Во времена Египетского похода молодой Бонапарт мечтал: «Армия в 60 000 человек, посаженная на 50 000 верблюдов и 10 000 лошадей, имея с собой запас продовольствия на 50 дней и запас воды на 6 дней, достигла бы за 40 дней Евфрата и через 4 месяца оказалась на берегу Инда».
Через девять лет, 2 февраля 1808 года, Наполеон писал Александру, предлагая ему фактический раздел мира, что он намерен движением на Балканы и морским десантом разгромить Турцию и в Константинополе соединиться с русской армией, наступающей с материка.
А затем: «Армия в 50 000 человек, наполовину русская, наполовину французская, частью, может быть, австрийская, направившись через Константинополь в Азию, еще не дойдя до Евфрата, заставит дрожать Англию и поставит ее на колени перед континентом. Я могу начать действовать в Далмации, Ваше Величество – на Дунае. Спустя месяц после нашего соглашения армия может быть на Босфоре. Этот удар отзовется в Индии, и Англия подчинится. Я согласен на всякий предварительный уговор, необходимый для этой великой цели».
Удивительный военно-психологический парадокс! Эти два титана – Пушкин не случайно поставил их рядом, говоря об их «презрении к человечеству», – на вершине своего могущества контролировали огромные пространства. Особенно Петр, разумеется. Но им было тесно в «кротовой норе» Европы, а Петру – и в Евразии.
И это не было банальное тщеславие. Достигнув реальных целей, они неудержимо влеклись к нереальным, теряя чувство возможного.
Наполеон, понимая, что его предложения напоминают некую героическую утопию, попытался объяснить Александру вынужденность и неизбежность подобных действий: «Ваше Величество и я предпочли бы блага мира, мы предпочли бы проводить нашу жизнь среди наших обширных империй, посвящая себя заботам о их возрождении и счастии наших подданных, покровительствуя наукам и искусствам и сея повсюду благодетельные учреждения. Этого не хотят всесветные враги. Поневоле приходится стать выше этого. Мудрости и политике присуще следовать велениям судьбы и идти туда, куда ведет нас непреодолимый ход событий».
Петр объяснил бы свои действия иначе – проще и конкретнее, толкуя об экономических выгодах, безопасности торговли, золотых приисках и т. п. Но над всеми этими меркантильными интересами, вполне реальными, витала мечта о таинственном и притягательном своей непохожестью на знакомую реальность мире – «Индийском царстве».
Девиз, рожденный им в восторге от неожиданной, хоть и малой, первой победы на море, – «Небываемое бывает» – абсолютно точно выражал его жизненную стратегию. При всем своем суровом прагматизме он в глубине души не верил, что существует нечто недоступное для его ума, воли и власти.
Причем если Наполеону, железом и кровью сколотившему свое имперское пространство из разнородных государственных образований, привыкших к разной степени самостоятельности, при постоянной необходимости нейтрализовать стремление Англии разрушить это пространство необходимо было расширять сферу своего влияния, то у Петра после Ништадтского мира этой необходимости не было. Его проблемы были сугубо внутренние, остро выявившиеся за роковое пятилетие: отчужденность многих ближайших сотрудников, влиятельных своей родовитостью и популярностью в армии, что обнаружило «дело» Алексея, равно как и вскрытая в это же время тотальная коррупция снизу доверху.
И тем не менее, грозно отягощенный этими заботами, он начинает упорное изнурительное движение на юго-восток, где новый и недостаточно осмысленный и изученный театр военных действий сулил зловещие сюрпризы.
Но – «Небываемое бывает». Утопия должна развиваться по своей логике, а логика эта не терпит статики. И это не прагматика, а романтическая психология имперской утопии, порожденная особостью психики ее строителя.
Сомнения в своем всемогуществе, похоже, появились у него только в самом конце жизни и царствования, когда, казалось бы, его успешный Персидский поход, вослед походу Александра Македонского, пресекла буря на Каспии, разметавшая и потопившая караван судов с продовольствием и боеприпасами.
Быть может, тогда в его сознании родилось нечто, напоминающее строку из «Медного всадника»: «С Божией стихией / Царям не совладеть». Тяжкий урок Прутского похода его явно не убедил – там, кроме степной жары, безводья и бескормицы для коней, было еще немало человеческих факторов, которые, в принципе, можно было предусмотреть и нейтрализовать.
Каспий, пространство его мечты, преподал Петру сокрушительный урок. При кажущемся успехе похода – захвата Дербента («Великий Александр построил, а Петр его взял», – сказал он, въезжая в Дербент), ряда прибрежных провинций, а на следующий год Баку, – огромные усилия и не меньшие финансовые затраты не приблизили к главной цели – прорыву в Азию, к вожделенной Индии. Обострились отношения с Турцией и Англией.
