Царь Живых — страница 4 из 16

ЛЮБОВЬ

Глава 1

Майор Мельничук, когда ехал сюда, не понимал — зачем едет. Модус вивенди последнего случая вообще уже ничему не соответствовал.

Приехав — понял.

…Люди в форме и в штатском деловито работали в студии Тарантино. Деловито — но с перерывами. Выходили на улицу. Вид и аромат близлежащих кустов неотвратимо портился. Не успевшие позавтракать радовались экономии продуктов и средств.

Обычно тело убитого стараются не трогать до окончания работы экспертов. Не трогали и здесь — старались обходить подальше. Эксперты, впрочем, трудились не слишком активно. Стояли у коленопреклонённой статуи, протягивающей кому-то и куда-то свою голову. Чесали в затылках. Гадали, как можно заставить мышцы окоченеть в таком положении.

Ещё гадали — каким из многочисленных наличествующих в студии жутковатых орудий было совершено преступление. На вид — не подходило ни одно. Голова словно была отгрызена. Зубами.

Убитого они не жалели. Успели посмотреть часть не смонтированных материалов на оказавшейся здесь видеодвойке. Коряга, несмотря на чёрную маску, вполне узнавался. В основном по рукам. По снятым крупным планом рукам.

Майор Мельничук, когда ехал сюда, не понимал — зачем едет.

Приехав — понял.

У майора были крепкие нервы, и навидался он всякого. Видывал и схожие сцены, разве что не столь сюрреалистичные. Но здесь не хватало одной непременной для подобных зрелищ детали — крови. Крови не было вокруг ни капли. Труп был полностью обескровлен. Причём очень быстро — будто поработал кошмарный вакуумный насос.

Прямой и непосредственной связи с убийством на болотистом пустыре майор пока не увидел. По понятным причинам изображение Тарантино на найденных плёнках отсутствовало. И своих фотографий Тарантино в студии не держал.

Конечно, какие-то цепочки взаимосвязей и закономерностей начали проясняться, но в общем и целом майор Мельничук не понимал ничего.

Он не знал, что Царь Мёртвых проснулся.

И голоден.

Внимание, кадеты!

Тема занятия — переоценка ценностей. И недооценка.

Слушайте же.

Вам скажут, что не стоит переоценивать себя.

Не верьте.

Вам скажут, что гордыня — грех, а скромность — добродетель.

Не верьте.

Скромность хороша лишь для скромных. Скромных духом и телом, скромных делами и помыслами, скромных, ибо нет у них — чем гордиться.

А гордыни боятся лишь те, кто не знает, что такое гордость.

Гордитесь собой, кадеты.

И живите так, чтобы вами гордились другие.

И всегда переоценивайте себя. Воины, переоценившие себя и свои силы, идут в бой и достигают победы — там, где нельзя победить. Нельзя — так думают скромные, смиренные и недооценившие себя.

Но это все абстракции и красивые символы.

Рассмотрим на конкретном примере.

Встаньте, кадет! Да-да, именно вы.

Итак:

Ваши товарищи по роте две недели назад явно допустит ли переоценку ваших умственных способностей, в личное время отправив вас для приобретения трёхлитровой ёмкости спиртосодержащего напитка, известного в гражданских кругах населения под кодовым названием «первач».

Далее:

Вы сами переоценили свои способности к бегу вообще и к бегу по пересечённой местности в частности, когда пытались скрыться от гарнизонного патруля с означенной ёмкостью под мышкой.

Далее:

Вы переоценили свой глазомер, в данном случае выражавшийся в способности к поражению живой силы противника гранатами и иными орудиями и устройствами метательного назначения — когда пытались воспрепятствовать задержанию вас означенным патрулём путём метания в него означенной ёмкости с означенной жидкостью.

Стыдно, кадет! Воин обязан уметь быстро бегать, точно и далеко метать предметы и хоть немного при этом соображать…

Но это всё физический аспект явления.

Рассмотрим моральный.

Велик ли моральный ущерб?

Отнюдь нет: разбитая ёмкость и десять суток гауптвахты.

Иную, грустную и отталкивающую картину видели бы мы, будь во всех трёх случаях допущена недооценка.

Итак, что бы мы видели?

Мы видели бы ваших боевых товарищей, уныло и бес-Цельно слоняющихся по казарме — вместо того чтобы с оживлённым энтузиазмом мыть стаканы и нарезать закуску, с надеждой высматривая на горизонте вашу отягощённую ёмкостью фигуру — если бы, недооценив ваши умственные способности, они отказались от этого авантюрного предприятия.

Мы видели бы патрульных, грубо, но радостно нарушающих Устав Гарнизонной и Караульной службы путём поглощения означенной жидкости из означенной ёмкости — если бы вы, кадет, недооценив свои спринтерские и стайерские возможности, покорно отдались бы в их руки. Кстати, в процессе поглощения наверняка бы звучали грубые и циничные солдафонские шутки в адрес нашего кадетского корпуса. А это, господа кадеты, уже другой вопрос — вопрос о чести мундира!

Что? Что бы мы увидели, если бы господин кадет, недооценив свои метательные возможности, не метнул в патруль ёмкость?

А я думал — вы догадаетесь…

Нет, нет, мы видели бы не повторение варианта номер два.

Мы видели бы, как означенный кадет пишет рапорт на отчисление и пытается применить свои способности на альтернативной гражданской службе.

Вывод по конкретному случаю: переоценивая свои силы, кадет действовал интуитивно, но правильно!

И я горжусь им.

Резюме по проблеме: Не стоит любить себя чересчур — закончится нарциссизмом на фоне перманентной мастурбации. Уважайте себя. Гордитесь собой. И — переоценивайте свои силы!

Всё, переоценка закончена.

Пять минут перерыв.

Ваня Сорин свои способности переоценил. Точнее — переоценил возможности своего дара, когда решил с его помощью легко и просто отыскать Наю.

Впрочем, всё по порядку.

Вечер.

Квартира Вани. На столе крупномасштабная карта. Очень подробная — именно по ней готовились все акции «Хантера». Диалог напоминает допрос на детекторе лжи. Но детектора нет, детектор — Ваня.

— Она до сих пор ночует на фабрике?

— Да.

— Она ночует в другом месте?

— Да.

— Это подвал?

— Да.

— Это в том же районе?

— Да.

Ответы Наташи ничего не значат — она проинструктирована на все вопросы отвечать только «да». А уж Ваня разберётся что к чему…

Допрос закончен. Полухин допрошен чуть раньше. Он очень старался. Ему смертельно надоели утренние пробежки.

Результат одинаков у обоих — нулевой. Дар молчит. Молчат Слава и Наташа — они не знали, что это и зачем. Знали одно — так надо. Если Ваня говорит — так надо…

Они не писали устав. Они не скрепляли его кровью. Они не искали это. Это — само нашло их. Нашло, подняло на ноги и поставило в строй. А в строю всегда есть командир. И не бывает «людей-винтиков» — просто счёт иногда идёт на секунды и нет времени на подробные объяснения…

Но дар молчит. И Ваня понимает почему. И Наташа, и Славик по большому счёту ничего не говорили. Смысла в тупо повторяемых «да» было не больше, чем в свисте ветра или шелесте дождя… А дождь и ветер не лгут — и не говорят правду.

Дар молчит.

Глава 2

Маленький северный городок.

Грязноватый. Но что-то светлое есть. И мёртвых не так много…

Голод.

Простое человеческое чувство. Проще — только желание облегчиться. Но это — у сытых.

Ящики.

Грязные. Деревянные. Длинный ряд. У ящиков — люди. На ящиках — товар. Детище рыночной экономики. Плод (или выкидыш?) сна разума г.г. Гайдара и Чубайса.

Джип американской полиции стоит на земле. Ящика нет.

Марья.

Андрюшка рядом. Губа закушена. Слёзы на глазах. Он не похож на Царя Живых.

Упитанный мужчина с брезгливой усмешечкой. И с отпрыском. Ревизует ящики. Он так и прошёл бы мимо — с усмешечкой. Но отпрыск тянет рукав.

И (ликуйте, младореформаторы! работает ваша модель!) — Акт.

(Предупреждаю, кадет! Ещё намёк на эту тему — и ваш ближайший акт состоится с туалетом второй роты. После отбоя. С зубной щёткой в руках. Заодно даю вводную: дежурившие вчера по кухне наказаны. Вторая рота освобождена от строевой подготовки. У всех что-то с желудками. И с кишечниками.)

Акт купли-продажи.

Чуть рваная купюра — туда.

Джип — обратно.

(Отставить предупреждение! Отставить туалет! В чём-то вы правы, кадет… туда-обратно… И у Чубайсов с Гайдарами как у людей… Кто бы подумал…)

Дешёвое кафе. Голод отступает на заранее подготовленные позиции.

От каждого человечишки, пусть самого гнусного и омерзительного, пусть вызывающего оторопь своим существованием и недостойного существовать, — может остаться что-то хорошее.

Маленькое.

Крохотное.

Но может.

Вот и от Тарантино осталось.

Дар молчал. Лёгкий путь привёл в тупик. Надо работать головой. И, когда придёт время, — руками.

План Вани был прост: найти Наю, красивую девушку с чёрными как ночь волосами. И, найдя, спросить прямо: она вампир? убивала людей?

Если ответит «да» или солжёт, то…

Быстро и сразу.

Правда, где-то на периферии сознания крутились мысли о неведомых ему (а кому ведомых?) способах лечения вампиризма. Слишком красива была Ная… Убивать оскалившуюся человекокрысу легче.

Теперь Ваня думал, как разыскать её. Разыскать без помощи дара.

Он пока не знал, что главное не это, потому что проснулся Царь Мёртвых.

И голоден.

Наверное, из Прохора смог бы получиться неплохой солдат. Даже командир — мазилками по крайней мере он руководил толково.

А ещё — он умел ждать. И — не давать волю эмоциям. Многие, знавшие Прохора, скажи им такое — удивились бы. Не поверили. Зря.

Все эмоционально-матерные тирады, и судорожно сжимающиеся кулаки, и удары этими кулаками по столу и ногами по подвернувшимся предметам — всё это было приёмом. Тактическим.

Не для демонстрации другим — хотя и на них эффект производило. Для себя. Чтобы спустить пар в свисток. Чтобы не убить — прямо тут и сейчас.

Когда Прохор смотрел в почерневшее нутро своего сейфа — никаких внешних проявлений не было. Пар ушёл внутрь. Но Прохор не взорвался от этого внезапного скачка давления — не схватил винтовку и не бросился убивать виновных. Или невиновных — кто подвернётся. Пар сжался в крохотный, не больше пули, комок — но давление внутри пули было чудовищным. Пуля сидела под сердцем.

Прохор стоял и молчал — в той же позе, у раскрытого сейфа. Могло показаться, что он потерял способность двигаться и думать. Но мозг работал, хотя и давал некие сбои в логике.

Прохор не верил в совпадения. Не верил, что в охотничьем домике взяли и наложились в пространстве-времени сразу два маловероятных события. Не верил, что Ваня оставил ему послание (смысл послания был однозначен, Прохор давно и недобро приглядывался к Ване) и мирно удалился — а таинственный некто, почти в то же время, неведомым способом вскрыв надёжнейшие замки и отключив в принципе неотключаемую сигнализацию, забрался в «Хантер-хауз». Забрался с единственной целью — уничтожить любовно собранную коллекцию Прохора.

Про мазилок, имевших ключи, Прохор даже не думал. Те хорошо его знали — и боялись. На такую опасную для жизни шутку мазилки не решились бы.

Ключи ещё были у Вани и Полухина.

Но последнего Прохор отмёл решительно и сразу. Кишка тонка.

Оставался Ваня. Даже без демонстративно выложенного на стол футляра других вариантов не было. Оставался человек, научивший Прохора всему — всему, что тот сейчас считал своей жизнью, своей настоящей яркой жизнью (остальное — семья, работа — мелькало дурным полусном). Человек, которого он опасливо уважал, даже побаивался… А теперь — перестал. Увидев сейф и футляр — перестал… Особенно футляр.

(Ваня ошибся в одном. Даже веря, что цель твоя чиста, а знамя свято, — нельзя ставить в строй кого угодно. Сначала делают Воинами, а потом дают в руки оружие…)

Прохор стоял. Думал.

Наверное, из Прохора смог бы получиться неплохой солдат.

Мозг работал чётко, несмотря на всю глубину стресса, — но некоторые сбои в логике всё же были.

Потому что он решил убить Ваню.

Но, заодно, — и Полухина.

Хочу воззвать к вам, господа с чистыми руками и добрым взглядом из-под очков, любящие жить и не любящие побеждать.

Кто вам говорит, что я рассказываю про солдат?

Все говорят?

Вы не любите солдат…

Понимаю…

Да, конечно, солдаты это кровь, и грязь, и смерть, и грохочущие сапоги, и плач детей, и пылающие дома, и расколотое небо, и недоцелованные парнишки, идущие на убой…

И распятый Бог.

Понимаю. Залитые пивом гамбургеры в вашем чреве испуганно булькают, когда по улицам гремят сапоги. И окно Интернета уже не кажется вам спасением.

Да и сам я к солдатам — не очень. Нужны, кто бы спорил… Так и ассенизаторы нужны, но запах, господа, запах!

Ваня Сорин солдатом не был. Он был Воином.

Про них и рассказ.

Глава 3

Очередная утренняя пробежка Славика во вторник началась как обычно — неожиданно, примерно через час после рассвета. И завершилась — как обычно. То есть тоже неожиданно. Понятия «как обычно» — «неожиданно» являются противоположными. Но в данном случае сошлись в диалектическом единстве — в Славе Полухине.

И каждое утро постепенно росли количественные показатели — длина дистанции и скорость бега, вызывая подозрения в грядущем, и очень скоро, качественном скачке.

Смысл грядущего скачка был пока не ясен ни Ване, ни Наташе, ни самому Полухину. Вся их предыдущая жизнь, весь её опыт отрицали такой скачок — но скачок приближался, дабы отринуть этот опыт. И, возможно, — жизнь…

Полухин пробежал чуть больше трёх с половиной километров — по спидометру Ваниной машины.

За шесть минут двадцать семь секунд — по Ваниным часам.

Среднюю скорость бега вычислите сами.

Учите арифметику, кадеты.

И диалектику. Пригодится.

Ваня Сорин работал. Нет, не так…

Ваня Сорин пребывал на своём рабочем месте. Вот. На вице-директорском…

Это был второй трудовой день после набитого событиями уик-энда. Первый прошёл довольно странно — Ваня не мог потом понять и вспомнить, что он в понедельник делал. Как трудился. Как вице-директорствовал. И когда делал — тоже не понимал, что творит.

Надо думать, что некие, внешне кажущиеся осмысленными действия Ваня вчера всё же совершал. Поскольку персонал не встревожился, а начальство (директор филиала м-р Полански) недоумённых вопросов не задавало. Но всё же что-то было не так, и дама-референт (никаких секретуток, не шарашкина контора!) перехватила слегка непонимающий взгляд м-ра Полански.

Адресованный Ване взгляд.

Шёл второй день рабочей недели…

Директор, упомянутый м-р, фактом своего существования, а также своей фамилией подтверждал одну известную поговорку (ту самую, про омен и номен[9]).

Происходил он из второго поколения натурализовавшихся британских поляков и фамилию носил соответствующую — за что и пострадал. Загремел директорствовать филиалом в страну казаков и пьяных белых медведей. Был выпихнут буквально пинком. Не важно, что поляк — натурализовавшихся русских под рукой не оказалось. Славянин? — вперёд! — чемодан, вокзал, Россия. А так не хотелось покидать новую родину. Всё же дикая у них там, на островах, страна, хоть и мать парламентаризма. Нравы жестокие… Короче говоря — выезжая в Соединённое Королевство на ПМЖ, меняйте фамилию.

По-русски Полански говорил плохо — сильный британский акцент осложнялся так и не выветрившимся польским. Но говорил. Упражнялся. Слушателям этих упражнений казалось, что принесённую дворецким утреннюю овсянку Полански, следуя вековым традициям, в рот запихал — но проглотить, ввиду отвратности вкуса, не решается. Так и ходит. Так и говорит.

Утром вторника м-р сказал Ване следующее:

Нет, не могу… С детства ненавижу овсянку… Попробую по-другому.

Утром вторника м-р Полански чётким строевым шагом подошёл к вице-директорскому рабочему месту. Выложил папку с бумагами. И внятными, членораздельными жестами попросил Ваню разобраться с содержимым оной папки. А также изложить мнение о пресловутом содержимом оной папки — в письменном виде. Плюньте на Илону Давыдову, учите язык жестов, с любым объяснитесь.

Пардон. Вернёмся к теме. Ну его, этого м-ра Полански с его номеном и его овсянкой… Надоел.

Но одно добавить таки надо. В эти два дня Ванин дар на слова Полански не реагировал! Никак! Овсянка, сэ-э-э-э-эр…

Ваня трудоголиком не был. Хотя дисциплину трудовую Уважал, да и работоспособность имел феноменальную, кого попало вице-директором не назначат. Но сегодня что-то сломалось. Вернее, сломалось вчера, но сегодня факт поломки игнорировать стало невозможно… Да и скрывать — тоже… Дурацкие протоколы о совместных не пойми с кем намерениях какого-то там производства казались филькиной грамотой. Знакомые английские буквы складывались в знакомые слова — но смысл ускользал. И иные мысли возвращались и возвращались в голову…

…Он потратил час на изучение папки, а затем письменно изложил своё мнение. Суть мнения свелась к одной фразе:

«Прошу уволить меня по собственному желанию…»

Труба звала.

