Иван сделал недовольный решительный жест рукой, обрывая речи боярина, и жестко приказал:
– …Хватит… Остановись… Я о том тебя не расспрашивал…
– Понял, царь… Хочешь узнать третье имя главного заговорщика?.. – Ростовский ухмыльнулся. – Только напраслину возводить на этого князя не буду… Сам своими глазами у Старицких не видел… Слышал от самого князя Владимира речи, сказанные при Ефросинье, что к ним примкнул и твой сердечный друг юности Андрей Курбский… Как ему не примкнуть, если у того большие претензии есть к царю за ущемление удельных князей ярославских?.. Правда, князь Андрей, судя по речам Владимира Старицкого, больше всего переживал что крест целовал царевичу и мучился, как разрушить бы крестоцелование, которое, как тяжелый жернов на шее… Это я к тому, что в отличие от Сильвестра и Адашева Алексея, Курбский все же совестливый человек… Тех двоих, судя по всему, совесть не мучила… Поцеловали крест царевичу, готовы были также легко целовать крест Владимиру Старицкому…
– Не врешь про Курбского? – Иван напряженно примерил суровый взгляд в переносицу вспотевшего боярина. – Смотри в глаза…
– Дай, царь, крест, поцелую… – Ростовский умоляюще смотрел на царя, показывая всем видом, что готов хоть сейчас, в сию минуту крест целовать. – …Истинная правда, нет нужды врать и наговаривать… Но и покрывать не имею права перед царем всемогущим и милостивым…
– Вот что, я тебя попрошу… – Иван тяжко вздохнул и негромко, но твердо произнес. – …Как я обещал, завтра тебя помилуют, казнь заменят ссылкой на Белоозеро… Но ты никому не должен говорить то, что мне сказал… Это в твоих же интересах, Семен… Молчи, как рыба в воде… Будешь молчать, не будет тебе худа в ссылке, а то и вовсе прощу тебя, если в том необходимость увижу… Молчок – понял?..
– М-м-м… – промычал Ростовский и удовлетворенно кивнул головой, показывая, очевидно, что отныне он нем, как рыба в воде – и это его последнее нечленораздельное мычание тому подтверждение.
Действительно, осужденный на смерть боярин Семен Ростовский был выведен палачами для публичной казни – «на позор и ради пресечения новых измен» – только приговор суда не был приведен в исполнение. Народу на Красной площади было объявлено, что по ходатайству митрополита Макария милосердный царь Иван Васильевич позорную казнь заменил изменнику бессрочным заточением в тюрьме на Белоозеро…
После того, как воспользовавшись подстроенной «трагической промашкой» на Белозерском богомолье братьев царицы, Данилы и Никиты Романовичей, мудрые советники «ближней» думы отогнали этих недостойных «ласкателей» прочь от государя, партия Захарьиных на долгое время утратила свое влияние в государстве после острейшего династического кризиса. Царь нарочито равнодушно отнесся к удалению из власти неудачников-шуринов Захарьиных, да и к тому, что в соперничестве за влияние на царские властные решения верх взяли придворный «советчик» Сильвестр и инициатор главных государственных реформ Алексей Адашев.
Иван с внутренним наслаждением видел страх и подобострастие «советчика» и реформатора, с которыми те внушали царю необходимость полной реабилитации Владимира Старицкого и его матери Ефросиньи, замешанных в «боярском мятеже у постели государя». Благодаря стараниям Сильвестра и Адашева, царь милостиво допускает до себя двоюродного брата… Все вокруг рады и счастливы, видя, как недавний главный претендент на престол, князь Владимир Старицкий, покорно склоняется пред царем-братом, смиренно и раболепно просит прощения за непокой и хлопоты во время болезни царя, выражает искреннюю радость в связи с появлением законного престолонаследника, царевича Ивана Ивановича…
«Советчик» Сильвестр и реформатор Алексей Адашев пошли еще дальше: внушили царю мысль о необходимости написания нового завещания. И снисходительный царь, утешенный рождением сына-царевича Ивана – по настойчивой подсказке советников «ближней» Думы – в написанном новом завещании высказал абсолютную доверенность к двоюродному брату Владимиру. Объявил его – в случае своей скоропостижной смерти – не только главным опекуном малолетнего царевича Ивана и своей правой рукой, государственным правителем, но и законным правопреемником престола в случае, если Боже упаси, царевич Иван скончается в малолетстве.
Не было никаких оснований царю видеть в действиях Сильвестра и Адашева некие тайные, преступные намерения, ибо по подсказке своих советников из «ближней» Думы Владимир Старицкий дал царю клятву быть верным своей совести и долгу… Даже странное приложение к клятве князя Старицкого выбили у него – якобы на радость царю и всему царскому семейству – его ушлые и проницательные советники… Поклялся Владимир Старицкий даже в том, что готов не пощадить он даже своей матери Ефросиньи, если та замыслила бы какое зло против царевича Ивана и царицы Анастасии… И еще поклялся на Животворящем Кресте князь Андрей Старицкий – «не знать ни мести, ни пристрастия в делах государственных, не вершить оных дел без ведома царицы Анастасии, митрополита Макария, думных советников и не держать у себя в московском доме больше ста воинов».
