В дальнейшем текст «Завещания» подвергался различным модификациям, иногда значительным, но Индия присутствовала всегда.
В 1915 году, в разгар Первой мировой войны, в иранских газетах появился пересказ «Завещания» в соответствующей восточной стилистике.
Это был момент, когда возникла реальная опасность присоединения Ирана, вслед за Турцией, к Тройственному союзу.
Чтобы понять, в какой атмосфере и почему появились эта публикация и ее апокалиптический тон, нужно представить себе военно-политическую ситуацию.
Военный историк генерал Николай Георгиевич Корсун (генерал-майор дореволюционной и генерал-лейтенант Красной армии) писал в специальном исследовании: «Так как в западной Персии назревали осложнения и не исключалась возможность выступления сформированных немцами банд (на самом деле это были преимущественно отряды персидской конной жандармерии. – Я. Г.) против русских, то решено было сформировать и в случае необходимости послать туда экспедиционный кавалерийский корпус генерала Баратова. 30 октября этот корпус в составе 2 батальонов, 2 дружин (армянских. – Я. Г.), 39 сотен и 20 орудий высадился в городе Энзели»[146].
Корпус Баратова свою задачу выполнил. Были разгромлены и рассеяны пронемецкие формирования, и русские войска заняли позиции на подступах к Тегерану, откуда бежали дипломатические миссии враждебных Антанте стран. В случае официального вступления Персии в войну на стороне Германии и ее союзников корпус Баратова должен был занять Тегеран. То есть русские войска в 1915 году могли – на неопределенное время – покончить с пятисотлетним независимым существованием Персидского государства.
По вполне понятным причинам тот или иной вариант «Завещания» Петра Великого появлялся в моменты острых военно-политических кризисов или в ожидании таковых. Это было устойчивое восприятие грозной фигуры первого российского императора.
В Персии вполне жива была память о трех – начиная с 1722 года – проигранных России войнах, которые неизменно заканчивались значительными территориальными потерями.
И естественно в данном, иранском, варианте «Завещания» особенно ярко выступает «восточное», а по сути дела, индийское направление российской экспансии, запрограммированное за двести лет до того непреклонным устремлением Петра.
Иранский вариант гласит:
Надо принимать всякие меры, чтобы Персия все более и более беднела и чтобы торговля здесь упала. В общем надо стараться ускорить ее агонию, чтобы Россия при первом желании могла завладеть ею без всяких хлопот, но при этом не советую умертвить Персию до тех пор, пока не погибнет Турция.
Грузия и Кавказский край представляют собой артерию Персии. Как только ланцет русского государства дойдет до этой артерии, Персия моментально впадет в такую слабость, что ей невозможно будет оправиться даже при помощи самых опытных врачей.
Тогда для русских царей Персия будет играть роль послушного верблюда, транспортирующего необходимый груз, вплоть до угашения последнего пламени горящей Турции. Вслед за уничтожением Турции легко будет зарезать этого верблюда.
Итак, нам следует безотлагательно завоевать Грузию и Кавказ, а владетелей внутренней Персии сделать нашими покорными слугами.
Но все эти усилия мыслились автору иранского варианта, то есть мифическому русскому императору, отнюдь не самоцелью и уж точно не были куражом маниакального завоевателя. У этих усилий и коварных маневров была главная цель: «Потом надо будет предпринять поход в Индию 〈…〉. Ключом к Индии служит столица Туркестана (Хива? – Я. Г.). Продвигайтесь вперед насколько можете через киргизские степи, через Хиву и Бухару».
Иранский журналист, модифицировавший «Завещание» для публикации в Тегеране в момент, когда под вопросом оказался суверенитет его государства, совершенно точно понял, что подчинение, разрушение Персии – промежуточная задача, лишь средство для достижения главной цели августейшего «завещателя» – Индии.
Идея разрушения Персии, устранения ее как препятствия для прорыва вглубь Азии, к границам Индии, – идея, которую настойчиво предлагал царю Волынский, а через сто лет вдохновенно разрабатывал Ермолов и надеялся внушить ее другому царю – Александру I, была в подробностях знакома всем, кто в разные исторические моменты выводил на поверхность тот или иной вариант «Завещания».
Мы уделили столько внимания Каспийским проектам Петра не из-за их экзотичности и авантюрной увлекательности.
Этот многообразный и в конечном счете трагический сюжет – десятки тысяч русских солдат и офицеров, похороненных в каспийских песках и болотах, – яснее демонстрирует особенность мировидения Великого Петра, чем его деяния на Западе.