И он её слышал…

Оставив машину, он пошёл пешком. Он шёл сквозь зеленеющий июньский полдень и не жалел ни о чём.

Не жалел о зря потраченных, как теперь стало ясно, семи годах…

О неожиданно ставшем вдруг никому не нужном дипломе.

Об ушедших на ветер немалых деньгах Маркелыча.

И о дурацком оксфордском акценте.

Не жалел.

Он шёл сквозь зеленеющий июньский полдень и не жалел ни о чём.

Шёл и отводил руками тянущиеся к лицу ветви…

Вокруг шелестела листва…

Пуля сверлила воздух.

Пуля была крохотная, неказистая, серенькая, простая донельзя — ни латунной, ни медной оболочки, ни стального сердечника, ни даже залитой внутрь капельки ртути — лишь носик пульки Прохор аккуратно надпилил тонкой пилкой лобзика — примерно на треть её длины[10]… Пуля казалось несерьёзной, игрушечной, похожей на те, коими подвыпившие папы во время семейной прогулки по парку аттракционов пытаются показать своим жёнам и чадам — какими они, папы, были лихими солдатами, — показать, паля из пневмашек по опрокидывающимся медвежаткам-зайчикам… Пуля на практике опровергала расхожую идиому про девять граммов свинца — даже до знакомства с лобзиком Прохора она весила всего два с половиной грамма — а после этого знакомства стала ещё легче… Пулю послал в полёт не сверкающий барско-заграничным видом патрон «22 магнум», способный и маленькой пулькой натворить больших дел, и не «22 лонг райфл», способный натворить не меньше, — серая пулька покинула гильзу такого же серого цвета, дешёвую и затрапезную гильзу, тировую, школьно-тировую, тренировочно-тировую, старую, ещё досаафовскую, даже не для смешных досаафовских рекордов созданную гильзу и отнюдь даже не полностью заполненную порохом — внутри, на донце, лежала лишь крохотная его щепотка…

Пуля казалась не умеющей убивать.

Но пославший её в полёт человек этому хорошо научился.

Он умел убивать.

И любил.

Наташа и Славик ждали Ваню.

Ждали с минуты на минуту — позвонил, сказал что с работой закруглился и скоро будет (смысл первой части фразы они тогда не поняли).

Ждали с надеждой — ничего нового и тревожного за Ванино отсутствие не произошло, но… Командиру не стоит надолго отлучаться от бойцов. От молодых необстрелянных бойцов…

Ждали с растущим беспокойством — конечно, «скоро буду» можно трактовать по-разному, но… Тревога замаячила на дальних подступах.

Ждали у него на квартире — там был их штаб, и лазарет, и склад амуниции, боеприпасов, оружия, короче, маленький боевой лагерь их маленького отряда.

Арсенал, правда, оказался небогат: нож-ухорез без патетических ударов о камень был отправлен в мусорный контейнер, карабин стал посланием Прохору, а оставшиеся многочисленные глянцево-красивые коробки с крохотными патрончиками ничему и никому помочь не могли[11]…

Оставшийся пять лет назад от старшего брата дедовский дробовик Ваня давно отвёз на родину, в Усть-Кулом… Винтовка Полухина хранилась в «Хантере», и забирать её ни у кого желания не было.

Имелась в наличии единственная штатная единица оружия.

Десантный нож.

Глава 4

Личный состав отряда не давил на воображение своей многочисленностью. Приходилось совмещать должности.

Ваня — командир, он же замполит, он же зампотех, он же зампотыл, он же командир взвода разведки, он же весь упомянутый взвод, он же… — не имеющих желания изучать состав и структуру ПВДНа (противовампирного дивизиона) сразу отошлю в конец списка — …он же механик-водитель единственного транспортного средства. Не джипа — внедорожники хоть и были куплены Ваней, но числились за другими членами «Хантера», Прохором и Максом… Будем реалистами — даже самые положительные герои самых высокоморальных романов к налогам относятся… Как бы сказать… Вы читали те романы? Хоть один высокоморальный герой заполнял там налоговую декларацию? То-то…

Наташка — военврач, она же бессменный дежурный по кухне, она же главный специалист по стратегии, тактике и вооружению врага… (После долгой и жаркой дискуссии они решили, что в изученной Наташей-огромной навозной куче вампирско-упырьских книжек и кассет вполне могут оказаться рациональные зёрна.)

Полухин — пациент медчасти, успевший безнадёжно влюбиться в упомянутого военврача. Но ничем своих чувств не выдающий (так по крайней мере казалось Славке…).

После звонка прошло больше часа.

Командир где-то задерживался.

Личный состав тревожился.

Паники пока не было.

Пуля попала в основание черепа.

Или в самое навершие позвоночника — со стороны чего смотреть. Короче говоря, крохотный серенький комочек свинца попал в границу шеи и головы…

Ударившись в атлант[12], пулька взорвалась, разлетелась на несколько неровных кусков. Ртути в ней не было, как не было ни латунной, ни медной оболочки, ни стального сердечника, ни заполненного выгорающим в полёте трассером донца, — но пулька была из жёсткого и ломкого, сплавленного с сурьмой свинца, а начальный разрез на носике сделал тонким лезвием лобзика Прохор…

Пуля разлетелась на несколько кусочков, они полетели вперёд-вверх, и вперёд-вниз, и вперёд-в-стороны, а один, совсем крохотный, искривлённый, — даже развернулся, выскочил назад, прорвав кожу…

…Следующего шага он не сделал — казалось, ветка, только что отведённая рукой, вернулась и ударила по затылку с утроенной силой, пришлось падать, падать, падать… он падал целую вечность, зелёная трава неслась в лицо со скоростью света и всё не могла долететь, и, не долетев, — почернела, и удара лицом о землю он уже не ощутил.

Как по его карманам ползают руки Прохора, он тоже не чувствовал.

Прохора, любящего убивать…

Звонок в дверь.

Они ничего не сказали, не двинулись с места. В скрестившихся взглядах читалось одно и то же: у Вани есть ключи! И должен он был прийти почти час назад… Ошиблись дверью? Детки шутят?

Небольшая пауза. Два звонка, один за другим. Более настойчивые.

Наташа выскользнула из шлёпанцев и неслышной тенью метнулась к глазку. За дверью раздались звуки непонятного происхождения. Словно рассыпалась изрядная охапка мелких и неуместных в городе берёзовых поленьев…

Наташа прильнула к линзе, тут же выпрямилась и сделала рукой отчаянный жест: ничего не видно!

Старинный приём — не хотите, дабы соседи лицезрели, как вы целуете провожаемую домой девушку — залепите глазок жвачкой, во рту она вам сейчас всё равно не понадобится. Могло случиться такое и на Ваниной площадке. Но Наташа не поверила в совпадение…

Её глаза скользнули по прихожей. Полухин куда-то делся. И тут в замке легонько скрежетнул ключ…

Она бесшумно, не звякнув металлом, выхватила из ящика с инструментами молоток. Не самый тяжёлый, были там и помощнее, но этот лежал на самом верху. К тому же пришёлся вполне по руке.

Скрипучий скрежет смолк, манипуляции с замком прекратились. Но неизвестный и незваный гость не спешил воспользоваться плодами своей победы над механическим стражем двери, даже если таковая виктория и действительно имела место…

С площадки опять донеслись ни на что не похожие деревянные звуки… Пальцы Полухина ухватили Наташу, потянули в комнату. Там он одобрительно кивнул при виде молотка и жестами поставил его носительницу справа от двери, сам встал слева. В руке Полухин сжимал десантный нож…

Входная дверь скрипнула.

Наташка стиснула молоток до боли в суставах.

Нож в руке Полухина мелко дрожал.

— Не ждали? — Голос в прихожей.

Ванин голос…

Тенденция, однако, наметилась у скрипящих пером и терзающих клавиатуру, бубнящих в диктофон и строчащих на машинке… У писателей, не любящих сантиментов и много знающих о настоящих играх настоящих мужчин. Тенденция говорить уже на первой странице о главном своём герое (нарушая все данные парнем подписки и портя жизнь доверившемуся человеку) — говорить, кем был он совсем недавно. Сообщать, что главный герой воевал в Афгане, и не в стройбате; или в Чечне, и тоже отнюдь не в стройбате; или во Вьетнаме (к забугорным всё сказанное вполне относится), и не сапёром — лишь рубил сапёрной лопаткой узкоглазые вьетконговские головы.

Не жалко вьетконговцов, сами напросились» жалко читателей. Оставьте им интригу! Загадку оставьте! Ведь сразу ясно, что и на гражданке герой может привычно крушить и мочить в сортире встреченные порно— и наркомафии, и национальные мафии всех оттенков кожи, и террористические мафии всех оттенков политического спектра, и коррумпированные чиновничьи мафии — вообще не разбирая оттенков… Заодно перепадёт по сопатке соседу героя, дяде Коле, имеющему обыкновение спьяну метелить жену.

Все понимают всё с первой страницы — и ужасаются. Мафиози перестают свирепо морщить бритые затылки и, ужаснувшись, — ложатся на матрасы. Сортиры испуганно закрываются на переучёт. Сосед дядя Коля, ужаснувшись, откладывает жену, отставляет бутылку и вдумчиво изучает дианетику®. Некоторые читатели даже закрывают от ужаса книгу — всё на той же первой странице…

Тенденция, однако…

Но из песни слова не выкинешь, и страница отнюдь не первая, и читателей давно интересует: где и как провёл Ваня свои лучшие годы, от восемнадцати до двадцати?

Скажем коротко, по-военному:

Ваня служил.

Там было жарко.

Там стреляли.

И убивали.

Убивал и он.

Выездное заседание охотничьего клуба «Хантер-хауз» продолжалось в глухом уголке пригородной зелёной зоны, километрах в пятнадцати от стадиона завода «Луч». Присутствовали все шесть списочных членов, оставшихся после выбытия Вани и Полухина. Хотя в этом уединённом месте тесным кружком стояли и обменивались мнениями лишь пятеро. Шестой лежал лицом вниз и не принимал активного участия в разговоре. И не прислушивался к разговору. Он был мёртв.

Впрочем, всё по порядку.

Наверное, из Прохора смог бы получиться неплохой солдат. Даже командир — информацию по крайней мере он до подчинённых доводил толково, сжато и точно, без лишних эмоций. Однако, когда надо, мог говорить эмоционально и артистично. Прохор был не чужд ораторского искусства.

Его речь на внеплановом собрании была достойна Цицерона, морально уничтожающего изменившего отечеству Катилину, или Энгельса — мешающего с грязью ренегата Каутского, или самого человечного человека, картаво матерящего на заседании ЦК политическую проститутку Троцкого… В речи Прохора роли политических проституток достались, понятно, Ване с Полухиным. Но лексика была вполне по-ленински ненормативна…

И основная тема, и лейтмотив, и рефрен были просты: заложат.

Ослабели у ренегатов нервишки, стали спать беспокойно — заложат от страха. Решили соскочить на полном ходу, купив себе индульгенцию, — заложат для отмазки. Нет очков и баллов негусто (это уже о Полухине) — заложит из банальной зависти. Боится потерять неформальное лидерство (это уже о Ване), не может тягаться с подпирающим молодняком — заложит из ревности. И так далее, в том же направлении…

Доказательства измены были не слишком убедительны — но сходили за таковые в эмоциональном запале. Прохор работал в бессмертной сталинской манере: сам задавал вопросы и тут же отвечал на них. С кем майор Мельничук беседовал на шоссе тет-а-тет? С Иваном! А раньше? С Иваном! Кто притащил их на пустой объект? Полухин! Кто вполне мог, уходя, нашпиговать «Хантер-хауз» ментовскими «жучками»? Почему они встречаются здесь, не пойми в какой тмутаракани, опасаясь пресловутых «жучков» и откровенной милицейской засады? Из-за Ивана с Полухиным! И что же теперь с этими блядьми делать? Прохор прекрасно знал, что с ними делать, — но хотел, чтобы то же самое сказали другие.

Сзади пискнуло: морду набить?!

Обсуждения этот писк даже не заслужил, проигнорировали. Голос потвёрже: дак что? как они, так и их… кто воо-ще всё затеял? Другой, коротким вердиктом: мочить! Слово сказано, но Рубиконом тут и не пахнет — натренировались на крысах. Больших и не очень. Шока нет, звучит вполне по-деловому. Пискнувший про морду мгновенно всё понимает и перестраивается, пищит иное: мочить и на утилизацию! Тут сегодня лучше в меньшинстве не оставаться, игры в демократию закончились…

— Никого вы не замочите! — Голос твёрдый и уверенный. — Хватит, поиграли! Клуб кончился — откройте устав! Двое учредителей из трёх вышли из состава — клуба больше нет… Можете собирать новый и охотиться на кого угодно. Без них. И без меня…

Последние фразы сибиряк Максим говорит уже повернувшись спиной, уходя. И не оглядывается. Зря. Выстрел Прохора — глухой хлопок, глушитель поставлен. Макс подгибается в коленях и падает лицом в траву.

Прохор обводит взглядом остальных. Медленно, подолгу останавливаясь на каждом. Охотники отводят взгляд либо стараются изобразить готовую на всё подчинённость. Они тоже полюбили убивать, но…

Но меньше, чем Прохор.

— Не ждали? — проворчал Ваня, протискиваясь в прихожую с грудой кольев в охапке. — Что не открывали-то?

Личный состав молчал ошалело, медленно подтягиваясь к командиру и продолжая сжимать членовредительные орудия… Ваня посмотрел — и понял всё. Хотелось рассмеяться, но он себе не позволил.

— Молодцы, бдительности не теряете. Я чуть задержался, в рощицу заскочил… Может, и не врут дурные фильмы — пригодятся когда-нибудь колья-то осиновые? Как мыслишь, Натали?

Она, постепенно отходя от стресса, кивнула.

Ваня кивнул ей в ответ и улыбнулся как можно шире. С такими бойцами навоюешь…

Что свежевырезанные колья понадобятся не как-нибудь, а очень скоро, Ваня не стал говорить. Этой ночью он снова посетит подвал заброшенной птицефабрики.

В одиночку.

Посетит и попробует найти для разговора Паю… Для разговора с осиновым колом в левой руке… Свиданьице….

Но сначала, этим вечером, Ване предстояла встреча более приятная.

Мысль о ней он пронёс сквозь все вампирские заморочки.

Встреча с Адель.

— Утилизировать — далеко и рисково. — Прохор протягивает им нож-ухорез, затем две сапёрные лопатки. — Вы двое — выковыряйте пулю из шеи. Чтоб никаких вещ-доков! А вы — копайте яму. Во-он там, за кустами. Дёрн аккуратно срезать, квадратами. Возьмёте брезент в машине, два полотнища, землю — на него. Оставшуюся заберём с собой… Этого — тоже на брезент…

Тот же пискля робко интересуется: зачем увозить землю?

Прохор благодушен. Всё отлично. Никто не дёрнется, а сейчас ещё больше замараются — в прямом и в переносном смысле… Прохор объясняет терпеливо, почти дружески:

— Здесь, знаешь ли, люди иногда бывают… Кострища видел? Каждые выходные на шашлыки-пикники сюда… Холмик увидят: что, мол, за могилка объявилась? А заделаем всё как было, ровненько — и комар носа не подточит… — Он делает паузу и шутит: — Но если хочешь — пометь место и носи цветочки на Троицу…

Прохор только что убил человека.

Новая коллекция начата.

Прохор счастлив.

Глава 5

Ваня пришёл рано.

На час с лишним раньше — не к концу выездки у Адель, а к началу. Как так оно получилось — сам не понимал. Чисто случайно. Вроде всегда рассчитывал и планировал время реально… А тут выехал чуть раньше, ехал чуть быстрее — ну и набежал запас времени… Ладно, походит часок, приведёт мысли в порядок…

Так успокаивал себя Ваня, разгуливая в зелёнке у стадиона «Луч» — здесь было проложено несколько троп для всадников. Мысль переждать этот час в «Хантере» даже не приходила в голову…

Казалось, Адель ничуть не удивилась его досрочному появлению.

— Привет, — сказала Адель. — А у меня подруга в самую последнюю секунду отказалась. Позвонили ей на сотовый — всё бросила и убежала. Конь осёдлан… Скажи, ты сможешь держаться в седле? Брюки и сапоги тут легко взять напрокат…

Мог ли он держаться в седле? Ха! Да он мог не ударить лицом в грязь перед лордами, баронетами и седьмыми в роду виконтами на знаменитой английской скачке за лисицей — и на паре охот не ударил, между прочим. Иные подзабывшие традиции баронеты и особенно их баронетши ударяли — разбрызгивая грязь и загаживая охотничьи костюмчики от Блумарин и Роберто Ковалли, а Ваня — нет. И брюки с сапогами для верховой езды у него нашлись — в машине, абсолютно случайно. Завалялись от последней лисьей охоты, надо думать.

Патологоанатомы были из мазилок никудышные.

Да и инструмент им Прохор подсунул — не очень. Кривой, как коготь неведомого зверя, с заточкой на обратной стороне лезвия, — нож-ухорез на роль скальпеля годился мало. У Прохора была и нормальная охотничья финка, но он намеренно дал ухорез — пусть попыхтят, пусть измажутся кровушкой — во всех смыслах…

Они пыхтели…

Они мазались…

Они превратили в изодранное месиво шею и не только — всё от лопаток до затылка. Прохор смотрел с усмешкой — полубрезгливой-полу… Нехорошая, в общем, была усмешка.

