Представления о «старосветской нравственности» сохранялись у части «коренной знати», которая находилась в латентной оппозиции к радикальности реформ, а не к самим реформам и которую наиболее выразительно представлял князь Дмитрий Михайлович Голицын, находившийся в приязненных отношениях и переписке с царевичем Алексеем, а в 1730 году возглавивший аристократов-конституционалистов.
Нет надобности идеализировать Православную церковь перед реформой – с ее корыстолюбием, рабовладением, уступками деспотизму. Но каковы бы ни были пороки самой церковной организации, народное представление о Церкви как о хранительнице высших по сравнению с мирскими государственными ценностей, как о возможной заступнице, как о власти не от мира сего, дающей надежду на высшую справедливость, – эти представления сами по себе были чрезвычайно важны для народного мироощущения. Лишая народ этих иллюзий, Петр наносил тяжкий урон народному духу, ориентированному в конечном счете на идею неистребимой справедливости и свободы как естественного человеческого состояния.
Отныне стараниями Феофана Божий суд официально лишался своих полномочий. «Крайним судом» становилась неограниченная воля царя, «Христа Господня».
После фактической, а затем законодательной отмены тайны исповеди православный христианин оставался беззащитен и оказывался лицом к лицу с государством и его авангардом – Преображенским приказом.
Но дело было не только в устрашении. Бытие предельно упрощалось и примитизировалось до грубого государственного быта.
В этой новой системе ценностей истязания и убийство законного наследника престола, государева сына становились естественными и объяснимыми.
Глава 4Царства, которые к нашим услугам: азиатская утопия
Европа – кротовая нора; все великие империи и великие перевороты были возможны лишь на Востоке.
В Европе нам не дадут ни шагу без боя, а в Азии целые царства к нашим услугам.
Печатный экземпляр «Правды воли монаршей» Петр получил в сентябре 1722 года на берегу Каспийского моря.
Феофан писал ему:
По указу В〈ашего〉 В〈еличества〉, который сказан нам от преосвященного новгородского и Петра Андреевича Толстого, книжица, мною сочиненная, «О правде воли монаршей в определении своих по себе наследников», с печати вышла, и через сию почту посылаются В〈ашему〉 В〈еличеству〉 10 экземпляров. Всенижайше прошу, да благоизволит В〈еличество〉 В〈аше〉 известить нам волю свою: публиковать ли оную книжицу или удержать до далшей апробации. 〈…〉 Из Москвы, августа 24 д. 1722.
Петр выразил свою волю, и тираж книжицы появился до конца 1722 года.
Пребывание Петра в сентябре 1722 года на раскаленном берегу Каспия было завершением крайне показательного процесса, который продолжался не менее восьми лет, а замысел, лежавший в его основе, возник еще в 1695 году – одновременно с первым Азовским походом.
Ключевым понятием этого важного для нас сюжета было понятие «Индия», сказочное царство, средоточие немыслимых богатств.
Подробный обзор попыток московских властей допетровского периода наладить торговые связи с Индией, отыскать оптимальные пути туда и получить ясное представление об индийской реальности дан в монографии Игоря Владимировича Курукина «Персидский поход Петра Великого».
Уже в XVII веке московских дипломатов привлекала далекая и богатая Индия, куда издавна стремились европейские мореплаватели и авантюристы. Тем более что с индийскими купцами в России были знакомы: в 1625 году в Астрахани был построен индийский гостиный двор и появилась небольшая индийская колония, а в 1645-м один из индийских купцов впервые прибыл в Москву. 〈…〉
Посланникам в Иран и Среднюю Азию (посадскому человеку Анисиму Грибову и купцу Никите Сыроежкину в 1646 году, дворянину Богдану Пазухину в 1669-м) поручили разведать пути в Индию и выяснить, какие там нужны товары и «сколь сильна Индеянская земля ратными людьми и казной»[131].
Как мы увидим, Петр вполне предметно интересовался Индией еще в первый период своего царствования, когда его вооруженное внимание было обращено на юг – в сторону Турции.
Зная особенности мышления Петра, своеобразие его восприятия реальности, можно с уверенностью предположить, что интерес к Индии носил не только сугубо прагматический характер. Разумеется, торгово-экономический аспект играл значительную роль, но, помимо этого, Индия была пространством вдохновенных мечтаний – иным миром, категорически отличным от того, что окружало Петра и отнюдь его не устраивало.
Индия не была понятием географическим.
«Еще в средневековой Европе слухи о богатстве Индии порождали не только экспедиции, которые снаряжались государственными деятелями или купцами, но и социально-утопические легенды типа легенды о пресвитере Иоанне, обошедшей весь европейский горизонт. Индия была источником слухов и надежд, предметом поисков, ложных писем и даже самозванцев – выходцев из царства пресвитера»[132].
