требим живущих в ней и обладаем ею, и разделим домы вельмож и сильных, и благородные жены их и дщери приимем в жены собе!». Однако, по словам иностранца Исаака Массы, находившегося в те дни Москве, многие москвичи верили, что Димитрий жив, но, тем не менее, по настоянию властей «московиты во второй раз присягнули царю Василию в том, что будут стоять за него и сражаться за своих жён и детей, ибо хорошо знали, что мятежники…говорили, (что) они, все (москвичи) повинны в убиении Димитрия»[11]. И действительно, население столицы, насмотревшись на дворцовые перевороты и разворачивающееся кровопролитие, реально боялось ухудшения своего положения и грабежей.
Новоиспечённого царя всё ещё поддерживало население крупнейших городов и служилые люди Смоленска, Великого Новгорода, Ярославля, Нижнего Новгорода. Шуйский учинил перепись всем москвичам старше шестнадцати лет и не побоялся вооружить их. В их лице власть получила не менее десяти тысяч боеспособных воинов. Это было московское ополчение, готовое оборонять свой город от незнакомых и ментально чужих им южан. Вооружённые пищалями, саблями, рогатинами, бердышами, москвичи были расписаны по осадным местам, заставам и готовились вступить в схватку с осаждавшими. Ими руководили торговые верхи – «лучшие люди», стоявшие во главе посадских общин. Они боялись разгрома московского войска и неотвратимого, как следствие, грабежа, и уже потому готовы были помочь Шуйскому. Его не любили, но при угрозе захвата Москвы пришлыми южанами и казаками из двух зол выбирали меньшее.
Пожалуй, именно тогда впервые и сказался субэтнический[12], а потом и этнический фактор разгоравшейся Смуты. Как для дворян и детей боярских Рязанской и Елецкой земли, так и для донских, волжских, терских казаков, а тем более для русских южан – служилых людей Северщины и Черниговщины великороссы-москвичи являлись непонятными им, заносчивыми, экспансивными «москалями». И всё же суперэтническое[13] единство русских, сохраняемое в душе и в подсознании очень многих представителей простонародья, не иссякло полностью. Между повстанцами и москвичами начались переговоры. Московский посад выбрал из своей среды послов, которые явились в Коломенское 13 ноября.
В Коломенском на площади перед шатровым собором Вознесения Господня и на спуске к берегу реки собралось не менее трёх тысяч вооружённого люда. Тут и дворяне, и дети боярские, и боевые холопы, и стрельцы. Многие «верхи» – в сёдлах. Народ шумит, спорит. Люди собрались в круг близ стен собора. А в центре круга десятка полтора москвичей – посылов от Московского посада. Они стоят в длиннополых овчинных тулупах и шубах. Шапки сняты, крестятся на главу и Крест храма. Повстанцы и москвичи с любопытством рассматривают друг друга. Только во взглядах москвичей таятся опасливость и осторожность, а повстанцы смотрят на послов с некоторым вызовом и укором. Ляпунов и Сумбулов в кольчугах и накинутых поверх них короткополых овчинах негромко расспрашивают москвичей. Их окружают доспешные рязанцы. Правее их казаки с Беззубцевым и Юрловым. Левее, ближе к речному спуску – каширские, калужские и серпуховские служилые люди. Здесь же в окружении северских служилых людей Болотников. А почти у стен храма и на каменных крыльцах – Истома Пашков со своими епифанцами
– Или Шуйской – законный государь ести, что люди московския ему служити учали? – громко спрашивает Ляпунов.
– Законный, не законный, а татьбе и воровству не попущает, – отвечает седовласый бородатый московский купец.
– Яко прийдет законный государь Димитрий, ужо-т будеть вам – москалям, что верным воеводам и войску его противустоите! – с укором глаголет Беззубцев.
– Что ж по сю пору не явил ся зде средь воинства вашего? – спрашивает один из посадских в добротном овчинном тулупе.
– Бережёт ся государь наш Димитрий от ворогов тайных своих. Заговора остерегается! – громко и с вызовом отвечают ему донские атаманы.
– Отчего ж не показал ся еси, как прошлый год? Какого ж рожна беречися, коли Москва и стол царский – вот оне?! – пытают и вызнают москвичи, с хитрицой поглядывая на повстанцев.
Выйдя вперёд из среды окружавших его северцев, Болотников убедительно для всех восклицает:
– Сам аз не единожды видал и собеседовал с государем Димитрием во граде ляшском – в Самборе! Доподлинный государь наш есть Димитрий. Толико в монашеской сряде, и в латынском монастыре скрывает ся!
– Нет, тот должно быть другой! Государю Димитрию бысть убиту от Шуйских! Сами зрели убиенных – царя и Федьку Басманова – слугу его верного на Лобном месте, – отвечают ему московские посадские люди.
– Хто ж тогда у Самборе ся сокрывает? Сей с кем яз беседовал, добре про все московские дела ведает, многих вятших государевых мужей знает и на оных посылы деет, – с жаром доказывает Болотников.