Наконец на дрожащую и окровавленную ладонь мазилки ложатся результаты трудов: три когда-то серо-свинцовых кусочка… Теперь они липко-красные. Прохор даже не глядит, от таких фрагментов любой эксперт-баллистик свихнётся, цель задания была в другом.

Подходят с докладом — яма готова! — двое других. Во взглядах, мельком брошенных на тело Макса, читается радость — им-то досталось экологически чистая работа… Глупцы. Рядом с Прохором радоваться опасно.

— Значит, так… — Прохор задумчиво смотрит на сапёрные лопатки в их руках.

Остро, полукругом отточенные лезвия от работы слегка затупились, но подойдут. Даже лучше…

— Значит, так, — повторяет он. — Небольшой мешок мы даже отсюда и даже днём на утилизацию вывезем, не проблема… Но следок к нам оставлять — незачем… (кивает двоим с лопатками) Этому — башку и лапы — долой. Инструмент — тот же. Топоров не припасли как-то…

Взгляды мечутся между телом, лопатками, Прохором… и винтовкой Прохора. Особенно часто останавливаются на винтовке. Писклявого мазилку (он был землекопом) трясёт крупная дрожь… Плетутся выполнять. Медленно, словно надеясь, что случится чудо, что спустится бог на машине и отменит кошмар, куда их против воли втянуло…

Чуда не случается. Бога нет.

Выполняют приказ.

Прохор стоит к ним спиной — зрелище отталкивающее. Но и долетающие звуки — гнусны. Удары затупившегося по мягкому. Слова: «да, блядь, держи ровней… вытягивай… да не так… сам пидор… криво рубишь, между позвонков надо… чему, блядь, в шко… бэ-э-э-э-э-э-э-э…»

Фраза блевотно обрывается, но удары не смолкают. В мягкие, чавкающие звуки вплетаются другие — сталь о кость.

Прохор улыбается. Всё отлично, дело сделано. Теперь у него действительно команда. Настоящая, повязанная — а не сборище спасающих мир идеалистов. Не подотдел очистки.

Прохор любит убивать сам. Но в команде можно убить больше.

Прохор улыбается…

И думает о Ване.

— Аделиночка — это так, мелкая женская месть… За отказ стать у них эльфийской принцессой… Аделаэлью. И за то, что не стала учить стрельбе из лука этих… одышливых бухгалтеров… Я слишком уважаю лук.

Ваня кивнул. Всё, что она говорила, — попадало в точку… Своё оружие надо уважать — не больше и не меньше. Они ехали бок о бок. В седле Адель держалась примерно так же, как и стреляла из лука. А может — и лучше…

Что говорил он сам — Ваня не помнил. Что-то уж говорил, надо понимать… Но сам себя не слышал и ничего потом не вспомнил — видел и слышал только её…

— Но все зовут меня Адель. Хотя, стыдно сказать, в паспорте написано Аделаида-Виктория… У предков порой бывает чёрный юмор… Я для утешения перевожу как Адель-Победительница. Правда, говорят, это не совсем точно…

Ване казалось, что её голос… Впрочем, не будем о том, что казалось Ване. Скажем просто — влюбился парень по уши. Адель могла точно так же рассказывать, что записано в паспорте её белой кобылы, — и он слушал бы с тем же восхищением в глазах…

Лишь к концу часовой конной прогулки он понял главное. Самое главное. Дар молчал, не реагировал на ложь — словно онемел вместе со своим хозяином. А Ваня его не отключал, напрочь позабыв про эту свою особенность… Или дар нежданно сломался, или…

— Соври что-нибудь, — попросил Ваня вдруг, ожидая, что сейчас на него посмотрят по меньшей мере с недоумением. Он ошибся.

— Зелёное что-то небо сегодня… — взглянула вверх Адель. — К вечеру каменный дождь соберётся…

Соврала. Вердикт дара однозначен: соврала. Значило это только одно — за предыдущий час ни одной лжи не было. Никакой не было. Ни продуманной, ни случайной, ни по незнанию, ни по ошибке, ни по… Не было. Пока он сам не попросил.

Синие глаза следили за его недоумённой мимикой… Потом Адель засмеялась…

Другая парочка в это время была занята гораздо более прозаическим делом.

Слава Полухин страдал от жесточайшего расстройства желудка, а Наташа Булатова пыталась что-то предпринять по этому поводу.

Дело происходило на Ваниной квартире. Полухин последнее время здесь и жил, не казал носа в свою общагу. Наташа, сокращённая-таки из поликлиники и плотно наблюдавшая за Славой днём, первые две ночи переночевала у родителей, затем спросила разрешения у Вани — и переехала с сумкой. Не насовсем, понятно, — пока не завершится история с Наей и укушенным ею Полухиным… Родители Булатовы для виду поворчали о темпора-моресах, втайне радуясь — уж пора, пора дочурке, хотя бы так для начала, а там, глядишь, и до загса дойдёт, и до внуков, и… Они мельком видели Ваню, подъехавшего за Наташкой и её сумкой, — и не поверили, что перед ними брачный или иной аферист, заманивающий в сети порока и преступления доверчивых двадцатитрехлетних стоматологов…

А в остальном они были вполне современные предки и не шарахались от добрачного секса, как Новодворская от портрета Сталина…

Нет. Нехорошо сказано. Для Вечности писать надо, а кто там, в Вечности, вспомнит эту самую… Попробуем иначе.

Наташины родители искренне, но ошибочно радовались за неё, не совсем верно оценив отношения своей дочери с Ваней Сориным. Да и вообще они были вполне современные люди и не шарахались от добрачного секса, как чёрт от портрета Новодворской…

М-да, бывает… Клинический случай ошибок по Фрейду. Сами виноваты, сколько можно крутить мадам Валерию по ящику. Нашли топ-модель…

Ладно, скажем коротко, по-военному:

Родители всё поняли.

Не поняв ничего.

Отпустили Наташу.

Жить у Вани.

Новодворскую — отставить!

Наташка в отчаянии рухнула на стул. Всё было напрасно. Желудок Славика не желал принимать ничего. Одновременно пациент жаловался на жесточайший, сводящий с ума голод — и требовал немедленно эти муки облегчить. Ситуация…

Диетологом, равно как и гастрологом, Наташа не была — и воспоминания об этих проскоченных галопом по Европам на первом курсе дисциплинах было самое смутное. Но обращаться к светилам упомянутых наук желания не возникало. Наташа и без светил догадывалась, какое кушанье скорее всего может умерить страдания Полухина, на свою беду отыскавшего в подвале девушку с разметавшимися по сырой земле волосами…

Слава жалобно стонал, скрючившись на диванчике, — голодные рези в желудке крепчали… Вид у пациента был безобидно-жалкий, но Наташа прекрасно помнила субботнее утро, трупно-пустые глаза Полухина, его мёртвую поступь и дверь… В щепки рассроченную надёжную дверь.

Что делать, она не знала.

Премоляры, да и прочие его зубы Наташа осматривала три раза в сутки. Пока никаких изменений, лишь один запущенный кариес… Но этот голод… Началось всё неожиданно, час назад… Любую еду желудок отвергал мгновенно… У нормальных людей Чувство голода при рвоте исчезает напрочь и надолго… У нормальных… Полухин сквозь стоны твердил, что умрёт, если немедленно, сию минуту, чем-нибудь не подкрепится.

Мобильник Вани оказался отключён.

Можно было не играть с собой в наивные прятки. И не делать вид, что всё дело в её далёкой от гастрологии специализации. Стоило сказать себе прямо и честно: Славке нужна кровь. И скорее всего…

Человеческая кровь.

Она с тоской подумала: сколько же ему хватит, чтобы хоть приглушить эти муки? И с тоской посмотрела на запястья…

На свои запястья.

Казалось, девушка крепко спала.

Спала мёртвым, неподвижным сном — лишь внимательно приглядевшись, можно было заметить, как грудь её легко, едва заметно поднималась-опускалась. Но способных вглядеться и заметить рядом не было, да и процесс с дыханием не имел ничего общего, кроме самых внешних, первичных, признаков…

Сердце не билось — перистальтика сосудов обеспечивала крайне вялый ток по ним крови… Впрочем, кровью сию способную ужаснуть любого гематолога субстанцию назвать было трудно. И функции у псевдокрови были другие. Как и у лимфы, тоже весьма отличающейся от аналогичной жидкости живого человека… Печень, мутировавшая, увеличенная почти втрое, была главным центром, главным средоточием, главным движущим механизмом этой системы квазижизни…

Казалось, девушка крепко спала.

Но сны не видела…

Длинные чёрные волосы разметались по чёрной земле — и были гораздо чернее. Шея казалась на этом фоне белоснежной, принадлежащей не живому существу, но мраморной статуе — ни пятнышка, ни родинки. След любовной игры — круглый отпечаток перешедшего в лёгкий укус поцелуя — тоже исчез с прекрасной шеи.

Исчез давно, почти полгода назад.

Исчез быстро — не прошло и недели.

Исчез, не замеченный никем со стороны — высокий воротник, шарфик, тональный крем — никто не удивился двум крохотным, но глубоким ранкам-проколам среди отпечатков зубов. Да и зажило тогда всё на удивление быстро.

…Когда-то существо называло себя Наоми или просто Наей. Теперь оно не называло себя никак. Существо уже не умело говорить и почти не могло мыслить — развивавшийся крайне медленно, исподволь, процесс трансформации последние три недели покатился всё сминающим горным обвалом. Камешком, толчком, обрушившим лавину, послужил, как ни странно, рентгеновский снимок. Вернее, незначительное гамма-излучение, выданное дентальным рентгено-аппаратом… Хотя старт процесса ускорился на неделю-другую, не более…

А вот красоту она сохранила. Можно даже сказать, стала красивее, гораздо красивее, дойдя до того тончайшего лезвия, где прекрасное балансирует на грани уродливого и отталкивающего… И трудно было взгляду человека оторваться от того, что звалось не так давно девушкой Наей. Особенно взгляду мужчины…

Но если отбросить все эти мелкие странности — казалось, она крепко спала.

Спала, чтобы вскоре проснуться.

Глава 6

Всадник ехал им навстречу.

Всадник на вороном коне…

Длинные чёрные волосы наездника были стянуты на лбу тоненьким кожаным шнурком — как у Адель, стрелявшей из лука. И — бывают же совпадения! — точно такие же глаза украшали лицо всадника, такого же редкого синего цвета… А в остальном — были они не похожи.

Ваня наверняка не заметил бы его, увлечённый беседой со своей спутницей. Но молодой человек (на вид — лет тридцать) придержал вороного.

— Привет, Адель! — Рука быстро прочертила в воздухе непонятный знак — не то приветствие, не то никому не известный иероглиф.

Ваню всадник на вороном коне поприветствовал простым кивком. Но то не был барственно-снисходительный, небрежный кивок, столь хорошо всем знакомый… Нет, то был кивок военного — быстрый и короткий поклон человека, не гнущего спину, но уважающего себя и заранее уважающего незнакомого пока человека… «Честь имею!» — такими подзабытыми словами можно перевести это молчаливое приветствие.

Впрочем, незнакомыми они оставались недолго. Адель не стала играть в глупо-жеманную игру «Алиса и пудинг» — последовали два уверенных жеста и всего три слова:

— Иван… Дэн… Познакомьтесь…

Рукопожатие Дэна было сильным — без малейшей попытки эту силу продемонстрировать. Ване он сразу понравился, но… где-то там, глубоко, в самых недрах души, шевельнулся червячок ревности. Он знаком с Адель… он давно знаком с Адель… такой видный парень… они…

Ваня, кровавя душу, вытащил упиравшегося червячка и безжалостно раздавил двумя пальцами. Затем — широко улыбнулся Дэну.

— Вам обязательно надо познакомиться поближе и поговорить, — сказала Адель. — Ты знаешь, Дэн, Иван прекрасно разбирается в лошадях, и в оружии, и в охоте… Даже, кто бы мог подумать, — в английской гонке за лисицей…

(Вот так… Ваня и сам не понимал и не помнил, что говорил за минувший час… Выходит, поведал и свои бирмингемские приключения… Нет, определённо влюбился…)

— Познакомимся. Поговорим, — сказал Дэн. — Но сейчас вам стоит поспешить, запаздываете — Наржиев будет рвать и метать. Сами знаете, какой зануда…

И они разминулись. Разъехались в разные стороны.

…Заводя коня в денник, Адель сказала, словно несколько минут назад слышала предсмертный писк раздавленного Ваней червячка:

— Я люблю Дэна. Он мой брат. Единокровный, по отцу — но впервые встретились мы не очень давно… Бывает и так.

Так вот откуда эти небывало-синие глаза у обоих. И можно предполагать, почему Адель представила брата сокращённым именем Дэн, а не Денисом или Данилом. После рассказа об Аделаиде-Виктории логично ожидать, что на Дэне чёрный юмор их общего предка разродился каким-нибудь Дендромидонтом-Власием….

Адель продолжила:

— Вполне возможно, что вы подружитесь… Некоторые увлечения Дэна тебе наверняка понравятся… Он просто помешан на оружии. И на умении им владеть.

Хорошо сказано, подумал Ваня. Опять в точку. Он не терпел дурацкий термин «боевые искусства». Результатом и конечной целью искусства не может быть окровавленный труп человека. А иначе, если понапрасну крушить кирпичи, доски и другие полезные стройматериалы — для шоу, для публики, для камер, — тогда почему «боевые»? Но ведь Адель сказала и нечто другое…

— А остальные? — уточнил Ваня. — Я имею в виду — увлечения.

Несмотря на мимолётность знакомства, Дэн не показался человеком, иные увлечения которого могли отвратить Ваню. Ну не показался, и всё! Не выглядел Дэн способным часами сражаться в компьютерных играх, или проводить вечера на дискотеках в поисках легкосъемных красоток, или отправляться в страну розовых грёз верхом на шприце или таблетке… Хотя на впечатления, особенно первые, дар Вани не распространялся.

— Про остальные не уверена, — задумчиво протянула Адель. — Например, Дэн интересуется вампирами… Вполне серьёзно, на научной основе. К такому можно относиться по-всякому…

Ваня промолчал. Бывают, конечно, совладения в жизни… Но так много и за такой короткий временной отрезок… На пришедшую удивительно кстати информацию нельзя было отреагировать радостным: «Ой, как здорово! А у меня тут как раз профильная проблемка нарисовалась! Не глянете, часом?» Нет. Надо было сесть и задуматься о природе этих совпадений.

И об источнике.

Глаза стонущего всё сильнее Полухина перестали бесцельно метаться по комнате. Но осмысленности взгляд отнюдь не обрёл — наоборот, всё больше напоминал глаза чучела. Вставленные таксидермистом стекляшки… И эти стеклянно-мутные линзы сошлись на одной точке.

На Наташе.

Они шли по городу, по его центру — даже в свежем и зелёном июне серому и пыльному… Шли вроде бесцельно — Адель попросила остановить машину, где Ване удобно: у неё возникла потребность побродить по старым улицам, и он, при желании, может составить компанию…

Он опять не очень понимал и потом не мог вспомнить, о чём они говорят… Не о стрельбе из лука, это точно. Хотя Ваня оказался талантливым учеником. На «Луче», сразу после первого урока, Адель сказала прямо: в ряды английских лучников Чёрного Принца (тех самых, что двенадцать стрел в минуту и рыцаря в доспехах — насквозь) — в их ряды Ваню после недолгого испытательного срока приняли бы. А её, спросил он, в смысле — к Чёрному Принцу? Обрезала бы волосы и надела мужскую одежду, засмеялась она. Нельзя, убеждённо сказал он, нельзя обрезать такие волосы — уж лучше пусть король Эдди Третий потеряет и Аквитанию, и все шансы на французскую корону. Она опять засмеялась…

Адель остановилась неожиданно, легонько удержав за рукав Ваню. Показала рукой вперёд и вверх. Аляповатая вывеска гласила, что мадам Клементина, ведунья, вещунья и ясновидящая (само собой, в энном поколении, отягощённая всеми возможными дипломами астральных и иных академий, а также свидетельством частного предпринимателя и выданной соответствующими органами лицензией) — короче говоря, добрая колдунья и белая магичка Клементина готова осчастливить всех желающих за разумную плату. Осчастливить всем, чего душа попросит, — длинный список полезных услуг мелким шрифтом занимал весь низ вывески. И, странное дело, между строк можно было как-то понять, лёгким таким намёком уловить — астральным киллерством мадам Клементина тоже не побрезгует. За отдельно обговорённую плату.

На печатное слово дар Вани не реагировал — но для анализа данной рекламы он и не требовался, и так всё ясно… Кстати, в общении с Адель дар свой Ваня старался держать выключенным — убедившись, что имеет дело с исключительно правдивым человеком — и не желая портить впечатление случайной, незначительной ложью, которая, будем реалистами, у любого может нечаянно вырваться… Иногда дар всё же включался — так, словно бы самостоятельно, могут открыться глаза, которые бодрствующий человек зачем-то решил держать закрытыми… Но и в таких случаях дар молчал. Адель не лгала. Ни единым словом…

Полухин встал.

Сделал шаг.

Второй — быстрее первого. Глаза мёртво блестели.

Шагал он к Наташе.

— Зайдём? — предложила Адель, указывая на вывеску мадам Клементины, гадалки и прорицательницы.

