Есть основание полагать, что значительную роль играл «фактор Екатерины» – пленной простолюдинки, военной добычи, любовницы Шереметева, Меншикова, а затем подруги Петра и в результате царицы Российской…
Если вернуться к личности и судьбе Кикина, второго по значимости после самого царевича героя трагедии, то можно предположить, что, судя по его поведению на следствии, оскорбленная гордость была далеко не последним, но и не единственным мотивом его поведения. Он не просто хотел отомстить Петру, восстанавливая против него сына. Ему необходимо было сохранить царевича, дать ему возможность пережить отца. Его замыслы могли выходить за пределы личных интересов.
Близкий к августейшему семейству, то есть к Петру и Екатерине, он, очевидно, рано понял, как может сложиться судьба Алексея, и продумывал способы его спасения.
При этом не следует демонизировать Александра Васильевича и считать Алексея марионеткой в его руках.
Главным действующим лицом был сам царевич.
Алексей пользовался советами и услугами Кикина, но решения принимал он сам.
Тем более что в этой зловещей игре, где ставкой была не просто жизнь наследника престола или его династическая судьба, но не в последнюю очередь судьба России, Кикин не был одиночкой.
На первом этапе следствия Алексей, кроме Кикина и нескольких третьестепенных лиц – своего учителя Вяземского, камердинера Ивана Большого Афанасьева и управляющего его имуществом Эверлакова, – назвал князя Василия Владимировича Долгорукого. Но при обысках во время следствия у Кикина обнаружили «цифирные азбуки» – шифры для переписки с тем же князем Василием Владимировичем Долгоруким, фельдмаршалом Шереметевым, князем Григорием Федоровичем Долгоруким, генерал-адмиралом Апраксиным, князем Яковом Федоровичем Долгоруким, Алексеем Волковым, Авраамом Веселовским. И самим царевичем.
Все эти персоны оказались так или иначе вовлечены в следствие по «делу» Алексея, и о каждом мы поговорим отдельно.
Вторым по значимости персонажем нашего сюжета был князь Василий Владимирович Долгорукий. (Надо иметь в виду, что мы далеко не всё знаем о конспиративных связях царевича, но то, что нам известно, дает право на подобное утверждение.)
Доверенный человек Алексея, его камердинер, неотлучно его сопровождавший, Иван Большой Афанасьев рассказал под пыткой много важного для понимания не только событий последних трех лет жизни своего хозяина.
Афанасьев показал: «В бытность свою здесь царевич посылал по князя Василья Володимировича и по Кикина, и они приезжали ввечеру и поутру рано, и то тогда, когда Государь на царевича сердит был». Речь идет о Петербурге, начиная с 1713 года.
На первом же допросе Афанасьев сообщил нечто, надо думать, неожиданное для следователей. Он утверждал, что, вернувшись из поездки в Европу – цель которой неясна, – в то время, когда Алексей был уже в «цесарской земле», он, Афанасьев, немедленно повидался с Кикиным и князем Василием Владимировичем и они интересовались шифром для переписки с царевичем.
После этого последовал указ об аресте Долгорукого.
Показания Афанасьева оказались необыкновенно значительны для следствия и пагубны для целого ряда лиц.
Афанасьев сообщал под пыткой не только то, чему сам был свидетелем, но и старательно суммировал разнообразные сведения, почерпнутые в разговорах с осведомленными людьми.
С каждым новым его показанием усугублялось положение Кикина и Долгорукого.
«…Призывал-де к себе Кикин служителя царевича Ивана Погребова, и говорил ему, чтоб он не сказывал никому, что он Кикин к царевичу часто езживал, он же Иван Афанасьев сказал, что когда царевич возвратился из Карлсбата в Питербурхт не заезжал де к себе на двор поехал прямо в дом князя Василия Владимировича Долгорукова, и потом де он князь Василий часто к нему царевичу езживал, а наипаче в то время когда государь к нему царевичу присылал письма о наследстве и царевич де по него князя Василия многожды посылывал в вечеру поздно и поутру рано и когда се к нему придет, сиживал де долго двоя запершись; ему ж де Ивану сказывал дьяк Воронов; сказывал де ему тайно князь Василей Владимирович, едет де сюда дурак царевич для того что де отец ему посулил жениться на Афросинье, жолв ему не женитба будет и напрасно он сюда едет…»
Алексей доверял Долгорукому не меньше, чем Кикину, а роль, которую мог сыграть князь и в настоящем, и в будущем в судьбе царевича, была несравненно значительнее.
О чем говорили во время этих многочисленных полутайных встреч наследник и генерал, осталось неизвестным. В отличие от Кикина, от которого добивались максимума информации – пытками и убеждениями, – князя Василия Владимировича не пытали, и процедура расследования была для него короткой и щадящей.
Это вызывало недоумение и порождало любопытные слухи.