Обратил внимание царь, что священной клятвой, крестоцелованием князь Старицкий оказался повязан не только по отношению к царю, царице, митрополиту, но и к думным советникам… А это означало, что теперь «законный наследник трона» со своей третьей позиции чем-то был обязан и Сильвестру, Адашеву, Курбскому, ибо многих дел – хороших или дурных, это уже другой вопрос – не должен делать без их ведома…
Закрыл Иван глаза на эту странную обмолвку клятвенную двоюродного братца, который ободренный проявлением неслыханной милости, спешил уверить своего государя, что теперь он верен ему до гроба и счастлив видеть в вечном добром здравии все его царское семейство. Царь равнодушно выслушивал и даже благодарил коварного брата Старицкого, доброхотов-советников, сделавших все возможное и невозможное для сближения династических соперников… Только в каждом взгляде и легком движении губ своих главных «советчиков» Сильвестра и Адашева спокойно, без излишнего содрогания сердца видел неискренность и фальшь…
Даже честный и преданный друг детства и юности Андрей Курбский, только что удостоенный боярского звания, уже не кажется Ивану искренним в своей радости служить царю, готовности сложить голову за царя и Отечество. Чувство испытанной измены друзей и соратников не остро и мучительно – просто он им не доверяет полностью и безоглядно, как ранее… Хотя дела есть дела – и в выполнении неотложных дел государственных Иван вынужден по-прежнему полагаться на своих соратников, только уже не безоглядно, не до конца, до самого последнего края… Простил ли царь друзьям и соратникам первую измену?.. Вторая измена все скажет-покажет – или все же Бог на Руси любит Троицу?..
Треснула царева душа великими сомнениями, изнемог в поисках врагов и недругов, когда и опереться-то не на кого… Даже в «ближней» Думе после изгнания оттуда Захарьиных не было прежнего единодушия и единомыслия… «Так ведь, может, это к лучшему?.. – С тревогой на сердце спрашивал себя царь. – Зачем мне дутые вожди-шурины, которые, формально руководя ближней Думой, как братья царицы, на самом деле были беспомощны в проведении реформ, ни шагу не могли ступить без подсказок Адашева, Сильвестра… Если бы Захарьиным удалось, как им мечталось, добиться суда над Владимиром и Ефросиньей Старицкими вместе с их сообщниками, они могли бы запросто изгнать из боярской Думы всех своих политических противников и безоговорочно утвердить свои первые позиции при дворе…»
Иван догадывался, что Анастасии будет тяжело услышать об отставке ее братьев, когда их почетное место в ближней Думе займут новые люди во главе с Дмитрием Курлятевым-Оболенским. «А этих новых людишек активно продвигают и поддерживают Адашев, Сильвестр, Курбский, скрытые изменники, не догадывающиеся, что царь знает об их тайных связях со Старицкими во время его болезни и династического кризиса, об их зловещем вкладе в страшное пророчество Максима Грека и трагедию на Богомолье… – думал Иван с внутренней ухмылкой. – Ведь, по сути, ни к чему не придерешься – успешно продвигаются реформы… И в новых проектах реформ больше всего импонирует мне, что есть твердые намерения искоренить боярские злоупотребления, беззакония и самовольства… Только стесняют меня их советы, давят… Царская власть из-за ограничений со стороны даже самых ближних советников ближней Думы утрачивает блеск, особенно, если вспомнить, что благостные и полезные советы дают бывшие изменники…».
Иван давно хотел поговорить с Анастасией после отставки ее братьев, памятуя ее слова: что бы ни случилось, в личной преданности царю братьев Данилу и Никиту Романовичей упрекнуть не удастся… Не то что новых членов ближней Думы, с явным преобладанием представителей княжеского дома Оболенских, которые привел с собой заступивший на место Захарьиных новый глава Думы Дмитрий Курлятев-Оболенский – креатура Сильвестра, Адашева, Курбского… Наконец, в опочивальне царицы Иван решился на давно откладываемый откровенный разговор с супругой.
– Хочу, чтобы все тебе было ясно в удалении из ближней Думы твоих братьев… Были большие надежды, что новые люди в ней дела большие государственные помогут устроить… Вроде и устраиваются… Только смущает меня, уж больно ловко одна рука другую руку моет… – с глубоко скрытой горечью в голосе пожаловался Иван Анастасии. – Сначала Сильвестр с Адашевым на место твоих удаленных братьев ввели в ближнюю Думу князя Дмитрия Курлятева…. А потом уже Сильвестр с Адашевым и Курбским, пользуясь покровительством Курлятева, начали все под себя подминать, царскую власть веригами своих ограничений отягощать… На словах все гладко, а на деле – ой, как не сладко… Рисуют реформаторы благостную перспективу укрепления единодержавия и могущества царской власти… Токмо вериги тяжкие ограничений так грудь царскую сдавливают, что царю уже и не дыхнуть и не развернуться, ни волю не изъявить, ни приказом на нерадивых и корыстных обрушиться… Все в их системе управления страшными ограничениями опутано… Понимаешь о чем я говорю?.. Всех моих советчиков объединяла ранее решимость не допустить прихода к власти Захарьиных… А теперь, когда твои братья задвинуты, советчиками движет новая идея фикс – ограничить царскую власть… И все это под сладким соусом резкой критики боярских злоупотреблений – от Глинских, до Захарьиных…