— Зачем? — удивился Ваня. Адель не казалась человеком, способным заинтересоваться астралом, эзотерическими тибетскими тайнами или даже самым банальным столоверчением…

— Знаешь… Есть такие дни, и я их чувствую… В такой день надо подойти к первой попавшейся цыганке — и очень внимательно прислушаться к тому, что она скажет. Пусть даже это заведомая шарлатанка, дело не в ней… Сегодня — такой день. Зайдём?

— Зайдём, — согласился Ваня. В конце концов, он и сам теперь немного маг и телепат… Стоит взглянуть, как устраиваются коллеги по цеху…

…У гадалки имелась секретарша. Или референт. А может — ассистентка в общении с астралом. Но к Клементине она их сразу не пустила:

— Подождите, пожалуйста, у мадам Клементины посетитель. А затем ей нужны будут несколько минут, чтобы восстановить силы… Общение с астралом очень тяжело даётся…

Ваня не стал проверять, лжёт ли она… Зачем? Всё правильно. Клиента надо правильно ориентировать с самого начала. Что это за маг, к которому можно попасть легко и просто, словно в платный ватерклозет? И у которого ты первый и единственный за три часа посетитель? Несолидно…

Они подождали. Секретарша (референт?) попыталась развлечь их светской беседой, одновременно настроив на возвышенное. Для затравки поинтересовавшись, какое направление современной науки они поддерживают: считающее вирусы за примитивные, но живые существа? или принимающее за механическую комбинацию носителей вредной информации?

Вопрос был риторический — в ответ на задумчивое молчание ассистентка поведала дзеновский коан, или, проще говоря, — притчу.

Суть коана была проста: на днях один давно и успешно дзенькнувшийся буддист реинкарнировался в гуляющий по сети компьютерный вирус… И продвинутая дзен-общественность до дыр скребёт затылки: есть ли это достижение желанной нирваны? или цепь перевоплощений началась снова, с самого низшего звена?

Ваня не успел посоветовать прибегнуть для решения аналогичных проблем к антибиотикам либо антивирусным программам — за драпировкой мелодично дзенькнул гонг.

Референтка сделала приглашающий жест.

Посетитель, кстати, мимо них так и не продефилировал. То ли растворился в астрале, то ли и впрямь существовал лишь в воображении ассистентки… Впрочем, у прорицательницы мог быть и другой выход…

Они зашли.

Ясновидящей Клементине было лет сорок, и она действительно косила под цыганку: кольца-серьги, юбки-бусы, огромная цветастая шаль. Но если есть хоть доля истины в науках антропометрии и физиогномике, цыганка из неё была — как из Вани абориген Антарктиды.

Последовала всенепременная преамбула об астральных и прочих силах, безмерно увеличивших способности, с рождения присущие Клементине, происходящей из древнего, со времён фараонов, цыганского рода… Пересыпанная звучными терминами и хорошо отрепетированная речь мягко подошла к главному: чем могучие силы белой магии могут послужить уважаемым клиентам?

Ах, погадать… Ничего проще… Гадать и прорицать многостаночница Клементина была готова как угодно и на чём угодно. Карты Таро? — легко. Обычная цыганская колода? — ещё проще. Кофейная гуща? — вы какой предпочитаете: мокко? арабику? Руны? Мо? Бобы? Мышиные кости? Пепел сожжённого нетопыря? Есть и такие ингредиенты, пожалуйста… Банальная хиромантия? Или недавно обретшая признание иридоскопия? Не жалуемая иными профанами френология?

Уставший от этой логореи Ваня хотел было ляпнуть, что доверяет лишь старому проверенному кельтскому гаданию по свежевынутым человеческим внутренностям… Интересно, найдутся ли у Клементины аксессуары для подобного выяснения высшей воли: каменный алтарь, жертвенный нож и юноша-раб? Очень может быть. Желания клиента были для ясновидящей законом…

Адель выбрала банальную хиромантию в цыганском её варианте.

Гадание по ладони.

Глава 7

Печора. Печора-городок и Печора-река. Речной вокзал.

Пустынно и гулко — настоящей навигации здесь в июне нет. В июне по северным притокам ещё сходит лёд — и весь в Печору-матушку… Но некоторые отчаянные головы плавают и сейчас — лавируют между льдин. С доплатой, понятно, — и за риск, и за срочность.

Мальчик и Марья.

Ждут.

Ждут долго.

Старичок, благообразный, давно за ними наблюдавший: Да нет, молодка, не будет сегодня Генки-Самолёта, точно говорю — не будет… У Клавки загулял, это дня три, дело известное. Да и не отвалит на ночь глядя, точно тебе говорю… Ночи даром что светлые, а льдину не заметишь — каюк, передавай Нептуну приветы…

Старичок делает паузу, скорбно шевелит губами. Словно считает жертвы белых ночей и Коварных льдин, передавших Нептуну старичковы приветы.

Продолжает: Ты вот чего, молодка… Чего тебе тут ночь маяться и дитё маять? Отправляйся-ка ко мне ночевать, я человек старый, урону и ущербу тебе не случится… А утром поглядим, что там Генка…

Звучит всё разумно.

Голос добрый, глаза тоже.

Марья готова поблагодарить и согласиться.

Неожиданно вмешивается мальчик: Страшный дядька всё врёт! Нельзя к нему идти!! Нельзя!!!

От крика старичок отшатывается, лепечет что-то успокаивающее. Лицо по-прежнему благостное, но из глаз, из глубины, — настоящее, змеиное…

Марья подхватывает Андрюшу и убегает от страшного старика.

Выскакивают на улицу. Навстречу — весёлая разнополая компания. Один из них — высокий, чуть пьяный, обнимающий рыжую женщину лет на десять себя старше, — Генка-Самолёт.

Через час они отплывают. О деньгах вопрос не стоит. Тех, кто ему нравится, Генка возит бесплатно. Андрюшка — понравился. Четырёхлетний светловолосый мальчик Андрюшка.

Наречённый

Ничего сногсшибательного гадалка на ладони у Адель не разглядела. Обычный набор. Отнюдь даже не хиромантический — с линиями жизни и здоровья, с островами на них, с венерическими и прочими буграми… Никаких буфов Клементина не упоминала — банальная цыганщина: любовь на пороге, суженый-ряженый (взгляд искоса на Ваню), дальняя дорога со счастливыми хлопотами, но есть и проблемы — направленное на Адель чьё-то крайне недоброжелательное оккультное воздействие и маячащая поодаль злая брюнетка-разлучница… Короче, Клементина ненавязчиво намекала, что простым гаданием ограничиваться грех, что необходимо пустить в дело кое-что из её крупнокалиберного и проверенного в астральных битвах арсенала: приворот-отворот, или ритуал четырёх стихий, или коррекцию судьбы, или заговор на удачу, или снятие порчи… А также, для верности, не помешало бы провести жёсткую зачистку венца безбрачия. На худой конец — мягкую.

Слов было много.

И всё — ложь.

Художественно-кармический свист ведуньи оказался почти таким же болезненным для Вани, как и враньё королевы эльфов… После первых трёх фраз он закрыл свой дар как можно плотнее — и, как ни странно, что-то прорывалось… Может, реклама не во всём врала и действительно у Клементины какой-никакой стихийный талант имелся?

Клиентка казалась слегка разочарованной и подряжать белую магичку на нелёгкую борьбу с венцом безбрачия не спешила… Зато Адель взяла левую руку Вани, повернула ладонью вверх и протянула Клементине. И если вы подумали, что твердокаменный реалист и материалист Ваня тут же вырвал из оккультного плена свою конечность и разразился гневной филиппикой о вреде духовного опиума — то вы, как всегда, ошиблись. После неожиданного прикосновения Адель он сидел с глуповато-счастливым видом и наверняка позволил бы ясновидящей сделать с собой всё что угодно… Хоть бы взять ржавый скальпель да и отчекрыжить ему без наркоза тот самый венец безбрачия, не дающий Клементине спать спокойно. Сама-то, интересно, замужем?

Вещунья начала вещать.

Но…

Но странным стало то вещание…

Другой голос.

Другой тон.

Другое строение фраз.

Всё другое. Голос Клементины гремел и звал за собой, резко контрастируя с её лицом — испуганным.

— Вставай, Страж! Поднимайся и становись на Путь! Битва уже идёт, и трубы ревут, и тысячи коней роют копытами землю! Встань, Страж, и открой глаза! Пришёл Час, и ждёт тебя Оружие твоё! Пройди Испытание и стань тем, кто ты есть! Путь твой прост и сложен, Страж! Упокоить Мёртвую! Повергнуть Царя! Закрыть Врата! ВОССТАНЬ, СТРАЖ!!! ПРОЗРЕЙ!!!

Последние слова Клементина буквально проревела. И смолкла. Немо ловила ртом воздух. В предбаннике испуганно закудахтала ассистентка… Тут же и к самой потомственной цыганке вернулся дар голоса, её вполне обычного голоса:

— Как же это… нет… само… нет… не бывает… — обращалась она не к посетителям — к себе. Очень растерянно обращалась. И — не врала. Сейчас — ни единым словом не врала…

Адель потянула Ваню. За драпировкой действительно имела место крутая лестница второго выхода. Ясновидящая продолжала что-то лепетать сама себе и на их уход внимания не обратила… Но самое иррациональное и загадочное было не в этом. Про гонорар за эффектный сеанс хиромантии мадам Клементина забыла! Так что есть, есть необъяснимое в серой череде будней, есть место чудесам в нашей обыденной жизни!

Но иногда — очень страшным чудесам.

И жестоким.

Тоненький звоночек тревоги тренькнул, когда Ваня открыл дверь. Входную дверь своей квартиры. Чувство опасности было у него интуитивным. А может, и благоприобретённым… И в отличие от дара чувствовать ложь порой давало сбои — иногда молчало о реальной угрозе, иногда вовсю сигналило о мнимой.

Но пару раз спасало жизнь — в логовах.

Он замер на пороге.

Тишина и темнота.

Расширенные ноздри втянули воздух — ничего? Хотя… наличествует посторонний запашок… Сквозь неплотно задёрнутые шторы сочилась серость. Внезапно он разозлился. Почти по-настоящему разозлился. Почти — потому что понимал, что делает…

Тихо протянул руку и…

Щёлкнул выключателем и нырком, влево уходя с директрисы, скользнул в квартиру. Зрачки сузились почти мгновенно. Когда Ваня злился, всё так у него и бывало — почти мгновенно.

Никто не выстрелил, никто не бросился с холодным оружием или без такового. Не коснулась ноги — и тут же, с неслышным щелчком чуть в стороне, не ослабла растяжка — даря три бесконечно долгих секунды жизни… Всё тихо. Ложная тревога? А колокольчик продолжал заливаться в мозгу, никак не желая признать ошибку второго рода.

Комната. Диван. Сладко и умиротворённо посапывающий Полухин. В одежде и обуви… Ладно, с этим в порядке. Где Наташа? Мать твою, где же Наташа?

Она была на кухне.

Бледная… нет, серая — но попыталась улыбнуться. Получилось плохо. Глаза пустые, движения заторможенные.

— Что у вас тут происходит? — Другого вопроса он придумать не смог…

И Наташа ему рассказала.

Рассказала всё.

Глава 8

— Ты — вампир. И с этим надо что-то делать. Отбросить всю словесную шелуху, все вздохи-стоны, всё пустое сочувствие и идиотское недоумение: ах, я не хотел! И мы не хотели. Но так вышло. И с этим надо что-то делать.

Полухин от этих слов Вани ещё больше сжался на стуле. Глаза испуганно распахнулись — нормальные, живые человеческие глаза…

Наташа думала, что самое страшное было — когда в подступивших сумерках умиравший от необъяснимого голода Славик вдруг замолчал, встал и направился к ней. Решительной мёртвой походкой. С мёртвыми глазами.

Она ошибалась.

Не то было самым страшным.

Тогда она справилась, и довольно легко, — схватила со стола фонарь (некогда крепившийся над стволом покойного «Везерби»), включила, направила мощнейший луч в глаза Славика… Он скорчился, отступил — а у неё мгновенно и ярко, как этот луч фонаря, зажглась мысль: чем можно накормить Полухина без кровопролития…. Вполне подтвердившаяся мысль…

Всё оказалось до смешного просто — голод (жажду?) Славы умеряли самые обыденные яйца. Куриные. Сырые.

Тогда, по большому счёту, всё оказалось не страшно.

Страшное было сейчас — когда двое мужчин сидели друг против друга и один говорил другому без следа резких эмоций: ты — вампир. Ты вампир, и с этим надо что-то делать. И в глазах читается ясно: если сделать ничего не удастся — вампир будет убит. Без ненависти, без пустого сочувствия и идиотского недоумения. Быстро и по возможности безболезненно.

Наташке было страшно.

— Есть два варианта, — продолжил Ваня, не дождавшись от Полухина ни слова. — Первый: обратиться к родной науке. Официальной. Вариант сомнительный, может закончиться психушкой. Или, если вдруг поверят, — участью собак Павлова. Но от неофициальной науки помощи не будет, какими бы доками они себя в этих делах ни объявляли. Посмотрел тут я на них… Короче — шанс у тебя небольшой. Но наличествует. Шанс на то, что сразу напорешься на человека умного и способного непредвзято анализировать самую дикую информацию. Решай. Времени на сомнения не осталось. Обращаемся к науке или пытаемся выпутать тебя своими силами?

После долгого молчания обращаться к науке Славик отказался.

— Тогда несколько вопросов для проверки. Поиграем опять в детектор лжи. Заранее ответов я тебе не предлагаю, не надо твердить «да» как заведённому. Отвечай, что думаешь. Но коротко. Приступим. Ты вампир?

— Я не знаю.

— Час назад тебе хотелось крови?

— Я не помню…

— Зачем ты подходил к Наташе — когда она осветила тебя фонарём?

— Я не помню…

— Где сейчас Ная?

— Не знаю…

— Она тебе снится?

— Мне не вспомнить снов…

— Ты слышишь её голос? Внутри?

— Не знаю. Мне не понять…

— Не понять — что? Голос есть — и не понять: чей?

— Я не знаю. Я многого не помню. Что было только что… Нет… Не что… Не помню, как было… Что думал… Что чувствовал…

Полухин сбился с коротких и чётких ответов, но Ваня его не одёргивал. И так всё ясно. Дар опять не смог помочь. Полухин не врал ни в чём — и никакой ясности это не добавляло… Оставался один выход.

Живой детектор не пригодился.

Попробуем пеленгатор.

Тоже живой…

Если…

Пеленгатор потребуется, если красивая девушка Ная сменила место ночёвок.

Сменила логово.

— Страж получил Предвещение, брат. И близится его Испытание. Ты видел Стража, Даниэль. Что можешь ты сказать о нём?

— Страж очень силён, сестра… Страж может и должен повергнуть Царя Мёртвых. Вопрос в том, как найти Царя. Царь сильнее с каждым часом, и мне всё труднее чувствовать его. И однажды мёртвых Царю не хватит…

— Мы успеем, брат. И Царь Мёртвых — всё же не главное. Главное —. И Врата.

Адель, всадница с золотыми волосами, ликовала. Она не повторит ошибки пятилетней давности. Ошибки, чуть не погубившей всё. Ошибки, после которой ей пришлось четыре года выбираться из непредставимой дали.

Ошибки теперь не будет.

Страж пройдёт свой Путь с открытыми глазами.

И рядом со Стражем весь Путь будет она, Адель.

Адель, посланная побеждать.

— Значит, так. Слава: я сейчас схожу в магазин, куплю яиц побольше. Сразу разобьём, сольём в посудину. При малейших признаках голода — пить немедленно. Досыта. Сколько влезет. Все таблетки, что будет давать Натали, — принимать без возражений и разговоров. Дальше. Наташа: твоя за…

Ваня посмотрел на её посеревшее, с чёрными кругами лицо и закончил неожиданно:

— Отставить! Наташа, твоя задача — как следует выспаться. Единственная и самая главная. По исполнении — доложишь. А Слава поедет со мной…

Это был риск.

Возможно, это был смертельный риск — выходить на вампира бесспорного и активного, имея в тылу другого, потенциального, в любую минуту способного пробудиться. Это был риск, но с Наташей он их вдвоём сейчас не оставит… Придётся рискнуть.

Он взял из стоящей в углу коллекции два кола. Два осиновых кола. Подумал и добавил к ним третий. Оружие новое, незнакомое, мало ли что…

— Поехали, — сказал он Славику. — Незачем откладывать. По всему судя, это реальный шанс избавиться от всей этой ерунды. Тебе избавиться. Найти, пока не поздно, Наю, и… Поехали. Яйца купим по дороге, с голоду помереть не дам.

— Куда поедем? — вяло и сонно спросил Полухин.

— На птицефабрику, Слава, на птицефабрику. В подвал. В гости к Нас. Вечером и в начале ночи, по слухам, она бывает дома…

Исходя из имеющейся информации, Ваня рассуждал логично и здраво.

Но слухи — на то и слухи…

Часто лгут.

У «Континента», снаружи, блядешки не тусовались. Обидно.

Обидно, но вполне объяснимо — к ночи наползли чёрно-густые тучи, готовилась феерическая июньская гроза. Воздух давил. Воздух был переполнен невидимым электричеством. Ещё не капнуло, не сверкнуло, не грохнуло — но люди в этой подступающей на два часа раньше положенного ночи чувствовали себя уверенно только под крышами и за стенами…

А бляди — тоже люди.

