Однако всей сложности ситуации мы себе не представляем.
Помимо всего сказанного, как выясняется, был и еще один немаловажный фактор, влиявший на поведение хана Шергази, – фактор персидский.
Хива в это время находилась в состоянии постоянных боевых столкновений с Персией, с территорией которой граничила. Это была давняя и прочная вражда. Через столетие эту вражду рассчитывал использовать Ермолов в своих планах разрушения персидского государства.
В своем подробном отчете о происшедшей трагедии знакомый нам туркмен Нефес утверждал: «Трухменец Яганомет сказывал ему, Нефесу, что собрались было в Астрабате итьти с ним господином князем Черкаским на них, Хивинцов, Казылбашского войска шестьдесят тысяч человек 〈…〉 как он, Нефес, ехал из Хивы, встретились ему в караване купеческие люди и сказывали в собрании и о походе Казылбашского войска вышенаписанное же».
То есть слух о военном союзе против Хивы русских и персов был распространен широко и, разумеется, известен Шергази.
Вполне понятно, что в этой ситуации хан Шергази, выученик бухарских богословов, тонких и фанатичных знатоков ислама, опытный и удачливый воитель, презиравший неверных, принял единственно возможное для него решение.
Возможно, что его коварство и жесткость по отношению к Бековичу объяснялись и тем, что тот был урожденным Девлет-Гиреем-мурзой и, стало быть, предателем ислама, принявшим крещение, и обмануть и убить его не было грехом.
Судьба отряда князя Александра Бековича-Черкасского хорошо известна. После долгого, тяжелого марша по безводным пространствам, под яростным солнцем, эпизодических схваток с кочевниками, трехдневного боя с хивинской конницей отряд приблизился к Хиве.
Хан Шергази предложил мир и дружбу, попросил Бековича разделить отряд на пять частей, чтобы хивинцам было легче поселить и прокормить гостей. Внезапное нападение на разрозненные части отряда закончилось его разгромом. Сотни солдат и казаков были убиты, а остальные оказались в плену и стали невольниками.
Относительно гибели самого Бековича существует романтическая версия, рассказывающая об убийстве его прямо на пиру у Шергази.
На самом деле все было проще и страшнее.
Осталось несколько свидетельств уцелевших и бежавших из плена спутников Бековича.
Тот же Ходжа Нефес, спасенный знакомым туркменом Яганаметом, наблюдал смерть Бековича из палатки своего спасителя.
«И как де, разобрав, служилых людей отвели далее, и пред шатром Хивинского хана, выветчи, наперед казнили князь Михайлу Заманова (тот самый „персидский князь“ Саманов, который, по версии Миллера, стоял у истоков всей авантюры. – Я. Г.) да Астраханца же дворянина Кирьяка Экономова, а потом вывели узбеки из палатки же господина князя Черкаского, и платье все с него сняли, оставили в одной рубашке, и стоячего рубили саблею; и отсекли у них троих головы».
Любопытно, что после расспросов в Казани все свидетели были отправлены в Петербург, где их допросили и показания их о судьбе отряда Бековича записали снова.
«…9 декабря 1717 года Правительствующий Сенат постановил об отпуске из С.-Петербурга в Казанскую губернию выходцев из Хивинского плена, бывших с князем Черкаским, и о даче им по подводе на человека 〈…〉 и на те подводы прогонные денги выдать от камисарства Казанской губернии». Петр был в ярости. В 1720 году Шергази, опасавшийся мести за содеянное, прислал в Петербург делегацию с объяснениями, вполне лживыми, подарками царю – скакуном и обезьяной – и предложением отпустить две тысячи пленников (условия должны были сообщить его посланцы). Но Петр и не попытался воспользоваться этой возможностью для освобождения своих подданных.
Хивинцы были без всяких переговоров отправлены в Петропавловскую крепость, где главный посол вскоре умер.
Один из хивинцев отправлен был обратно с резким письмом от канцлера Головкина с требованием немедленно освободить пленных.
Но хан умел гневаться не хуже царя. На глазах своих придворных он растоптал ногами петербургское послание.
Последовавшая затем попытка войти в союз с ханом Бухары была не столь трагичной, но вполне бесплодной.
Восточный берег Каспия на полторы сотни лет выпал из поля зрения Петербурга…
Три крепости, поставленные Бековичем на Каспии, теряли свое значение. Их надо было эвакуировать. Что и было сделано.
Но судьба одной из них – крепости у Красных Вод – оказалась столь характерна для всего проекта, что выглядела некой моделью, смысл которой оказывается шире, чем просто отдельный элемент несостоявшейся каспийской утопии.
О судьбе гарнизона крепости у Красных Вод имеет смысл поговорить отдельно и подробно.
Чтобы представить себе общую картину, стоит привести сведения, собранные Миллером.
Все число состояло почти из 100 судов, которые в сентябре 1716 года под командою князя Александра Бекенича (? – Я. Г.) вышли из Астрахани в море.
