-дале, и там их учить; а на Москве держать их долго невозможно, что бегут. И сие как возможно скоро управя, поеду в Севеск. О концелярии Ижерской с ратушею счет, по указу твоему, еще не зачинали вершить для того, что немогу добитца ведомости о счете Ижерской концелярии, по се время.
Сын твой Алексей.
Из Преображенского.
Декабря в 29 д. 1708.
Это письмо при своей лаконичности наполнено событийным смыслом. Ясно, как тяжело давалось формирование пополнений из рекрутов. Алексей опасался их вооружать на первом этапе, чтобы они не бежали, унося с собой ружья. Ясно, что он непосредственно надзирал за обучением солдат – в данном случае пехоты.
И какое особое поручение Петра выполнял он в Севске?
Очень значима фраза относительно «Ижерской концелярии». Ему, стало быть, поручено было проверить финансовую отчетность этого важного учреждения.
Ижорская, или Ингерманландская, канцелярия возникла после завоевания Ингерманландии и находилась в селе Семеновском под Москвой. Это был важный финансовый орган, куда должны были стекаться многочисленные сборы – например, весьма доходный сбор с отданных на откуп рыбных ловель. Патронировал Ижорскую канцелярию Меншиков. Зная нравы светлейшего, можно себе представить масштаб злоупотреблений. Неудивительно, что даже царевич-наследник, облеченный доверием царя, не мог получить нужную документацию.
Милостивейший Государь Батюшко,
писмо твое Государь я получил чрез куриера твоего Сафонова, в котором писано, чтоб рекрут препоручить; и то управлять буду по указу твоему.
По Юрью Нелединскова послал куриера нарочно и велел ево привесть, с книгами разборными, к себе.
Другой куриер твой Кишкин объявил мне твой указ, чтоб прислать ведомость, много ль рекрут. И я ведомость послал в сем писме, что по мой отъезд отправлено и что неотправлено и сколко и с каких чинов. А к Москве писал же, чтоб их высылали немедленно.
А при мне толко здесь 4,500 человек, а достолныя все назади: немогут скоро итти, что дорогу всю замело, идут все целиком. И я к ним посылаю непрестанно, чтоб они шли с поспешением; и мне их в Севеске дожидатца ль, о сем требую от тебя Государя указу.
Сын твой Алексей.
Из Глубочков,
недоезжая Севска за 70 верст.
Генваря в 11 д. 1709.
Речь здесь идет о новонабранных драгунах, которых Алексей ведет через снежные заносы к действующей армии.
Это как минимум – вспомним свидетельство Уитворта – второй конный контингент, сформированный и обученный стараниями царевича.
В своем очерке «Суд над царевичем Алексеем» Погодин вводит в оборот неизвестный ранее текст Генриха Гюйссена: «Когда государь царевич, который уже в своих младых летах старается подражать следам своего славного и великого отца и сколько можно изображать его частию великого прилежания в правлении, ездил в начале сего года, в великие морозы, с Москвы, не только для доношения ц. в., бывшему тогда в Украине, о делах, их же ц. в. положил на него, но також ради приводу с собою пяти полков, которые он сам набрал, устроил и учил в Москве, е. ц. в. так был тем доволен, что ему публично показал искренние знаки отеческой любви»[65].
Генрих Гюйссен несколько преувеличивает, утверждая, что Алексей «сам учил» драгун. Едва ли это возможно. Но то, что он руководил набором и обучением кавалерийских полков, – несомненно.
Из письма Алексея видно, в каких условиях он вел эти полки в Сумы, где находился царь. Он не обладал нечеловеческой выносливостью своего отца, и эти долгие дни и ночи на морозе окончились, судя по всему, тяжелой пневмонией. Но он успел представить Петру своих драгун.
Болезнь оказалась настолько опасной, что Петр задержался в Сумах, приказал служить молебны во здравие больного и дал обет в случае его выздоровления построить церковь, посвященную святому Алексию, человеку Божьему. И обет он выполнил в том же году.
Уезжая через некоторое время, он оставил при царевиче своего лейб-медика Донеля, который был при Алексее до его выздоровления.
Но есть все основания предположить, что от этой болезни царевич не оправился до конца жизни. Тем более что он торопился снова оказаться в строю.
Условия, в которых Алексей выполнял свои разнообразные обязанности – частые поездки в любую погоду, постоянное нервное напряжение, – расшатывали и без того небогатырское здоровье.
В материалах следствия сохранилась недатированная записка царевича Алексею Нарышкину, близкому человеку, который был с ним в Смоленске: «Писал ли ты к Василью Григорьевичу, что какая болезнь мне, старая или новая, и у меня старое по старому, и более не умножается, а ныне занемог я лихорадкою вчерашнего дня ввечеру, да еще болит бок правый…»
В протоколе допроса есть комментарий: «Нарышкин сказал, что, де, он, Царевич, писал подлинно о бывшей у него тогда болезни своей, как он приехал в Москву из Польши для лечения, а был скорбен скоробутикою».
То есть у Алексея была цинга. И надо заметить, что в письмах своих Петру он ни разу не жаловался на здоровье. Царь узнавал об этом от других. Нет сомнения, что за царевичем присматривали.
Слабое здоровье Алексея, о котором впоследствии говорил и он сам, и Петр, не было выдумкой. Через несколько лет у него началось кровохарканье. Подозревали чахотку, лечить которую он поехал в Карлсбад.
В 1709 году острая фаза болезни продолжалась около трех недель. Алексей постоянно оповещает отца о своем состоянии.
Милостивейший Государь Батюшка,
извествую тебе Государю о себе что, слава Богу, есть лехче, пред тем как при милости твоей было; толко силы немного. 〈…〉
Сын твой Алексей.
Из Сум.
Февраля в 5 д. 1709.
Милостивейший Государь Батюшко,
о себе извествую тебе Государю, что прихожу в лутчее от болезни; толко еще немного силы.
Сын твой Алексей.
Из Сум.
Февраля в 7 д. 1709.
После такой тяжелой болезни Алексей был еще слаб. Но Петр, не привыкший щадить себя, не склонен был предоставить сыну столь необходимый ему отдых.