И поголовно забились внутрь «Континента»… Обидно, туда Костику было нельзя — всенепременно напорешься на какую Ларискину подружку. Проверено. Третье следствие из всеобщего закона бутерброда.

Самое большее, что он мог себе позволить, — это приоткрыть в сумерках переднюю дверцу, сделать приглашающий жест и быстренько укатить с подсевшей ночной бабочкой. Но влияние сегодняшнего атмосферного электричества на жизнедеятельность этих насекомых Костик уже уяснил…

Он был оптимистом. Что ни делается — всё к лучшему. Опять же у «Континента» прописался один и тот же небольшой, но не слишком дружный коллектив — все уже перепробованы, новенькие ох как редко появляются… А ещё, блин, трубят об упадке нравов, о сочинениях десятиклассниц, мечтающих стать путанами. Где они, эти десятиклассницы? Где, господа моралисты? Помечтают, помечтают — да и идут потихоньку учиться-работать. И мужа себе присматривать…

Но что ни делается — всё к лучшему. Придётся, конечно, прокатиться до Московского шоссе. Но там есть шанс подцепить настоящую профессионалку, не то что тутошние колпинские маши… Правда, от профессионалки можно и самому подцепить, чуть расслабься только… Вон Вован-Рыба расслабился как-то… Сунул плечевой за щёчку без презика, идиот. Думал, козёл, — рот всё-таки. Ага. Список подарочков был аж из шести пунктов, причём ровно половину названий Рыба и Костик слышали впервые — а уж они дилетантами в этом деле себя не считали…

…Девушку он увидел неожиданно и мимолётно, когда до выезда на шоссе оставалось меньше километра. Фигура появилась ненадолго на обочине, в светлом пятне фар, — и шагнула в сторону. Успев при этом призывно махнуть Костику.

Тормоза завопили, Костик выскочил из машины. Мимолётное видение впечаталось в сетчатку, казалось, навеки: высокая и стройная фигура, чёрные волосы — длинные, распущенные. Лицо, грудь, ноги — не мог, физически не мог Костик рассмотреть их в подробностях, но как-то понял, как-то почувствовал — были прекрасны. Он бросился за исчезающим видением, ни на секунду не задумываясь, даже не предполагая, не беря в голову, что перед ним подрабатывающая чуть в стороне от трассы блядь-любительница, боящаяся связываться с профессионалками — те не остановятся ни перед чем.

Ничего такого Костик не подумал. Он устремился за девушкой, торопливо идущей между двойным рядом тополей, обрамляющих дорогу. Девушка обернулась и снова поманила Костика.

Она была прекрасна.

Он понял всё.

Никакая, конечно, это не блядешка, глупо было и думать, но у девушки что-то случилось, всякое в жизни случается, в том числе и с прекрасными девушками, в том числе и в густых кустах лесозащитной полосы дороги, и тогда девушкам приходится звать на помощь, и он, конечно, поможет, поможет просто так, совершенно не намереваясь вдуть ей там, на ночной траве, или на заднем сиденье «корвета», он лишь попросит, ненавязчиво попросит телефон, чтобы завтра вечером вместо опостылевшего блядохода позвонить ей и сказать, что ему двадцать шесть лет, он молод, здоров и достаточно обеспечен, а ещё — ищет любовь, ищет давно, но не там и не так, наверное, он не знает, где искать, и, заблудившись, — просит у неё помощи, и она ему ответит, конечно, ответит, и всё наносное и чуждое уйдёт из его жизни: и стерва Лариска, и приятели-дебилы вроде Рыбы, и глупые любительницы из «Континента», и профессионалки с шоссе с мёртвыми глазами и душами… и придёт другое, то, чему он сейчас даже не в силах дать название, но наверняка прекра…

Мысли Костика, когда он протискивался вслед за попавшей в беду девушкой сквозь густой кустарник, были непривычно чистые и возвышенные. Но организм отреагировал на них, на эти мысли, привычно и стандартно — бурной эрекцией.

Так Костик и умер.

С эрекцией.

Глава 9

— Совсем поганцы молодые совесть потеряли, раньше было — мужик водки выпьет, погуляет и спать ложится, а теперь с утра самого ранешнего вон ползают, дури своей проклятой ищут, ну что ты на меня зенки свои наркоманские вылупил, иди, иди своей дорогой, иди говорю, пока милицию не вы-ы-и-и-и-и-и-и-и…

Монотонный, без малейшего следа эмоций, старческий бубнеж внезапно сменился тонким криком, в свою очередь столь же внезапно оборвавшимся. Как ни странно, этот крик, исчезнувший вместе с издававшим его существом в густых, буйно разросшихся кустах жасмина, тоже был эмоций лишён — так, звук высокого тона, не слишком длинный и достаточно громкий — не более того.

Большинство граждан, проживающих за окнами, выходящими прямо на пресловутый жасмин, этот звук не разбудил. А немногие проснувшиеся тут же уснули снова. Те же, кто в этот ранний час уже бодрствовал, — не обратили внимания… Последовавшего другого звука — неприятного, всасывающего, но ещё более быстрого и тихого — и вовсе никто не услышал.

…В общем, это была довольно безобидная старушка. Даже не доставлявшая особого дискомфорта своим несмолкающим старческим брюзжанием — в конце концов, достаточно отойти за пределы слышимости. И даже немногим видящим ауры (коллег м-м Клементины я в виду не имею) от старушки хлопот было не так много — если не подпускать к ней детей и при встрече переходить на другую сторону улицы. Короче говоря, вполне мирная и не виноватая ни в чём старушка.

Не виноватая даже в том, что лет двадцать назад с ней случилась жизненная неприятность — старушка умерла. Впрочем, для неё самой и подавляющего большинства окружающих сей факт остался незамеченным — многие принимают за жизнь способность передвигаться, издавать некие звуки и осуществлять процессы, связанные с поглощением, обменом и выделением всевозможных веществ… Но старушка, повторюсь, ни в чём не была виновата.

И уж тем более в том, что Царь Мёртвых проснулся.

И был голоден.

Полухин стартовал.

06.37 — посмотрел Ваня на правое запястье. (Часы он, как и многие ведущие активный образ жизни левши, носил на правой руке. Хотя в самое последнее время это превратилось в массовую моду, наряду с дзюдо, горными лыжами и ставшим поговоркой выражением про сортир.)

Полухин стартовал и понёсся по пустынной улице, набирая скорость. Чтобы не привлекать внимания ранних пташек, он был экипирован в адидасовский спортивный костюм и белые кроссовки. Ваня неторопливо покатил следом…

…Вчерашний визит на заброшенную птицефабрику дал нулевой результат. Подвал оказался вызывающе, демонстративно пуст. Не было крыс. Не было бомжей. Не было скудной обстановки их логова (заодно испарилась и бутылка «Льдинки»). И, самое главное, нигде не было спящей на сырой земле принцессы с длинными распущенными волосами. Девушки Наи. Вампира.

Ваня затратил больше половины ночи, бесплодно обыскав все подвалы всех помещений фабрики… Слегка утешило одно — Славка никаких неприятностей не доставил. Спокойно проспал всё это время в машине. Полухин в последнее время очень много спал.

…В беге Славика наметилась, впервые за его утренние пробежки, новая особенность. Он не бежал исключительно по прямой, как в предыдущие четыре раза. Отмахав метров семьсот по проспекту, свернул под углом тридцать градусов на заросший чахлой растительностью пустырь (дело происходило на юго-западной окраине города). На пересечённой местности полухинский бег почти не замедлился, и бежал Славка опять прямо.

Ваня хмыкнул, прикинул, где бегун должен выскочить на асфальт, и прибавил газу, объезжая пустырь…

— Господи! Да где же вы раскопали и почему скрываете такое чудо? — набросился на Ваню запыхавшийся толстячок полуспортивного вида.

Ваня занимался важным делом — пытался тут же, в полевых условиях, примерно определить местонахождение источника таинственного зова, срывающего по утрам Славика с места. Если их с Наташей догадки верны, если они правильно нашли и определили зёрна истины, похороненные в куче видеовурдалачьего и печатно-дракульного дерьма, — то Ная именно там. Красивая девушка Ная. Вампир.

Полухин отходил в машине от кросса, на этот раз почти пятикилометрового. Ваня торопливо набрасывал на подробнейшей карте города и окрестностей маршрут сегодняшней пробежки — линия, хоть и ломаная, некое общее направление давала… Изображённые маршруты понедельника и вторника (прямые линии) — продолженные, пересекались далеко за пределами карты. Навскидку — чуть правее города Гусь-Хрустальный. Этот небольшой, но славный традициями своих мастеров городок на роль российской Трансильвании подходил мало.

Сегодняшняя точка полухинского старта была специально вынесена значительно западнее предыдущих. И полученный пеленг должен был дать желанный треугольник ошибок…

От этой-то увлекательной геометрии отвлёк Ваню запыхавшийся толстячок полуспортивного вида.

— Простите, я забыл ваше имя… Вы от какого общества? — тараторил толстячок, и сам напрочь забыв представиться. — Впрочем, не важно… На городские ваш самородок уже заявлен? Корзинин о нём знает? Видел его? Ведь тут прямая дорога в сборную, уверяю вас… Такая феноменальная скорость при полном отсутствии техники… Что же будет, если… Извините, опять забыл ваше имя… Лицо знакомое, но… Ведь вы из «Буревестника»? Как, простите, ваша фамилия?

От спортивного энтузиаста надо было срочно избавляться.

— Моя фамилия капитан ФСБ Сорин, — сказал Ваня сурово. — Вы стали свидетелем индивидуальной тренировки бойца отряда спецназначения под действием экспериментального спецсредства «Прилив-24М»… Кстати, вы не представились. Сейчас подъедет машина сопровождения — доложите им анкетные данные, место работы, адрес, семейное положение и прочую необходимую информацию. Потом проследуете с ними в расположение части для проверки сообщённого.

И Ваня склонился над картой с крайне деловым и озабоченным видом. А когда через пять секунд поднял голову — энтузиаста не было. Нигде. Если не рассматривать варианты с дематериализацией и мгновенным нырком в канализационный люк, то восемьдесят метров до угла ближайшего здания толстячок преодолел за означенные пять секунд.

Тоже неплохо.

В это утро майор Мельничук окончательно уверился, что имеет дело с двумя группами сатанистов и последователей трансильванского графа — впрочем, вполне возможно, происхождение они имели общее, впоследствии разделившись на кружки по интересам…

Два преступления произошли с небольшим разрывом во времени — и в минувшие ночь и утро отметились обе банды…

«Традиционалисты» прикончили в кустах у дороги Колпино — Пушкин молодого человека, заслужившего среди своих знакомых устойчивую репутацию сексуальной пираньи, бросавшейся на всё, что шевелится и имеет вторичные признаки противоположного пола… Гадать, за каким рожном этот Казакова полез в кусты, не приходилось. Модус вивенди остался прежним — здоровенная двузубая вилка и относительно медленное кровоистечение…

«Новаторы», взявшие на вооружение вакуумный насос неизвестной конструкции, по всему судя, окончательно обнаглели. Прикончили старушку в кустах ровнёхонько под окнами двенадцатиэтажки. А окон в таком домишке, если кто не знает, очень много. Но отморозкам, похоже, было на всё наплевать… Свидетели, несмотря на ранний час, обязаны были отыскаться. И не отыскались.

Мельничук рвал и метал, даже самолично ходил по квартирам — и всё напрасно. Почему-то никому в интересующие майора десять минут не захотелось и не потребовалось выглянуть в окно. Раньше выглядывали. Позже тоже. А тут даже на старушечий крик никто не среагировал. Загадка…

Ближе к обеду майор перестал ломать голову. Потому что в его широко раскинутые сети попалась первая рыба.

Первый сатанист-вампир.

Ваня скрипнул зубами.

Треугольник ошибок получился ублюдочный, напоминающий бредовую фантазию учителя геометрии, осилившего Кастанеду аж до шестого тома… Две стороны означенного треугольника тянулись на восток, почти параллельно — и пересекались далеко за пределами карты, где-то в изменённой реальности. Усреднённая линия сегодняшнего пеленга шла почти по бессмертной трассе Чкалова — Байдукова — Белякова, нащупавших шестьдесят с лишним лет назад кратчайший маршрут авиаударов по противнику номер один: через Северный полюс в Америку…

Вывод однозначен: Ная не имела постоянного логова и залегала на днёвку, где придётся. И — была достаточно мобильна.

Полухин смотрел виновато и затравленно. Дома ждала Натали, уверенная, что Ваня найдёт способ развязаться с этим кошмаром. А способа не было. Пойти по приблизительному (более чем приблизительному — линия ломаная!) утреннему пеленгу, осматривая все объекты? Не выход. На заброшенные фабрики, благо их не так много, может, времени до ночи и хватит… Но подвалы домов? Всех — и жилых, и расселённых? Подвалы прочих зданий и сооружений? Наконец, на закуску, все подземные коммуникации? Дивизия полного состава до заката могла управиться. Но без гарантий.

Способа не было.

Зато был вовремя подвернувшийся специалист по вампирам.

Удивительно вовремя… бывают же совпадения, а?

Единокровный брат Адель.

Всадник на вороном коне. Дэн.

Несмотря на характерное имя, Иванушкой-дурачком он не был — дурачком, доверчиво ступающим за клубком по неведомой дорожке в поисках того-сам-не-знаю-чего.

И не был романным героем, вроде бы и умным, и проницательным, но по воле автора прозревающим лишь к кульминации: ах, ах, ах! это не дерево, это злой крокодил!

Что его ведут, Ваня понял давно.

Глава 10

Дракон издыхал.

Дракон тянулся на север, к покрытому льдами океану — умерить, притушить пожирающий нутро огонь.

Не дотянулся.

Издох…

И все птицы неба тьмы веков пожирали и растаскивали труп дракона — остался лишь огромный хребет, вросший в землю с юга на север, от жарких степей до студёного океана.

Так описывают происхождение Уральских гор романтики. Реалисты и практики гнусят что-то про платформы и геосинкинали, про восходящие тектонические движения, про… А ну их, реалистов. Скучно. Пусть уж будет дракон.

Кулом берёт начало на Полярном Урале — сиречь в самой пасти дракона. И текут ледяные воды его через тундру, мимо сопок-гольцов, и через лесотундру, издалека похожую на самый банальный еловый лес средней полосы… Похожую — лишь подойдя вплотную, можно увидеть, насколько ели ниже обычных и как далеки друг от дружки — корни широко раскидываются по тончайшему слою оттаявшей над мерзлотой почвы.

А Кулом катит и катит серо-стальные воды по бескрайней и безлюдной равнине — и кажется: течёт бесцельно, никому не нужно, в никуда… Течёт совершенно напрасно и исчезает где-то за горизонтом в разверстой пасти земли, бесследно поглощающей реку…

Но это только кажется…

Парма.

Сероватая, как сталь клинка, вода Кулома лижет берег у их ног. У ног мальчика и женщины.

Чуть накренившийся бревенчатый дом. На двери тронутый ржавчиной замок. Окна — в бельмах ставень. У северной стены, в тени, — скукоженный, почерневший, но не исчезнувший сугроб — такой здесь июнь.

Марья молчит. Она родилась и выросла в этом доме — и покинула его навсегда. Она думала — навсегда. Всё возвратилось страшным сном. Теперь это их дом. Её и сына. Сына Андрюши.

Наречённого Царя Живых…

Что его ведут, Ваня понял давно.

Только полный дебил мог по-прежнему считать всё происходящее набором совпадений и случайностей. Ваня дебилом не был.

И в самом деле интересное кино получается: «Хантер», по разным причинам две недели не охотившийся, — наконец выезжает. Выезжает на птицефабрику, где Полухин случайно обнаруживает девушку Наю. Девушку лишь по виду. Девушку, имеющую обыкновение ночевать на сырой земле — и каждый раз на новом месте. Но в эту ночь Ная ночует на фабрике — совпадение. Бывает.

И здесь же, в подвале, Ваня обретает непредставимый ранее дар. От кого обретает? На работу Наи такой подарок не похож… Наин дар — вот он, пожалуйста… У Полухина. Во всей красе. Так что даритель кто-то другой… Но именно здесь и именно сейчас. Опять совпадение… Бывает.

Совпадение номер три: всё вышеизложенное как-то так случайно совпадает во времени с моментом, когда Ваня всерьёз задумывается о смысле своего пребывания в «Хантере» — вернее сказать, доходит в этих раздумьях до крайней точки. До поворотной точки. По другому совпадению, и «Хантер» (в лице Прохора), похоже, тоже начал о чём-то таком задумываться. И к вечеру пятницы до кое-каких выводов дошёл. Так совпало.

На этом фоне о совпадении приступа любовного томления у Полухина с пробуждением Наи (только что летаргически, никак не растормошить, спавшей) — о таком совпадении и говорить не стоит. Смешной пустяк.

Ну вот вроде и всё, больше в ночь на субботу интересных совпадений не было. Зато субботним утром и далее…

Если коротко: сначала и Ваня, и Слава почти одновременно обнаруживают, что принесли-таки кое-какие трофеи из подвала, не порадовавшего обилием хвостов и ушей… Вот это, пожалуй, единственное случайное совпадение: чуть задержись либо поспеши сие осознание и понимание — ничего кардинально бы не изменилось.

Дальше начинаются встречи-совпадения: Славика с Наташей, Вани с Адель. Весьма маловероятные совпадения: Полухин в жизни не подсаживался на скамейки к одиноким девушкам, а Ваня чаще всего десятой дорогой обходил тусовавшихся на «Луче» толканутых. Но вот совпало, что поделаешь…

И начинается форменная свистопляска.