24 мая, когда следствие уже переместилось в Петербург, де Би писал в очередном донесении: «Его Высочество все еще находится под строгим караулом, вблизи покоев Царя, и редко появляется при дворе. Говорят, что умственные способности его не в порядке. Продолжают допрашивать в большой тайне всех его любимцев, и в особенности брата его матери Лопухина и генерал-лейтенанта кн. Долгорукого. Главная вина сего последнего состоит в том, что 21/2 года перед сим, когда царь, будучи опасно болен, послал его к царевичу Алексею, убедить его удалиться в монастырь, кн. Долгорукий на отказ сего последнего сказал ему: „идите теперь в монастырь, а когда настанет время, то мы сумеем освободить оттуда Ваше Высочество“. Вероятно, царевич передал эти слова своему отцу, что и повергло в опалу эту многочисленную и весьма могущественную фамилию. Брат его был тоже арестован, а дядя, президент совета, отставлен от должности».
Это прекрасный пример информации искаженной, но отнюдь не бессмысленной.
Сведения просачивались, несмотря на всю секретность следствия. Князь Василий Владимирович действительно советовал Алексею идти в монастырь. То есть по смыслу он сказал нечто вполне совпадающее с тем, что пишет голландец.
Младший брат князя Василия Владимировича, князь Михаил Владимирович, и в самом деле оказался в крепости.
Фактический глава Сената князь Яков Федорович Долгорукий формально не был отстранен от должности, но находился в паническом состоянии. И не без оснований.
3 июня, на исходе следствия, де Би доносил: «На днях началась публичная продажа имущества кн. Долгорукого, после чего будет продано имущество его брата и Лопухина. Мне говорили, что генерал-лейтенант князь Долгорукий был дважды пытан и его признания так поразили Царя, что Его Величество задался мыслию, не лучше ли положить конец всем допросам и дальнейшим разысканиям всей этой нити замыслов и интриг, тем более что теперь узнано, что генерал князь Долгорукий в гвардейском полку, бывшем под его командою, посеял весьма тревожные и опасные чувства. Несколько солдат уже было арестовано, и поистине, ничего не надо опасаться столько, как возмущения в этом войске…»
Здесь много фантазии, но мы не знаем, о чем говорили царь и его вчерашний фаворит.
То, что задокументировано, – короткий перечень вопросов и короткие ответы на них. А между тем, если бы подобные обвинения предъявлялись кому-либо другому, то простого отрицания было бы никак не достаточно. Последовала бы безжалостная пытка.
Ничего подобного в этом случае не было. Была одна очная ставка.
А ведь в самом начале следствия, 4 февраля, Алексей дал убийственное показание на князя. Он отвечал на вопросные пункты, сформулированные Петром, но о Долгоруком в них даже не упоминалось. И тем не менее Алексей написал: «Будучи в Штетине, князь Василий Долгорукий, едучи верхом со мною, говорил: „Кабы-де на Государев жестокий нрав не царица, и нам бы-де жить нельзя: я бы-де в Штетине первый изменил“».
Крайне маловероятно, чтобы Алексей это придумал. Столь же маловероятно, чтобы Долгорукий и в самом деле способен был перейти к шведам. Это было сказано сгоряча, но мы не знаем обстоятельств, предшествующих этому разговору. Князь Василий Владимирович был человеком резким и самолюбивым.
Показания Алексея он, естественно, отрицал. Петр не настаивал на сколько-нибудь подробном исследовании роли князя в ситуации вокруг наследника.
Князь Василий Владимирович был по приказу царя отправлен в кандалах в ссылку – в сибирский Соликамск на усмотрение генерал-губернатора князя Гагарина. Но в результате оказался в Казани…
Для того чтобы попытаться понять этот уникальный вариант, надо вспомнить – кем был генерал-лейтенант князь Василий Владимирович Долгорукий. И что могло заставить его связать свою судьбу – а это оказалось именно так – с судьбой опального царевича? Личность Алексея – книгочея и богомольца – никак не могла импонировать суровому военному профессионалу.
Рюрикович, прошедший славный боевой путь, он был популярен в армии и был одним из ее создателей.
Кавалерийский резерв, которым командовал князь Василий Владимирович под Полтавой, довершил разгром шведской армии.
Он получил за Полтаву чин генерал-поручика, а в конце года стал крестным отцом новорожденной царевны Елизаветы Петровны. Это был знак личной дружбы царя.
Когда в 1711 году русская армия оказалась в ловушке на берегу Прута, то перед лицом катастрофы Долгорукий сохранил полное присутствие духа и на военном совете выступил с чеканной формулой: «Проложить путь штыками или погибнуть». Наградой была Андреевская лента – высшее воинское отличие.
Его восхождение началось в 1708 году, когда он железной рукой подавил опаснейший казачий мятеж Булавина, вспыхнувший в критический момент – Карл был уже в пределах России. Долгорукий доносил царю: «В Есаулове сидело 3000 человек, и штурмом взяты, и все перевешаны, только из помянутых 50 человек за малолетством освобождены. В Донецком сидело 2000 человек, также штурмом взяты, и многое число побиты, а достальные все перевешаны».
Надо сказать – «освобождение за малолетством» заключалось в том, что эти мальчишки были отданы в рабство калмыцкому князю Аюке, помогавшему громить мятежных казаков.