– Слух есть то – не государь, а беглый дворянин московской Мишка Молчанов. Похож, стервец на государя Димитрия статью и голосом, но не ликом, хоть и бородавка у оного у носа. Но на Москве у государя ещё три двойника были! – отвечает седовласый московский купец.
– И кто ж таковы? – с интересом вопрошают Истома Пашков и его сподвижники.
– То сын боярский Барковский Ивашка и племянник князя Мосальского Стёпка. Толико бородавки аль бо родинки у переносья под десным оком не было у сих. Вот и бают, что убит был Ивашка Барковский. Но Ивашка тот жив и давно на Дон утёк, – поясняет седовласый купец.
А хто ж третий? – с интересом и хитрецой в глазах задаёт вопрос Беззубцев. При этих словах путивльского воеводы Юрлов поправил повязку на лице и отступил в задние ряды воинов.
– А третий – отвечает дородный посадский, – он – самый ближний к государю и ликом с ним схожий, и с бородавкой у переносья… То – расстрига Юшка Отрепьев! Сам оного не единожды лицезрел, – отвечает купец.
– И где ж он ныне? – спрашивает Болотников.
– А Господь его знает! – разводя руками, отвечает купчина. – Может и убит, а может где на Дону, аль на Тереку сокрывает ся.
Среди сотен воинов, окружающих послов вспыхивают сомнения, пересуды, споры. Московское посольство, казалось, ни с чем отправляется домой.
Восставшие и население южных городов верили в то, что Димитрий жив. Но молодой царь всё не появлялся в пределах России. Не имея возможности опровергнуть факт гибели царя Димитрия, восставшие толковали, что «де на Москве убит Росстрига Гришка Отрепьев, а истинный царь скоро явится народу». После неудачных переговоров в Коломенском с выборными от московского посада вожди повстанцев осознали, что отсутствие Димитрия может погубить всё дело. Болотников неоднократно писал в Путивль, требуя ускорить «возвращение» царя из Польши. Начиная с июня, путивльский воевода Григорий Шаховской многократно заявлял, что Димитрий идёт к Путивлю с большим войском. Но к осени его словам перестали верить. Тогда под давлением посадской общины Шаховской принял решение, отвечавшее ожиданиям народа. Он отправил гонцов на Дон к самозванному «царевичу Петру Фёдоровичу».
История «царевича Петра» корнями своими связана была с событиями 1605 года. Весной того года донские и волжские казаки приняли участие в важных событиях. Они захватили воевод, поставленных Годуновым в Царицыне, и привезли их в лагерь царевича Димитрия под Орлом, а затем вместе с царевичем выступили на Москву. Среди казаков был и ранее беглый холоп, а отныне казачий «товарищ» (служка) Илейка Коровин. Он стал лазутчиком казачьего отряда, вставшего на сторону царевича Димитрия. Летом 1605 года Димитрий вступил в Москву. Илейка оказался в столице вместе с отрядами казаков. Затем, когда воевода Иван Хворостинин был послан в поход уже молодым царём против астраханских воевод, оставшихся верными династии Годуновых. Илейка покинул столицу вместе с ним в Петров день (12 июля).
Хворостинин прибыл в Астрахань в конце лета 1605 года, а затем направил казачий отряд на Терек. Илейка попал в этот отряд и вместе с терскими казаками зимовал на Тереке. Деньги, полученные на царской службе, быстро разошлись, и с наступлением весны казаки стали думать о том, где вновь раздобыть деньги и пропитание. Войсковой круг стал обсуждать план похода на Каспийское море, «чтоб итти на Курь-реку, на море, громить турских людей на судех; а будет, де, и там добычи не будет, и им, де, было казаком к Кизылбашскому Шах-Аббасу служить». В случае удачи казаки намеревались вернуться на Терек или уйти в Персию.
Вскоре атаман Фёдор Бодырин собрал круг, на котором собрались 300 казаков, и предложил идти в поход на Волгу. Это предложение казалось более заманчивым, чем задуманный каспийский поход. И «стали де те казаки триста человек, опроче всего войска, тайно приговаривати, чтоб итить на Волгу, громить судов торговых». Т. е. целью похода являлся грабёж купеческих караванов. Но на Волге стояли многочисленные крепости с судовыми ратями. Ввязываться в войну с ними казаки опасались. Поэтому они решили объявить, что среди них находится «царевич Пётр», который намерен идти в Москву на службу к дяде, «царю Дмитрию».
Донские, запорожские и волжские казаки помогли царевичу Димитрию занять Москву. Они были не прочь остаться в столице, где им платили немалые деньги за службу и несение караулов в Кремле. Но, по настоянию московских бояр, казаков выпроводили из столицы и отправили в их станицы на Дон, в Запорожскую Сечь. Ветераны московского похода Димитрия не хотели мириться с таким положением. Многие стремились уподобиться атаману Кореле, ставшему царским придворным. В Терском войске роптали: «Государь, де, нас хотел пожаловати, да лихие, де, бояре… да не дадут жалованья». Казаки понимали, что бояре не потерпят их возвращения «за жалованьем» в Москву. Воеводы же приволжских крепостей не позволят им грабить торговые суда на Волге. Наличие царского родственника в войске спасало дело.