Наташа своим диким рассказом (а поди не поверь — когда тут, опять по совпадению, дар чуять ложь прорезался!) берёт за руку и прямиком вводит в мир вампиров, оборотней и прочих инкубов-суккубов. Причём, что интересно, вполне

реальных и материалистичных вампиров — отбрасывающих тень, отражающихся в зеркалах и даже позволяющих запечатлеть себя на рентгеновской плёнке. Никакой мутной мистики. Загадки есть, но — чисто физиологические и психологические. Адель же… Адель… Адель напрямую выводит на Дэна. На человека, сумевшего при самом мимолётном знакомстве внушить к себе уважение, но — вот уж совпадение так совпадение — интересующегося вампирами. На вполне научной основе.

И — опять Адель! — приводит Ваню к гадалке. К астральной многостаночнице мадам Клементине. Которая выдала предсказание в повелительном наклонении, больше похожее на инструкцию. На приказ. Не совсем пока ясный ввиду отсутствия части вводной информации, но тем не менее…

Кстати, изречённое Клементиной интересно и следующим: пророчица лгала — когда исследовала ладонь Адель. И была правдива — когда удивлённо бормотала себе под нос в самом конце сеанса. Так утверждал дар. Но про самое главное, про касавшееся Вани пророчество-приказ, — дар молчал. Напрочь. Поневоле подумаешь, что мадам ничегошеньки в тот момент сама не говорила — лишь работала живым ретранслятором. До сих пор такой результат в работе дара, вернее, отсутствие результата, был в одном-единственном случае: когда Наташа с Полухиным тупо озвучивали чужие, навязанные им «да». (Овсянка м-ра Полански не в счёт — тот сам не понимал, что изрекал, и окружающие тоже — где уж тут дару разобраться…)

Отчасти это (правдивое? ложное?) пророчество толковалось однозначно… Страж — надо понимать, рабочий псевдоним самого Вани. Боевое, так сказать, прозвище. Л'омм де герр. Путь — всё, что с ним творится с вечера пятницы. А может, и раньше… Мёртвая, которую надлежит успокоить, — Ная, это ясно, тут и к мадам Клементине ходить не надо… Дальше ясного меньше. Испытание… Испытание может устроить, к примеру, Прохор — легко и просто. Или майор Мельничук — почему бы и нет? Да и Наю грех со счетов списывать, кто знает, какие у неё теперь силы и возможности…

Ну а дальше в пророчестве (приказе?) — тёмный лес. Кто этот царь? Где эти ворота? Клементина (или некто её устами) предлагала совместить с охотой на вампиршу заодно и обязанности дежурного по КПП, а заодно уж, чтобы не было в промежутках между открытиями-закрытиями ворот скучно, — потренироваться в качестве героя-тираноборца. Примериться к роли Халтурина или А. И. Ульянова… А то (учитывая привычку к огнестрельному оружию с хорошей оптикой) — Л. Х. Освальда. Но кто мишень? Кто этот царь, тиран, самодержец, сатрап, душитель свободы? Гнида казематная кто? Кого повергать-то?

Не слишком ясно.

Но что его ненавязчиво вели, Ваня понял.

И даже мог догадываться — кто.

В широко раскинутые сети майора Мельничука попалась первая рыба. Первый вампирствующий сатанист — или по крайней мере весьма обоснованно подозревавшийся в этом индивид. И майор решил было, что…

Впрочем, по порядку.

Главная улика лежала на столе Мельничука — здоровенная вилка для мяса. Не для потребления означенного мяса в пищу, в рот такое орудие не влезет, — для готовки. Двузубая вилка. И слегка изогнутая…

Судя по всему, изначально жутковатое орудие было трёхзубым — средний зубец небрежно выломан…

Рядом лежали улики дополнительные — мутно-ксерокопированные книжонки пестрели летучими мышами и перевёрнутыми распятиями. Наверху — рукописная поэма, самолично рождённая в муках задержанным. Сатанистская, понятно… Хотя автор утверждал и названием, и корявым белым стихом обратное: «Нет Сатаны!» Как выяснилось из предварительной беседы — исключительно с вредительскими целями. Отвлечь внимание и облегчить Князю Тьмы прорыв в расположение потерявшего бдительность противника.

Сам сатанист Суриков скорчился на стуле напротив майора. На вид было служителю Тьмы лет семнадцать, на деле — не исполнилось и шестнадцати.

Майор вздохнул. Взял в руки вилку.

— Так кто конкретно отломил средний зубец?

— Да говорю же… — забормотал пойманный дьяволо-поклонник, — папаша пьяный пиво открывал, ну и…

Майор снова вздохнул. Папаша то был или нет, пьяный или трезвый — дела, по большому счёту, не меняло. Оставшиеся зубцы не соответствовали ранам на шеях убитых. Раны были расставлены шире — даже на вид.

Мельничук брезгливо отложил сатанинские книжонки, глянул на исписанные полудетским почерком листки. Пробежал глазами одну страничку виршей. Орфографических ошибок сатанист Суриков вроде не допускал, но знаки препинания игнорировал.

Нет Сатаны.

И не может быть

Ибо мир нуждается в Создателе

Но не в Разрушителе

Ибо нужен плотник

Чтоб построить дом

А разрушит его время

Нужен садовник

Чтоб посадить дерево

Но погибнет само оно

И поразятся бесплодием ветви его

И вода стечёт на землю с вершин

И горячее остынет

А твёрдое рассыплется

Ибо к Хаосу стремится природа

И нет Сатаны.

— Послушай, Суриков, а фамилия Больцман тебе ничего не говорит? — задушевно поинтересовался майор у служителя Тьмы. — Или, может, ты термин «энтропия» где-нибудь слышал?

Майор заканчивал юрфак, но на досуге почитывал книжки из разных областей знания.

С Больцманом сатанист знаком не был, хотя имел нехорошие подозрения о его национальной принадлежности. А про энтропию, естественно, слышал. Но слегка подзабыл: то ли это редко практикуемое половое извращение, то ли агрегатное состояние мозга после приёма новейших синтетиков… Короче, Суриков был мыслителем-самородком.

Майор вздохнул в третий раз и стал набирать номер Галочки — капитана Галины Старопановой, курировавшей таких вот нелёгких подростков.

…Сбагрив с рук сатаниста, майор вышел в коридор управления. Было тошно. Опять пустышка. А штабель трупов растёт. И тут судьба доказала, что с интуицией у майора всё пока в порядке — и недаром он предчувствовал, что скоро опять столкнётся с притихшим вроде «Хантером».

Посланницей судьбы была женщина лет тридцати, в отличие от большинства посетителей сего заведения не спешащая поскорее покинуть его стены. Посланница стояла с выписанным пропуском на выход и пыталась что-то втолковать скучающему старлею Нелидову. Отнюдь не прислушивавшийся к их разговору Мельничук уловил знакомую фамилию и насторожился…

Больше всего сейчас он напоминал учуявшего дичь сеттера.

Сорокапятилетнего, изрядно облысевшего сеттера.

Но не утратившего чутьё.

И хватку.

Глава 11

Так кто же вёл его этим странным путём?

Исподволь, незаметно, от развилки к развилке?

В общем, после громогласного пророчества Клементины ответ на этот вопрос Ваня себе уже представлял. Смутно, но представлял.

Некие люди (назовём их пока так) хотят, чтобы он встал на их сторону в где-то идущей и невидимой миру схватке. Невидимой — но страшной и жестокой. Почему Ваню хотят призвать под одно из знамён, за какие такие боевые или морально-волевые качества — это уже другой вопрос. Но — хотят. И представители тех людей — Адель и Дэн.

Однако есть некая шероховатость во всём этом построении. Почему так всё запутано? Знаки, пророчества, блестяще спланированные случайности?

Если цель ясна и честна, то почему бы не прийти и не сказать прямо: слушай, парень, тут один нехороший богатый человек по прозвищу Царь хочет стать ещё богаче и гоняет через именуемый Вратами горный перевал караваны с дурью. С дурью, от которой вполне законопослушные граждане приобретают привычку днём спать, а ночью рыскать в поисках кровушки. И пора, парень, заканчивать с этим безобразием. А кроме нас — некому. Но у нас в команде не хватает хорошего пулемётчика…

Никто не пришёл.

Никто так не сказал.

Значит?

Либо Битва идёт на таком уровне, что любого рассказавшего о ней сразу посчитаешь психом — без каких-либо вариантов.

Либо — втёмную тебя готовят к чему-то гнусному. Не успеешь оглянуться, как увязнешь по самую маковку и очутишься в подручных у того самого Царя. Караваны охранять будешь.

(Однако! Что там о коммерции и коммерсантах ни думай, но большой бизнес логике мышления учит кристальной. И те семь лет прошли — не зря!)

Но второй вариант не проходил. По одной маленькой причине.

Дар.

Попробуйте кого-нибудь, наделённого даром чуять ложь, использовать втёмную… Лучше и не пытаться. Безнадёжно.

Тут Ваня вспомнил деда. Своего родного деда по отцу. И кое-что заподозрил.

Дед всплыл в памяти центральным персонажем короткометражного фильма «Детство Ивана». Примерно такого:

…Дед сидит на лавочке у их дома. Курит. Он единственный в семье курит — ушёл на Великую Войну мальчишкой и вернулся через четыре года мужчиной с седыми висками и неизменной папиросой во рту. Остальные Сорины, и мужчины, и женщины, табак не признают. Корни семьи — из раскольничьей старины. Минувшие десятилетия старую веру из них повыбили, последние два поколения уже полные атеисты — но отвращение к табаку осталось. И дед смолит — лишь на улице. Специально сладил себе лавочку…

Дед отнюдь не стар — пятьдесят с небольшим. Через два года его не станет. Мужчины Сорины умирают молодыми — неприятная такая фамильная особенность…

Ване четыре года. Ваня стоит перед лавочкой и излагает замысловатый сюжет, в финале которого на Ваниных штанах появилась огромная дыра. По сюжету, понятно, Ваня в её генезисе никак не замешан — более того, активно пытался оному появлению воспрепятствовать.

Сюжет логичен. Сюжет тесно сплетен с имевшими место фактами. Сюжет оснащён мелко-уточняющими деталями, делающими его абсолютно достоверным.

Дед не верит. Ничему. Дед не ругается, курит с улыбкой, но не верит.

Только сейчас, почти четверть века спустя, Ваня понял, что на его памяти никто и никогда деда не обманывал.

Успешно не обманывал.

Никто.

Никогда.

Похоже, дар оказался наследственным.

Телефон замяукал — и загорелое лицо деда, его статная фигура на фоне серой речной глади подёрнулись дымкой и исчезли.

Звонил майор Мельничук — сказал, что им необходимо поговорить. О клубе «Хантер-хауз». Ваня сообщил, что недавно покинул ряды сей организации — навсегда. Майор настаивал на разговоре. Правда, обеспечить его проведение силовыми методами пока не грозил… Ваня согласился осветить интересующие майора аспекты — но где-нибудь на нейтральной территории. Сошлись на не изобилующем клиентами кафе невдалеке от РУВД и назначили время — через два часа. Конец связи.

Майор, как при помощи дара убедился Ваня, не врал и никаких ловушек не готовил.

Действительно хотел поговорить.

И то приятно…

В последнее время в голову Татьяне Степадеевой мысли приходили исключительно гнусные. И не менее гнусные приходили подозрения.

Касались они её здоровья — а подозрения такого рода куда как живучи, и никакие анализы, и никакие исследования, и никакие чудеса самой современной функциональной диагностики, и никакие гениально чуткие пальцы кудесников старой доброй пальпации — ничто не в силах разорвать удушливые объятия этих подозрений. Есть самый реальный шанс погибнуть от самовнушенной, психосоматической ас-фикции. В терминах медицинской науки — синдром Лаокоона и сыновей…

Татьяна заподозрила самое страшное.

Что на самом деле она умерла.

И умерла давно.

Ей даже казалось, что она знает, где это произошло и когда.

Где: В старой гостинице, выходящей окнами на старую площадь, на вздыбленную громаду собора и бронзовых ангелов на углах его крыши, встопорщивших позеленевшие бронзовые крылья…

Когда: Давно, почти пятнадцать лет назад… В ту самую ночь. В ту самую, после которой старые стены и перекрытия гостиницы перестали существовать… Ночь была платой. Платой ей, Татьяне. Контора пошла по стопам Клеопатры, дарившей ночи отдавшим прекрасной царице тело и душу… Особенно душу.

Таня отдала душу артистично и красиво, можно даже сказать — талантливо. И муза порхала над её пальчиками, когда обличающие строки выскакивали из старой машинки «Москва». Муза порхала и позже — когда Первый отдел отвернулся и зажмурился — и из институтской светокопировальной поползли копии статьи-листовки. Не улетела муза (они, музы, страсть как любопытны), и когда вдохновлённые читатели надиктованного Конторой опуса ставили подписи под гневным и ниспровергающим творением Тани — и попадали на карандаш.

Иные, впрочем, попали не единственно на карандаш — на только-только входящие в моду дубинки-демократизаторы тоже. Но были сами виноваты — не стоило принимать так уж всерьёз полёт Таниной творческой фантазии и спешить на старую площадь защищать от сноса старое историческое здание — достаточно было поставить имя и фамилию на подколотых к зажигательной прокламации белых листках… Вполне достаточно. Но они пошли, и муза испуганно упорхнула — музы не любят злобного мата, и ударов по почкам, и грубо защёлкнутых на запястьях наручников.

Таня за эти перегибы не отвечала, своё дело выполнив блестяще, и получила заслуженную награду. Татьяна Степадеева стала последним в мире человеком, самым последним, переночевавшим там, где такой же бесконечной ночью писал своей кровью и умер — Он, поэт и гений, хоть малую толику страшного и прекрасного дара которого хотела Таня получить. Унаследовать в прощальную ночь…

Теперь Татьяна Степадеева подозревала самое страшное.

Что в ту ночь она умерла.

Её нынешняя как бы жизнь напоминала мимолётное существование растений-эфемеров короткой весной в пустыне. Весной для Татьяны и её политического альманаха (именно её! не единственно ночь была наградой — она получила всё, о чём мечтала, и получила быстро… но так же быстро всё полученное обесценилось) — весной для неё и её издания становилось преддверие очередных выборов.

Альманах, на страницах полусотни экземпляров которого старые бойцы обменивались друг с другом воспоминаниями о минувших днях стотысячных митингов и сладостной агонии режима, — альманах перед выборами оживал, как спрятавшийся глубоко в почве пустыни корень эфемера оживает от весеннего дождя — и распускался, и расцветал листками-приложениям — в каждый дом! в каждый почтовый ящик! — и вновь терзали усталые уши читателей звонкие Танины передовицы.

Этой весной дождевая туча прошла мимо. Вернее — не дошла… Туча валялась в грязном подъезде, уткнувшись головой в ржавую радиаторную батарею. Рядом валялся опустошённый «стечкин». А хорошо знакомого кейса с двумя кодовыми замками не валялось. Кейс канул вместе с содержимым. Твердокаменные борцы на панихиде суровели лицами и клялись так не спустить и так не оставить. Акулы пера и микрофона надрывались в догадках о кейсе: миллион зелёных? два? Татьяна молчала, горько поджав губы, — она знала. Не один и не два — всего-навсего шестьсот пятьдесят тысяч, — но весна прошла мимо. Эфемер не расцвёл. Нежизнь и несмерть продолжались…

Она сидела на скамейке всё того же сквера. Вокруг шумела та же площадь. Громоздился собор. Император железной рукой сдерживал танцующего на задних копытах коня. Гостиница — снесённая и вновь отстроенная — казалась той же самой. Той же самой, где почти пятнадцать лет назад она….

Где она умерла.

Татьяна вскочила.

Схватилась за воротник.

Показалось — оттуда, из прошлого, из призрачного гостиничного номера сдавила горло призрачная верёвка. Таня рухнула, пытаясь бороться, пытаясь разорвать давящую горло петлю… А со стороны, метнувшимся к ней прохожим, виделось другое — Татьяна умирает.

Прохожие ошибались. Умерла она давно. И петли никакой не было.

Просто мимо шёл Царь Мёртвых.

И был голоден.

Медики удивлялись волне странных смертей вроде молодых и вроде здоровых. Кивали на нехороший июнь: днём жара, парит, по вечерам грозы, давление скачет — гипертоников и сердечников такая погода режет как косою.

А молодых среди них нынче… Оно и понятно: экология, стрессы, ритм жизни бешеный. К тридцати изнашиваются, как раньше к пятидесяти. Впрочем, и старых среди внезапно умерших (а точнее — переставших двигаться) хватало.

Медики кивали на погоду. Они тоже не знали, что проснулся Царь Мёртвых.

И утоляет голод — как умеет.

Глава 12

— Я ушёл из «Хантера». А карабин сдуру шарнул о камень и выкинул. Теперь, наверное, неприятности с лицензионно-разрешительной будут.

— Ерунда… — рассеянно сказал Мельничук. — Подскажу, какую бумагу сочинить для отмазки, даже штрафа не выпишут… Тут в другом вопрос. Ты Краковского Максима хорошо знаешь?

— Ну-у, неплохо…

Они с Максом были знакомы несколько месяцев. Знал его Ваня достаточно для того, чтобы при нужде доверить прикрывать спину, — а чтобы узнать лучше, надо сходить в бой, под пули.

— Скажи, Иван… Он — обязательный человек?