Сперва пристали к мысу Тук-Карагану, где Бекенич, для поспешествования сообщения с Астраханью, заложил первую крепость, которая от того места получила себе имя Тук-Караганская. 〈…〉 Впрочем, место было от натуры довольно крепко и удобно, токмо недоставало пресной и текущей воды. А хотя и думали себя содержать копанием колодезей, и нашли в пещаной земле везде свежую воду без великого труда: но чрез сутки делалась вода горькою и противною. Потому были принуждены беспрестанно копать новые колодези, которая неусыпная работа народ утомила и причинила болезни. Здесь поставил Бекенич Пензенский полк гарнизоном. 〈…〉
От Тук-Карагана к Югу, расстоянием на 120 верст, под высотою полюса 43° находится залив, который узким каналом соединяется с Каспийским морем, и по имени Александра Бекенича прозван Александр-Бай. 〈…〉 Место казалось по своему положению быть безопасным от всех неприятельских нападений. Для того определил там Бекенич токмо три роты гарнизону под командою одного майора. Она поименована Александрова, или Александробайева.
Исходя из того, что Бекович начал называть местности и крепости своим именем, можно понять, какие незаурядные планы связывал гвардии капитан и черкесский аристократ с этим обширным и грозным краем, который Петр поручил ему, Бековичу, сделать частью Российского государства и превратить в ворота Азии.
Потом воспоследовало строение третьей и знатнейшей крепости при начале залива Красноводского, в котором думали, что нашли следы прежнего течения Аму-Дарьи. Сия заложена под высотою полюса 39°50’, на мысе в Каспийское море простирающемся, и полуострову подобие имеющем. 〈…〉 В сей крепости остались два полка, Крутоярский и Риддеров, кроме тех трех рот, которые оставлены гарнизоном в Александр-Байевой крепости. 〈…〉
Бекенич обретши сие место шел по следам несколько верст внутрь земли. За пять верст от залива нашел он еще раковины. Но далее пропали все признаки, чтоб река прежде имела там свое течение. А поручик Кожин утверждал, что мнимые следы состояли в одном токмо воображении и ничего такого, что им доказать надлежало, не доказали.
Флота поручик (лейтенант) Александр Кожин, похоже, был единственным трезвым и профессиональным человеком среди тех, кому Петр поручил реализацию своего Каспийского проекта. Рискуя головой, он пытался убедить астраханское и петербургское начальство в неоправданной рискованности намеченного плана. Он не верил, что узбеки при тех средствах, которыми они располагали, могли повернуть течение большой реки. Обладая той же информацией о настроении Шергази, что и Бекович, он был уверен, что честолюбивый князь ведет свой отряд на верную гибель. Реальность подтвердила его правоту по всем направлениям.
Столь же трезво оценивал он и положение Красноводской крепости. 18 ноября 1717 года флота поручик Кожин давал показания Сенату.
«…Получа он, Кожин, добрый ветр, пошел к Красным Водам и пришол на Красные Воды 10-го дня; а князь де Черкаской уже с командою своею прежде его, ноября в 3-м числе, и вышел на берег, при котором мыс от гор пещаной, знатно намыло водою невдавне, и на том мысу ни лесу, ни воды свежей, ни травы нет же, кроме той травы, которою верблюдов кормят, и то место непотребное и знато, что времянем поемною морскою водою смывает, при том же пришол глухой залив, где вода морская стоячая и вонючая. И на том песку князь Черкаской приказал полковнику фондер Бидину, по своем отъезде, строить город. А близ того места никакой реки в Каспийское море нет от самыя от Эмбы реки до Астрабата за тридцать верст. 〈…〉 И будучи де у Красных Вод, ему князю Черкаскому он, Кожин и штап (и обер) офицеры говорили, что велит строить городы и людей оставляет в неудобных местах. 〈…〉 А по отъезде де его, Кожина, в том месте осталось болных солдат и матрозов человек с двести, померло с дватцать».
Очевидно, Кожина приводила в ярость некомпетентность Бековича, соединенная с самоуверенностью и властностью. Любимец царя, много наобещавший, князь чувствовал себя уверенно.
Но и Кожин, имевший немалые полномочия и ответственнейшее задание – визит к Великому Моголу, – вел себя вызывающе.
Сохранилась записка князя Черкасского генеральному ревизору Сената Василию Никитичу Зотову, демонстрирующая и характер отношений его с Кожиным, и накал его темперамента: «Порутчик Кожин взбесился, не яко человек, но яко бестие, и скрылся в Астрахане или вне Астрахани, не вем, при моем отъезде; и как я поехал, не явился мне».
Эта жалоба, судя по всему, была отправлена в Петербург перед отбытием Бековича в Гурьев. Он утверждает, что Кожин отказался принимать от него указ Петра и все, что надлежало ему иметь, чтобы направиться в Индию.
Кожин сообщает сенаторам нечто противоположное: «…по данному, ему, Кожину, от тайного советника генерала-адмирала графа Федора Матвеевича Апраксина просил он, Кожин, у него князя Черкаского указу о справлении его дел, которой послан к нему с ним, Черкаским, за собственною его царского величества рукою, и он де князь Черкаской того указу и что принадлежало пути его товаров и денег не отдал и ответствовал, что того указа не отдаст, и велел ему ехать до царского величества».