Русские гарнизоны в новых владениях повторяли в значительной степени судьбу Красноводского гарнизона. Солдаты и офицеры массово умирали от болезней. Были, разумеется, и боевые потери, но в гораздо меньших масштабах.
Наладить сколько-нибудь прибыльную торговлю восточными товарами, в частности шелком, не удалось.
Добыча и использование разного рода полезных ископаемых – медной и железной руды, серебра и свинца – требовали длительных и дорогостоящих усилий, сопряженных с доставкой в соответствующие места «работных людей».
При растянутости коммуникаций с собственно российскими территориями, ненадежности морских перевозок из-за капризного климата Каспийского моря эксплуатация природных богатств завоеванных земель была крайне проблематична.
Недаром Петр с такой щедростью заманивал в эти края гения предприимчивости «господина Ляуса».
Но не следует забывать о «генеральной идее» царя, к которой он возвращался постоянно.
Широко мыслящий Соймонов во время Персидского похода, воспользовавшись удобным случаем и уважением, которое питал к нему Петр за его высокий профессионализм, стал рассказывать царю о возможностях, которые открываются перед Российским государством благодаря владению Дальним Востоком: «…от Апонских, Филипинских островов до самой Америки на западном берегу остров Калифорния, уповательно, от Камчатки не в дальном расстоянии найтиться может…» Но Петр решительно перевел разговор на совершенно иное: «„Был ты в Астрабатском заливе?“ И как я донес: „Был“, – на то изволил же сказать: „Знаешь ли, что от Астрабата до Балха и до Водокшана и на верблюдах только 12 дней ходу? А там во всей Бухарии средина всех восточных комерцей. И видишь ты горы? Вить и берег подле оных до самаго Астрабата простирается. И тому пути никто помешать не может“».
Через Астрабад лежала дорога к Индии.
Автор биографии Соймонова комментирует эту беседу: «Интересно отметить, что свои предложения Соймонов обдумывал в течение продолжительного времени („задолго в моей мысли находилось“) и тесно увязывал деятельность по описанию Каспийского моря с другими проектами отыскания путей в Индию»[143].
Образованный моряк Соймонов видел мысленным взглядом карту Южного полушария и путь к берегам Индии с востока – мимо Японии, Филиппин, базируясь на русскую Камчатку. Но Петр твердо возвратил его к Каспийскому проекту, для реализации которого Соймонов сделал так много.
По убеждению Петра, прорыв вглубь Азии, где «средина всех восточных комерцей», и прежде всего к Индии, окупил бы все издержки – и деньги, и человеческие жизни.
Пока Петр был жив, продолжались напряженные попытки основательно закрепиться на завоеванных территориях, наладить отношения с местными владетелями и усмирить непокорных.
Вскоре после его смерти началась ревизия внешней и внутренней политики, направленная на облегчение налогового бремени, сокращение государственных расходов, что естественным образом связано было с пересмотром экспансионистской тенденции.
В феврале 1726 года командующим Низовым корпусом, контролировавшим завоеванные территории, назначен был князь Василий Владимирович Долгорукий, возвращенный из ссылки по «делу» царевича Алексея. Это был опытнейший военачальник, но и его деятельность положения не исправила.
В 1729 году Долгорукий докладывал Верховному тайному совету: «Сколько времени прошло с начала вступления наших войск в Персию без всякой прибыли. И впредь не видим, чтоб могли убытки свои возвратить. Сколько денег, провианту, амуниции, адмиралтейство в Астрахани содержим, с начала вступления наших сколько рекрут и солдат употреблено без плода, а конца не видим и по человеческому рассуждению трудно конца ожидать – между такими азиатскими народами мы вмешались. Разве Всевышний силой своей божественной паче чаяния человеческого может согласие или мир между басурманами сделать».
Надежды на вмешательство Всевышнего не оправдались.
На фоне ожесточенной войны между Турцией и новым властителем Персии, узурпатором Надиром, чрезвычайно удачливым и свирепым воителем, правительство Анны Иоанновны сочло разумным заключить с Персией договор, по которому русские войска уходили за Терек, оставляя и завоеванные провинции, и Дагестан.
В частности, была снесена мощная крепость Святого Креста, детище Петра, заложенная в 1722 году на реке Сулак с выходом к Каспийскому морю.
Во власти персов на оставленных территориях оказались христиане – армяне и грузины, поддержавшие русских и теперь ждавшие возмездия.
Персидский поход в конечном итоге принес немалые человеческие жертвы и мощные финансовые убытки.
Существует один любопытный документ, известный под названием «Завещание Петра Великого».
Документ этот уже не одно столетие служит предметом споров, предположений и научного анализа историков разных стран.
Здесь нет надобности излагать сколько-нибудь подробно историю этого «Завещания», с полным основанием признанного опасной мистификацией. И тем не менее смысл и содержание документа представляют несомненный интерес, поскольку в нем причудливо сочетаются откровенно фантастические мечтания и сведения, восходящие к реальным событиям и свидетельствам.