— Да. Без всяких раздумий: да. Уж если что скажет, то сделает точно. Никаких причин для отказа от своего слова не признает… До глупого порой доходит.

— Вот и сестра его то же самое говорит… Старшая. А вчера он её не встретил с иркутского поезда… И дома, в смысле, на съёмной квартире, его нет… Даже записки не оставил. Сестра — к нам. Но для розыска нет оснований. Рано. Мысли есть светлые, Иван? У меня почему-то только тёмные…

Ваня промолчал. Светлых мыслей не нашлось. Макс так никогда не поступал. И не поступил бы — живой и свободный.

— Сдаётся мне, — сказал Мельничук, — в клубе после твоего ухода состоялись выборы капитана. И Краковский вытянул чёрную метку. Хотя искать его никаких причин нет и долго не будет. А когда и если появятся — дело это ко мне наверняка не попадёт. Так что наш разговор насквозь неформальный…

В кармане подал голос мобильник. Наташка? Опять что-то с Полухиным? Он выдрал трубку из кармана, даже не взглянув на майора в поисках формального разрешения ответить на вызов. Наплевав на банальную вежливость и утончённую корпоративную этику. Мельничук, впрочем, не обиделся.

«Да… Я… Что же тут непонятного… Да… Ну надо же… Да нет, согласен… Когда?.. Буду… До связи».

Выключил трубку, вернул в карман. Пожал плечами с лёгким извинением: дела, дескать. Бизнес.

— Я хотел тебе сказать напоследок одно, Иван… — Майор поднялся из-за столика. — Хорошо, конечно, что ты развязался с этими охотничками. Но… Культурный человек, нагадив, пусть и по нечаянности, — за собой прибирает. Всегда.

Майор ушёл. Не прощаясь, не протягивая руки. Ваня остался. Мельничук опять был прав. Вампирская свистопляска не дала задуматься о том, что может произойти в «Хантере» после его ухода… Что-то произошло, и прибирать за собой придётся. Потому что сейчас звонил Прохор. Ещё одно простенькое, уже переставшее удивлять совпадение.

Был Прохор на редкость вежлив и тактичен, сказал, что не понимает Ваниного решения, но принимает его — и предлагает встретиться для обсуждения кое-каких вопросов о разделе имущества клуба. Например, вопроса о судьбе двух джипов…

Всё это была ложь.

Раздел имущества Прохора не интересовал. Судьба джипов — ещё меньше. И Ваня догадывался, что его интересует. Или кто. Но — решил всё-таки встретиться.

Появилась пара вопросов.

К Прохору.

У Вани были в этот момент два желания. Противоположных.

Первое: чтобы Адель была с ним рядом. Всегда. Везде. Что бы ни произошло, что бы ни кончилось и ни началось, что бы ни рухнуло и вновь не восстало…

Второе: сейчас он хотел поговорить с Дэном один на один.

Может быть, как-то эта дилемма и отразилась на лице. Но едва ли — Адель и сама понимала, когда воинам надо серьёзно поговорить. Только вдвоём.

— Извините меня, — сказала она коротко. — Я не люблю длинные и научные рассуждения. К тому же я много раз слышала их от Дэна — это его любимая тема. А дел у меня сегодня много. Я ухожу. Извините меня.

Адель, как всегда, не лгала — и Ваня это чувствовал.

Но одну вещь она не сказала. Самым важным для неё на сегодня делом было вновь попытаться нащупать в огромном городе Царя Мёртвых — и дело это представлялось почти безнадёжным. Царь оказался неимоверно силён и наглухо закрывал свой разум — открываясь на короткое время поглощения очередного подданного.

Пока подданных Царю хватало. Пока.

Но скоро он начнёт убивать живых.

Царя Мёртвых надо было разбудить, и они разбудили его — чтобы наречь Царя Живых и дать ему часть силы отца… Но, пробуждая, они совершили ошибку. Страшную ошибку.

Они не знали — кто есть Царь Мёртвых. И кем был раньше.

Не знали всех его сил.

И — не знали его в лицо.

Итак, господа кадеты, тема занятия — физиогномика.

Тезис: Врага надо знать в лицо.

Рассмотрим на банальном примере. На всём известном примере о трёх усатых мужчинах.

Итак:

Один усатый штатский изрёк мысль: если Враг не сдаётся, его уничтожают.

Логично. Здраво. Но неполно и половинчато. Сразу встаёт вопрос: что делать с Врагом, который сдался? Или — только с изобразившим в своих интересах, что сдался?

Невеликого интеллектуального потенциала штатского мужчины на полное решение вопроса не хватило. Умер от перенапряжения мозговых извилин. Грубо говоря — дезертировал, оставив в умах разброд и шатание. Смутную такую неясность: не то применять к поднявшему лапы вверх Врагу высший гуманизм, не то просто высшую меру.

Разброд преодолел и неясность ликвидировал другой усатый мужчина. Заодно ликвидировал и всех врагов: и не сдавшихся, и сдавшихся, и изобразивших, что сдаются. Ликвидировал всех, кого считал врагами. Мысли вслух второй усатый мужчина изрекать не любил и властителем дум себя не считал. Зато хорошо считал врагов. Но — не знал их в лицо.

Эмпирическое знание подхватил и развил третий усатый мужчина. Этот вообще не умел почти ничего: ни изрекать умные мысли, ни считать врагов или что-либо ещё, ни, естественно, знать их, врагов, в лицо. Умел только уничтожать. Что и делал — с размахом, но бессистемно, уничтожив в конце концов и самого себя вкупе с женой и любимой собакой.

Такая вот история. Достаточно грустная и кровавая.

Выводы.

Первый: Врага надо уничтожать. Всегда. Везде. Вне зависимости от положения его верхних конечностей.

Второй: Врага надо знать в лицо. Иначе за Врага можно легко принять тонкошеих мальчишек, впервые взявшихся за оружие и перепутавших цвет знамён. Или штатских, живущих на территории, объявленной Врагом своею.

Вопросы по физиогномике есть?

Замечательно. Тогда у меня есть два вопроса к господину кадету, вчера находившемуся в увольнении и не узнавшему начальника нашего корпуса, гулявшего в штатском платье с женой и дочерью. И обратившемуся (я имею в виду кадета) к упомянутой дочери с целым рядом предложений, содержащих намёк на интимное развитие событий в случае согласия на означенные предложения.

Формулирую первый вопрос: Сколько увольнений, господин кадет, ориентировочно осталось до конца вашего обучения?

Хм, цифра приблизительная, но порядок совпадает.

Второй вопрос: Сколько из означенных увольнений вы проведёте в расположении корпуса за изучением портретов вышестоящего начальства, начиная с заместителя командира вашей роты?

Вопрос риторический, можете не отвечать.

Остальным советую: тренируйте зрительную память, господа кадеты! Особенно память на лица. Начальство, как и Врага, необходимо знать в лицо.

Занятие закончено, все свободны.

Кстати: выше голову, кадет! По достоверным слухам, дочь господина начальника корпуса весьма вами заинтересовалась…

Глава 13

— …Связана с проблемой так называемых призраков. Мало кто относится и к этой проблеме, и даже к самому термину «призрак» с должным пониманием. Призрак в их представлении — нечто пугающее, звенящее цепями и заставляющее кровь леденеть в жилах. А заодно порой изрекающее глупые пророчества и практикующее полтергестические шуточки… Однако все эти представления не мешают людям смотреть на призраки давно умерших людей — на натянутой белой простыне или на телеэкране — и не падать в обморок с заледеневшей в жилах кровью… Кофе или чай?

Ваня улыбнулся. Последние слова Дэна резко контрастировали со всей его длинной тирадой о призраках как более общем случае упырей и вампиров. Рассуждения были интересные, но Ваниной конкретной проблемы пока не касались.

— Чай. Если можно — без сахара…

Всё окружающее их казалось плодом странной ошибки. Ошибки ассистента режиссёра, перепутавшего результаты кинопроб, — и в результате актёр, призванный сыграть роль героя Воина, оказался в декорации для съёмок эпизодов о высоколобом учёном — о книжном черве и кабинетной крысе…

Полки с книгами, стол, заваленный ими же (переплёты из потемневшей кожи), огромный глобус Бэра — не новодел, старинный, на террах-инкогнитах скалятся потемневшие чудовища, наверняка там обитающие… Карта звёздного неба — ровесница глобуса. Неизвестные и непонятные Ване измерительные приборы и инструменты…

Короче, на этом фоне идеально бы выглядел ветхий седой учёный… Желательно в мантии. Впрочем, дабы исправить несоответствие, достаточно было сменить точку зрения, встав возле упомянутого глобуса и увидев Дэна на фоне другой стены: оружие, оружие, оружие… Исключительно холодное, оборонительное (несколько меньше) и наступательное (всех видов). На этом фоне Дэн смотрелся вполне органично.

Хотя нет… Нет! Органично Дэн выглядел везде — а расхожий штамп о том, что Воинам чужды науки, разорвите и выбросьте.

Воинам подвластно любое оружие.

Вопрос к вам, господа с чистой совестью и белоснежными одеждами, на которых никто и никогда не увидит самого крохотного пятнышка крови.

Кто вам говорит, что я рассказываю про оружие?

Рассказываю со сладострастием свихнувшегося на смертоносном железе маньяка? Рассказываю на уровне детальной порнографии?

Все говорят?

Вы не любите оружие…

Понимаю…

Когда скрещиваются два взгляда: ваш — добрый, из-под очков — и немигающий, бездонно-чёрный взгляд оружейного дула — тогда происходит переоценка многих ценностей. И всегда — не в вашу пользу.

Вы боитесь оружия.

И не желаете слышать и представлять, как движение пальца преодолевает сопротивление пружины, и поворачивается барабан, и хищный клюв курка поднимается — чтобы, сорвавшись, устремиться вперёд и вниз невидимым глазу ударом, и этот удар рождает взрыв — тоже невидимый глазу, и уставшая ждать пуля со сладкой болью дефлорации выдирается из шейки гильзы, и нарезки ствола врезаются в её мягкое свинцовое тело, разрывая тонкие латунные одежды, и пуле больно, но она скользит, вращаясь и сминая себя, — быстрее, быстрее, ещё быстрее — все десять дюймов ствола быстрее, — и на долю секунды вокруг вспыхивает прекрасный и сияющий мир — лишь на долю секунды! — но она, пуля, успевает познать его за короткое мгновение своего полёта — и, долетев до конца траектории и своей жизни, разлетается сладостным взрывом-оргазмом — разлетается в стороны кусочками свинца, и каплями ртути, и осколками кости, и брызгами мозга…

Вы правы. Неэстетично всё это как-то…

Да я и сам к оружию — не очень…

Нужно, конечно, кто бы спорил.

Но — мёртво, и нечего заниматься реанимацией и фетишизацией.

Да и железо — не главное.

Главное оружие Воина — его мозг. Остальное — придатки. Рабочие инструменты. Периферийные устройства…

Главное — иметь сердце Воина, и душу Воина, и разум Воина.

О том и рассказ.

Дэн продолжал:

— Ныне забытый фантаст Ефремов написал замечательный рассказ. Замечательный не художественными достоинствами, их там нет, а идеей. Идеей, позволяющей понять суть призраков и привидений. Сюжет рассказа прост: в силу ряда наложившихся факторов, физических и химических, в некой пещере сто миллионов лет назад образовался природный аналог фотоаппарата. Образовался — и сделал снимок. По ещё более странной случайности не просто пейзаж окрестных гор — но цветной портрет остановившегося у входа в пещеру динозавра. Ефремов был серьёзным учёным, и с научной точки зрения такой фотоснимок вполне реален. Вот и весь сюжет. И весь он, целиком и полностью — ключ к пониманию проблемы призраков и привидений, и, соответственно, — вампиров-вурдалаков-упырей… Можно представить и даже рассчитать природные не фотоаппараты, но проекторы, даже видеоплейеры… Где носителем воспроизводимой информации является мозг человека, вернее, его воспоминания либо представления… Там, где нет людей, — не бывает и призраков. Иные природные воспроизводящие аппараты гораздо совершеннее придуманных людьми — изображения голографические, даже осязаемые. Наличествует и обонятельная компонента… Призраки могут быть, кстати, как умерших, так и живых — зафиксированы многочисленные случаи якобы появления отнюдь ещё не умерших людей за сотни и тысячи километров от их реального местоположения… Возможны и случаи воспроизведения неодушевлённых объектов. Природному аппарату всё равно, что считывать из мозга, — и появляются так похожие на настоящие оазисы в пустыне… Или «Летучие Голландцы» в океане. Или НЛО в ночном небе. Всё это призраки и привидения. Но сильнее всего пугают людей изображения умерших…

Ваня слушал Дэна и медленными глотками допивал чай — бодрящий, с незнакомым, но приятным ароматом.

Всё это было интересно, но практической пользы в деле вычисления дневной лёжки девушки Наи он пока не видел. Ная не напоминала считанное из мозга изображение, пусть даже и объёмное и осязаемое. Вполне реальная девица с очень неприятным устройством нижней челюсти…

И Ваня решил слегка нарушить правила этикета, направив свободно льющиеся мысли хозяина в нужное русло. Потому что дома оставался Полухин — один. Наташа была командирована в читалку за ненужной, по большому счёту, информацией о влиянии древних коптских крестов (деревянных, желательно осиновых!) на бродячих мертвецов… Отправил её туда Ваня — чтобы не оставлять со Славкой. Сейчас тот был один. Без пригляда…

— Всё это интересно, — сказал Ваня, отставляя пустую чашку истинно оксфордским жестом. — Но меня больше интересует проблема вампиров. Мертвецов, пьющих кровь живых.

— Тут немного сложнее… Вымыслом и небывальщиной вампиров целиком и полностью объявлять, естественно, нельзя. Недаром под разными именами они фигурируют в фольклоре практически всех народов. И недаром наиболее пострадавшие от вампиризма этносы не практикуют сокрытие мёртвых в земле или в иных местах… Индуисты и многие другие (кстати, и наши дохристианские предки — древние славяне и скандинавы) кремировали и кремируют до сих пор. Аборигены Океании — бросают мёртвых в море, а там уж акулы или крабы быстро доводят их до безопасного состояния. Интересный момент — эскимосы Северной Америки суть потомки и осколки того же суперэтноса, что и полинезийцы. Многие эскимосы из глубинной, центральной части материка моря в глаза не видят… Но мёртвых, однако, упокаивают схоже, не зарывают, не хоронят — поднимают на деревья. А птицы и мелкие хищники быстро и с успехом заменяют акул. И дело тут не в мерзлоте под ногами, в которой трудно вырыть могилу — потомки других этносов в тех же условиях находят способы похоронить, — навалив пирамидку из камней, например… Недальновидные, прямо скажем, способы. Наконец, некоторые племена избавляются от потенциальной опасности вампиризма ритуальным поеданием трупов. Но это практикуется редко и в местах, где с белковой пищей совсем туго… Кстати: ещё чаю? Бутербродов не желаешь? Есть в наличии ветчина…

Юмор у Дэна тоже наличествовал.

Но чёрный…

Осиновый кол был утоплен тупым концом в диван, туда, где сходились вертикальные и горизонтальные подушки, — и торчал под углом примерно сорок пять градусов.

Острый конец — ровно зачищенный, весьма похожий на конец карандаша, взятого у чертёжника с большим стажем, — находился как раз на уровне груди. На уровне сердца.

Полухин, бледный, со странно блестящими глазами, долго смотрел на сходящее на нет деревянное остриё. Затем стал расстёгивать рубашку.

— Христиане, мусульмане, иудеи — наследники другой древней традиции, связанной с культом мёртвых. Их, мёртвых, в этой традиции тоже боятся — но не уничтожают, а стараются задобрить. Либо пассивно, не уничтожая, от них оборониться… Кстати, создатели не таких уж дебильных фильмов о докторе Индиане Джонсе эту тенденцию обороны уловили неплохо. Вспомни: там войти в древнюю усыпальницу, гробницу, пирамиду просто (относительно, конечно, ловушек с капканами и при проникновении хватает)… Но самое интересное и страшное тем не менее начинается с археологом или грабителем могил именно на выходе. И все эти милые сюрпризы нацелены не на гробокопателей — тех логично уничтожать на входе, пока не влезли, не осквернили… Вывод: все гробницы, усыпальницы, курганы — суть крепости, укрепления которых направлены внутрь. И защищают живых от опасных мёртвых. Наши современные кладбища — это вконец вырожденный вариант старой оборонительной системы. Гроб из тонких досок вместо многотонного каменного саркофага, одинокий камень, прижимающий покойника… деревянный крест — чисто символический, даже не доходящий до сердца… чепуховая оградка… Всё это было бы смешно, если бы не было опасно. Интуитивно или осознанно чувствующие угрозу люди предпочитают нарушать застарелые традиции — и пользуются крематориями…

Или цистернами в промзоне, подумал Ваня. Цистернами с растворяющей любую органику химией. Тоже хороший способ. Проверенный.

От рассуждений Дэна об опасных мертвецах до уже месяц не ночующей дома девушки с редким именем Наоми было по-прежнему далеко, но Ваня наводящих вопросов не задавал — тема захватила. Однако было в рассказе Дэна некое противоречие, которое стоило разрешить немедленно, дабы далее не запутываться ещё больше…

— Я не понял одного, Дэн. Призраки и привидения, о которых ты рассказал, и их частный случай, то есть вампиры, — есть нечто малореальное, эфемерное — проекция, воспроизведение из нашего мозга, так? А трупы, от которых надо оборониться, и все оборонительные системы — это весомо, грубо, зримо. Не вижу связи. Налицо противоречие.