Михаил Несторович Сперанский, крупный специалист по древнерусской культуре, писал о судьбе «индийской легенды» на Руси: «Сведения об Индии, по крайней мере, название ее (Индия, Инды, Индийская, или Индейская, страна, земля, царство) в старинной русской письменности мы встречаем уже с первых веков ее существования. 〈…〉 В этом отношении старая русская книжность в значительной степени разделяет общую судьбу остального европейского Средневековья: там эти представления тоже большой определенностью и ясностью не отличаются, а самое представление до известной степени будет то же, что и на русском европейском востоке: и здесь и там Индия рисуется страной отдаленной, мало или совсем не похожей на европейские, страной, полной чудес, необыкновенного богатства и изобилия»[133].
Фантастические сведения об Индии были знакомы средневековому и более позднему русскому читателю по целому ряду сочинений. Это «Хроника Георгия Амартола», сочинение XI века, в XIV веке переведенное на церковнославянский и имевшее широкое хождение на Руси; это «Деяния Фомы в Индии», повествующие о подвигах апостола Фомы в тех краях; это пришедшее на Русь, скорее всего, в XIII веке «Сказание об Индийском царстве».
С того же XIII века русскому читателю была известна в переводе «Христианская топография» Козьмы Индикоплова, в которой повествовалось и о природе Индии, и об экзотических животных, ее населяющих, и об изобилии там драгоценных камней.
Петр мог знать что-то из этих сочинений или «Александрию», повествующую о походе Александра Македонского в Индию и ходившую по Руси одновременно со «Сказанием».
По его приказу была переведена история Александра Македонского, сочиненная Валерием Максимом. Недаром он сравнил себя с великим Македонцем во время Персидского похода.
Первый в нашей истории «кремлевский мечтатель» и первый же великий утопист, он не мог остаться равнодушным к «индийскому соблазну».
Для нас комплекс событий, который, пользуясь современной терминологией, можно назвать Каспийским проектом, важен по нескольким своим аспектам.
Хронологически его активная фаза покрывает период, когда развивалась трагедия царевича Алексея и происходил исторический перелом, этой трагедией обозначенный.
Стиль реализации проекта идеально иллюстрирует методы, которыми осуществлялась петровская утопия: размах замысла, решительность в исполнении, игнорирование реальных возможностей, использование человеческого материала как материала расходного.
В центре сюжета, разыгранного по воле Петра, оказались три персонажа: офицер лейб-гвардии Преображенского полка, кабардинский аристократ, с малолетства воспитывавшийся в России, урожденный Девлет-Гирей-мурза, князь Александр Бекович-Черкасский, трухменец (туркмен) Ходжа Нефес и морского флота поручик Кожин.
Начало, развитие и трагический конец всего комплекса событий можно проследить по материалам Военно-ученого архива Главного штаба, где помимо иных драгоценных документов хранятся разнообразные данные военной разведки, с петровских времен начиная, и сведения о замыслах и способах расширения пространства империи.
Хотя движущей силой событий была воля Петра, вдохновленного давней мечтой, но в данном случае инициатива исходила не от него.
1714-й, как мы хорошо знаем, был тяжелым годом для России. Скорее всего, отягощенный заботами внутренними (открывшаяся ему бездна коррупции среди ближнего круга и тревожные слухи о возможных заговорах и мятежах), а также внешними (возвращение в Европу Карла XII и усложнявшиеся отношения с европейскими государствами), Петр не вспомнил бы о своей давней мечте, если бы ему не напомнили.
В это время, несмотря на безусловные успехи в военных действиях, перспектива которых стала более неопределенной после возвращения Карла XII, отношения с европейскими союзниками приобретали всё более кризисный характер. Европейских владетелей пугала решительность Петра, с которой он вмешивался в судьбы германских княжеств и городов. Опасным фактором раздора стала судьба герцогства Мекленбургского, которое Англия, и не только она, хотела видеть нейтральным. Между тем Петр взял герцога Мекленбургского под свое покровительство, оказал ему сильную военную поддержку в его противостоянии с недовольными им подданными и одобрил его женитьбу на племяннице своей Екатерине Ивановне. В случае реализации намерений царя Мекленбург фактически превращался в русский протекторат.
Антоний Васильевич Флоровский, пристально изучавший европейскую политику Петра в этот период, уделявший особое внимание мекленбургской проблеме, точно определил суть конфликта:
Царь брал на себя значительную долю ответственности за эту внутреннюю борьбу в Мекленбурге и в силу этого одного оказывался во враждебных отношениях с Ганновером, Данией, с самим императорским двором, всячески домогавшимся ухода русских из Мекленбурга. Нужно вспомнить, что царь был с разных сторон предупрежден, что слишком тесное сближение с герцогом Мекленбургским в той конкретной обстановке, которая господствовала в его стране, приведет царя к конфликту и с Империей, и с иными д