В Европе его героические усилия, его подвижничество, его война – все, что он совершал, было жестко детерминировано реальными обстоятельствами, требующими соответствующих ответов: он начал эту войну (как сказал Ключевский, «Петр сунулся в эту войну, как неофит, думавший, что он все понимает»)[147]. И она безжалостно требовала от него голой прагматики. Его государственное и военное строительство в этот период вполне корреспондировало с общей утопической идеей идеального регулярного государства (хотя и было хаотично и отнюдь не регулярно), но не поднималось над сиюминутными преобразованиями низкого быта.
Каспийский и, шире, Азиатский (Индийский) проект – в том виде, в каком он ему представлялся, в том виде, в котором он пытался его осуществить, – был наиболее ярким аспектом общей грандиозной утопии, достойной демиурга, творца нового мира. В этом отношении драгоценное свидетельство – план, предложенный «господину Ляусу», и те несметные блага, которыми Петр готов был осыпать будущего строителя городов на Каспии.
Весь этот «каспийский мираж» был в известном смысле вдохновенным прообразом той великой утопии, попытка реализовать которую на немыслимом пространстве – от Камчатки до Индии – определила судьбу Российской империи и России как таковой на столетия вперед.
Гипнотическое обаяние этого «миража», заключенное в его величественности и грандиозности, оказалось непреодолимо ни для самого Петра, ни для его наследников.
Правда, для его титанической, можно сказать, сверхчеловеческой натуры оно было органично…
Потребность выхода через Балтику и Черное море в Мировой океан была реальной и насущной потребностью растущей страны, несмотря на то что основная часть населения – всех социальных уровней – эту потребность не осознавала или осознавала недостаточно для того, чтобы жертвовать ради ее удовлетворения привычным бытом и в предельном случае – самой жизнью. Тем не менее были тысячи людей, готовых сделать это усилие.
Но закрепление на берегах Каспия, подчинение Персии и в конечном счете поход в сказочную Индию могли вызвать подлинное желание рискнуть собой разве что у единиц. Таким был, например, князь Александр Бекович-Черкасский, недаром же он был любимцем Петра. Но ни моряк Кожин, ни моряк Соймонов, предлагавший иной, морской путь в Индию, ни генералы, которым поручено было закрепление результатов похода 1722 года, включая брутального князя Василия Владимировича Долгорукого (помним его отчаянное письмо), не говоря уже о генерале Леонтьеве, умолявшем дать ему отставку, не испытывали героического энтузиазма.
Масштаб и абсолютная неосуществимость замысла могли и должны были вдохновить Петра. Именно – Петра.
Каспийский – Азиатский – Индийский проект отнюдь не случайно хронологически совпал с роковым периодом 1714–1724 годов, в центре которого были «дело» царевича Алексея и властно стимулированное этим «делом» создание доктрины правды воли монаршей в самом широком смысле, непреклонно провозгласившей всемогущество и безответственность государя, «Христа Господня», имеющего право совершать любые деяния, не оглядываясь на интересы своих подданных и жертвуя их жизнями, не испрашивая их согласия.
На экстремальном пространстве Каспийского моря и его берегов была сделана столь характерная для Петра попытка переупрямить природу и судьбу, выйти за пределы естественных возможностей русского, равно как и европейского, человека, то есть произвести утопический эксперимент в чистом виде.
Попытка не удалась, и это поражение наверняка окрасило последние два года жизни Петра Великого, императора Всероссийского. Петр внимательно следил из Петербурга за происходящим в новых провинциях и понимал, что ресурса для дальнейшего продвижения нет и что русские войска вынуждены вести постоянные боевые действия против бунтующих горцев. Экономически провинции тоже себя не оправдывали.
Неудача на Каспии наложилась на целый ряд горьких обстоятельств: сознание своего бессилия перед торжествующей коррупцией и печальные разочарования чисто личного характера.
И горечь эта была тем острее, что упорно соседствовала с его неистребимой убежденностью в своем всевластии, правоте своего порыва к небывалому, куда входила и мечта вырваться из «кротовой норы» – Европы.
За первое десятилетие пребывания русских войск на завоеванных территориях корпус потерял около 40 тысяч человек – утонуло 144, бежало 596, убито 506, умерло от болезней 36 645…
Ключевский, размышляя об итогах петровской «революции», занес в записную книжку: «Понимал только результаты и никогда не мог понять жертв».
В Азиатской утопии был максимум жертв при минимуме результатов…
Глава 5Окончательное решение, или Утопия требует жертв
Я всегда как на плахе.
Для того чтобы понять истинный смысл завершающего этапа политической и экзистенциальной трагедии, которую мы условно называем «делом» царевича Алексея, надо представить себе атмосферу этих последних месяцев рокового пятилетия.