— Противоречия нет. Налицо диалектическое единство. Люди не понимали реального механизма возникновения призраков. Считали — мёртвые встают из могил. И оборонялись как могли. Призрак, реально пьющий кровь, — фикция, а кровь в данном случае — метафора, синоним жизненной силы. Вспомни: многие тысячелетия никто и понятия не имел об инфекциях. Умереть от раны, травмы, от имеющей очевидный повод болезни — это было вполне понятно и объяснимо. А вот медленно слабеть без видимой причины… Недолго и подумать, что кто-то пьёт твою жизненную силу, сиречь кровь. Кто? Призраки, мертвецы, ясное дело. Напуганный мозг включал на полную мощность воспроизведение всех страхов, всех воспоминаний о недавно умерших, ну и… Кстати, заметь, какие средства борьбы с якобы вампирами были эмпирически найдены? Чеснок — одно из мощнейших природных бактерицидных средств. Развешенные по стенам его связки не отпугивали вампиров, но выделяли пахучие эфирные масла с сильным противоинфекционным действием. То же самое — серебро и святая вода… Ионы серебра обладают аналогичным бактерицидным действием… А пьющих кровушку призраков, извини, не бывает.

Дэн говорил чистую правду — дар работал сейчас чётко, без малейших сбоев.

Вот так. Вполне логично доказано, что Ная не существует. Вернее, вместо неё существует микроб-переросток, преображённый суеверным сознанием Вани, Наташи и Славика в девушку с распущенными чёрными волосами. Две ранки на шее Полухина, надо понимать, просто стигматы. А дальнейшие действия просты, как бином Ньютона: скупить в окрестных лавочках наличные запасы чеснока и развешать по стенам.

Но сказал Ваня не это:

— Хорошо, пусть призраки не питаются кровью. Вопрос: существуют ли в реальности живые или бывшие когда-то живыми люди, использующие кровь в качестве главного или хотя бы необходимого элемента питания? И если существуют, то как с ними бороться?

— Хорошо формулируешь… Уважаю, — сказал Дэн. — Отвечаю: да, существуют. Именуются они так же, как и мифические встающие из могил мертвецы-кровопийцы, — вампирами, вурдалаками, упырями… инерция мышления, что поделаешь. Относятся к классу некробионтов…

Некробионты — термин, введённый в шестидесятых АБС. Была такая организация в глубоком подполье — Академия Борьбы с Сатанизмом. Ну, в относительном, конечно, подполье… Кто надо — про неё знал и, когда надо, — советовался. В том числе и по поводу некробионтов. Без этих советов мы могли потерять дорогого Леонида Ильича ещё году в семьдесят седьмом… А дорогой Константин Устинович вообще бы не стал никогда генсеком.

— Они тоже?!!

— Нет, ты не понял, они не носились по ночным коридорам Кремля, щёлкая окровавленными зубами… Хотя и были некробионтами. Некробионты, пусть они и не живы, но своим специфичным болезням тоже подвержены. Вампиризм — одна из них. Кстати, на Руси и до АБС о некробионтах знали, но употребляли термин не латинский, чисто родной: хлоптун, или живой труп… Вудуистское название «зомби» никто из серьёзных людей не использует — Голливуд слишком опошлил.

Всё было правдой. Полной правдой. И Ваня всё равно ничего не понимал. Бывает и так… Случается с правдой такое.

— Не понимаю! Как можно быть некробионтом? Живым трупом? Как это возможно совместить: жизнь и смерть в одном теле?

— Очень просто, — сказал Дэн. — Сейчас объясню.

И всё объяснил.

Доступно.

Глава 14

Если спросить кого угодно: чем живой человек отличается от мёртвого? — ответы, несмотря на то что всё их многообразие будет определяться уровнем формальной воспитанности спрошенного, по сути, окажутся одинаковы. Одни вопрошаемые с дурацким ржанием начнут яростно сверлить давно не стриженным ногтем собственный висок, другие вежливо и сочувственно улыбнутся и постараются ненавязчиво изменить тему разговора — но и те, и другие посчитают спрашивающего либо дебилом, не понимающим очевидных вещей, либо решившим попрактиковаться в софизмах и алогизмах словоблудом.

Действительно, ну кто же этого не знает?

Мёртвые не кусаются, не дышат, не ходят, не мыслят. Некие физические и химические процессы в их телах происходят, но связаны исключительно с разложением и гниением — и отсюда же проистекают все процессы обмена различными веществами между мертвецами и окружающей их средой…

Список же того, чем могут заниматься живые в отличие от мёртвых, может занять десятки и сотни томов. Главное:

— живые движутся — самостоятельно, силой собственных мышц;

— получают и преобразовывают энергию для своего движения путём расщепления сложных органических молекул;

— дышат, а также иными способами обмениваются с окружающей средой химическими соединениями, выводя отходы вышеназванных процессов и поглощая необходимые для них, процессов, продолжения вещества;

— живые способны размножаться;

— наконец, живые мыслят — не все, этот признак необходимым для живых не является, однако для их идентификации вполне достаточен: кто мыслит — тот и жив.

Всё это просто.

Всё это тривиально.

И всё это — не так.

Начиная с Гальвани, третировавшего электротоком безвинно обезглавленных лягушек и даже отдельно взятые лягушачьи лапки, — двигательная активность мышц как признак жизни потеряла свою актуальность. А развитие медицины вообще и техники реанимации в частности доказало, что можно остаться живым, утратив возможность дышать, или прекратив самостоятельно осуществлять функцию кровообращения, или разучившись добывать энергию, переваривая пищу и расщепляя сложные органические вещества…

Искусственное оплодотворение, а затем и клонирование вывели и размножение из разряда признаков, отделяющих живых от мёртвых… Да что там клонирование, это довольно безобидная игра на нервах сентиментальной публики, — есть в медицине примеры и пострашнее. Мёртвые (во всех смыслах мёртвые, погибшие, к примеру, в автокатастрофах) матери успешно, по нескольку месяцев, донашивают (долёживают?) на системах искусственного жизнеобеспечения свой плод до кесарева сечения… после чего указанные системы отключают, и мертвец-инкубатор отправляется на кладбище… (Кстати, связанных с ритуальными услугами граждан не удивят и даже не насмешат истории об эрекциях у трупов мужского пола. Знают — случается и такое.) Ну а мышление, как уже было сказано, никогда необходимым признаком жизни и не являлось.

Здесь у гипотетических оппонентов появляется простое, но конкретное возражение: во всех перечисленных примерах источники энергии — внешние. Покойный Луиджи Гальвани пользовался постоянным электрическим током от лейденской банки, современный аппарат ИВЛ работает от сети 220 В / 50 Гц и т. д. и т. п.

Неубедительно. Мёртвые сердца раз за разом сокращаются от импульсов крошечных имплантированных кардио-стимуляторов, срок службы внутренних источников питания коих скоро превысит долговечность человеческого организма, — опыт Гальвани в чистом виде. Однако несчастную безголовую лягушку г-да оппоненты считают мёртвой, а человека с кардиостимулятором — отчего-то живым. Нет, надо придумать критерий жизни более убедительный, чем внешний либо внутренний источник питания. Ах, у лягушки не то что мышления, но даже отражения объективной реальности не происходит? Ввиду отсутствия отрезанной безжалостным Гальвани отражалки? Опять вы про мышление, г-да материалисты… Хорошо. Значит, когда означенный индивид с кардиостимулятором в мёртвом сердце спит без сновидений — с вашей точки зрения он одинаково жив либо одинаково мёртв с означенной лягушкой.

Стоит подробно рассмотреть всё вышеизложенное с грубо или воспитанно посчитавшими вас дураком собеседниками — и их снисходительная уверенность сменяется яростным чесанием затылков в поисках надёжного и простого критерия, отличающего живых от мёртвых. Некоторые такого критерия не находят — и комкают спор с чувством своей бессильной и недоказуемой правоты. Другие произносят запретное для материалистов и скептиков слово «душа».

Этот критерий срабатывает надёжно, но и он не проводит между жизнью и смертью тонкой, как лезвие бритвы, грани. Граница размыта и широка, как бульвар в новостройках. Там разместились и клинические мертвецы-коматозники, и эмбрионы[13] на ранних сроках развития, и лица, спящие длительным летаргическим сном без сновидений, и полутрупы, искусственно замороженные в ожидании не то Страшного Суда, не то будущего прогресса медицины…

И — некробионты. Хлоптуны. Живые мертвецы. Многочисленные нестройные колонны некробионтов маршируют по данной границе-бульвару — куда-то по своим мертвячьим делам… Душа их мертва. Или если г-дам материалистам так воспринимать материал удобнее — мертвы весьма обширные участки головного мозга, отвечающие за многие аспекты нервной деятельности. Например, некробионты никогда не видят сны. Не могут творить — хотя порой пытаются выдать за творимое плагиат, или эклектичное смешение чужого и чуждого, или механическое повторение сотворённого самим хлоптуном — ещё до его смерти… Не могут живые мёртвые и Любить — хотя совокупляются и размножаются вполне исправно.

И всё было бы не так страшно, но, к сожалению, означенные участки мозга отвечают не только за умственную деятельность, но и за физическую. Результат: опять правы г-да материалисты — мёртвые не могут псевдожить без внешних источников энергии. И — паразитируют. Но не на энергосетях РАО ЕЭС — на нас с вами, на живых.

Вампиризм — крайний, вырожденный случай такого энергетического паразитирования — для функционирования неживого и не-мёртвого тела требуется регулярно поглощать кровь, желательно — человеческую. Заменители не до конца совместимы с вампирским организмом. По большому счёту — это болезнь. Болезнь некробионтов. Неизлечимая. А если материалистов и поклонников точных наук интересует механика существования некробионтов, хлоптунов, живых мертвецов на клеточном и молекулярном уровнях, а также способы, которыми не желающее упокоиться тело заменяет энергетику умершей души банальным подворовыванием энергии у живых, — эти любопытствующие граждане могут ознакомиться в ЦГАЛИ с семнадцатым и восемнадцатым выпусками рукописного альманаха АБС и прочитать большую обзорную статью Б. Ч. Приап-Коагулянтского[14] — особенно вторую её часть, раскрывающую химизм некро-биотических процессов.

Психология некробионтов, к сожалению, ещё ждёт своего серьёзного и вдумчивого исследователя. Даже систематизация поведенческих реакций живых мертвецов проведена поверхностная — слишком уж омерзителен предмет изучения.

— Должен покаяться: я сразу понял, что твой интерес к встающим из могил мертвецам-кровопийцам объясняется лишь незнанием специфики предмета. И мог сразу и коротко рассказать про больных вампиризмом некробионтов… Но… Знаешь, не с кем поговорить об этом по-настоящему, потому и начал от Адама и Евы. Кому про такое расскажешь? В лучшем случае будут считать безобидно съехавшим на фильмах «ужасов». В худшем — не безобидно. Адель… Адель знает, что всё это правда, она видит ауры и может замечать вокруг некробионтов… Но мои теоритезирования на эту тему ей до чёртиков надоели. Так что, Иван, извини за долгую лекцию не по теме.

— Ничего. Было интересно. Но есть вопрос: как убить вампира-некробионта? Легенды про осиновый кол — враньё?

— Убить его нельзя — он и так не жив. Можно упокоить — чтобы перестал двигаться. А кол — не враньё. И не обязательно осиновый — тополиный, осокоревый, по беде — любой не хвойной породы. Но недавно, не больше месяца назад, срезанный. И не в сердце, сердце вампира мертво. В печень. В принципе, если всё это знать — совсем нетрудно. Сверхспособностей у них нет, в летучих мышей не превращаются, силой и реакцией запредельной не обладают, интеллект деградировавший. Есть, правда, суггестивные способности… Но вполне преодолимые.

Да, всё так оно и было. Дар сомнений не оставлял.

— Для живых вампиризм заразен?

— Да. Но полноценными вампирами они не станут. Если только укус случайно совпадёт со смертельной душевной болезнью…

Дэн не добавил — и если укусивший окажется. Царём Мёртвых. Не добавил — ибо редко кто выживает после укуса Царя.

— Окружающим особо бояться не стоит. Но для самого укушенного всё может обернуться плохо, — продолжил Дэн. — Очень плохо. Если затянуть с лечением.

— А как лечить?

— Упокоить вампира. — Казалось, Дэн слегка удивился наивности вопроса.

— Но как его найти? Вампира?

— Есть такой приборчик…. — Дэн порылся на столе, — вытащил из кучи странных конструкций одну, небольшого размера, и протянул Ване. — Прими на память о нашем разговоре. У меня таких несколько. В полость стрелки надо поместить каплю крови укушенного и раскрутить на рассвете…

Гироскоп, подумал Ваня. Скорее даже гирокомпас. Изящная подставка, несколько бронзовых окружностей, вложенных одна в другую… В самой середине — стрелка-сосудик. Но всегда указывать эта стрелка будет не на Полярную звезду, как в обычных гирокомпасах… На Наю, девушку с распущенными чёрными волосами. На вампира.

— Они наиболее слабы под вечер, до полуночи, — сказал Дэн словно между прочим.

Ваня смотрел в бездонно-синие глаза и думал, что их обладатель скорее всего знает всё: и о нём, и о Славке, и о Наташке, и о девушке-вампире Наоми.

А он, Ваня, знает только одно.

Каким будет Испытание.

Его Испытание.

Полгода назад.

Она была красавицей.

Не той красотой — что в глазах смотрящего, в которую надо долго вглядываться, дабы увидеть и понять — никого красивее для тебя на свете нет. Её красота била наповал — достаточно держать глаза открытыми.

Она могла выбирать из многих — и, выбрав, могла без особого труда заполучить любого. Почти любого… И, как часто в таких случаях бывает, выбор её оказался странен.

Даже страшен.

Чёрные волосы разметались широкой волной — и на белых подушках казались ещё чернее. Он — стоял у окна. Молча. Неподвижно. Смотрел на бесконечный хоровод снежинок. Смотрел очень долго — казалось, он забыл обо всём. Или просто спал.

Но это лишь казалось. Она позвала — и он оказался рядом. Быстро. Почти мгновенно. Когда его звали — он бывал очень быстр. И — очень нетороплив, и ласков хотя странными порой казались его ласки. Страшноватыми. Но девушке с редким именем Наоми — нравились.

Губы ласкали, губы, руки — прекрасную грудь. След недавней любовной игры — круглый отпечаток перешедшего в укус поцелуя на её шее — почти не виден под слоем тонального крема — никто и не увидит, никто не удивится двум крохотным, но глубоким ранкам-проколам среди отпечатков зубов.

Она отдаётся ему, закрыв глаза. Его серо-стальные глаза открыты.

Но спят.

Света на лестничной площадке не было.

Они столкнулись у Ваниной двери — два тёмных силуэта. Выскользнувшая из лифта Наташа и легко отшагавший шесть этажей вверх Ваня. Она отшатнулась было, но тут же узнала знакомую плечистую фигуру — и выдохнула с облегчением. Она шла из Публички медленно, неуверенно и… сразу всё стало легко и просто, не надо думать и гадать, как встретит её Славик. Бедный Славик… Бедный — пока он Славик…

…Кол был утоплен тупым концом в диван — и торчал остриём под углом примерно сорок пять градусов. Полухин лежал на полу, рядом. Неподвижный. Голый по пояс. Наташка вскрикнула.

Ваня нагнулся, взял за руку. Пульс есть. Не ахти, но есть… Перевернул — поперёк левой стороны груди протянулась царапина… Глубокая, рваная, заполненная спёкшейся кровью — скорее даже рана. Глаза закрыты — обморок? На паркете небольшое кровавое пятно — натекло. Понятно… Ладно, не смертельно, жить будет…

Наташка, не дожидаясь распоряжения, уже подходила с аптечкой. Ваня внимательно посмотрел на острие кола — торчащее как раз на уровне сердца.

— Знаешь, он хотел стать мужчиной… — Слова падали медленно, как камни на дно реки. — По-всякому хотел… А сейчас, по-моему, — стал.

Немая сцена. Звуков нет, звуки ушли в самоволку.

«Хантер-хауз». Прохор один. Мрачен, лоб хмурится. Всё просчитано, до крохотных мелочей, — но Прохору тревожно. Он хорошо знает Ваню.

Крыльцо. Вечерний сумрак. Крупно: ноздри Прохора втягивают воздух. Раздуваются.

Уходит решительным шагом. Впереди мигающие отблески огней, музыка (но она не слышна).

Чуть позже. Возвращается с девицей. Молодая, но не чересчур. Лет восемнадцать. Прохор не любит рисковать ни в чём. Крашеная. Короткая юбка. Красивые ноги. Большая, немного уже отвисшая грудь.

Чуть позже. Внутри. Девица, наклонившись, опирается о стол. Юбчонка задрана, блузки нет. Прохор ритмично двигается сзади.

Крупно: ладони мнут грудь. Большую и чуть отвислую.

Крупно: лицо Прохора — всё тревожней. На лбу капли пота.

Чуть позже. Прохор стоит лицом к зрителям. Ниже его пояса — затылок девицы мерно движется вперёд-назад. Крупно: лицо Прохора — недоумённая злость нарастает.

Чуть позже. Девица (теперь — совсем голая) ложится, почти падает на пол, на медвежью шкуру. Лицом вниз. Шкура искусственная, но этого не видно. Прохор наваливается сверху.

Крупно: лицо девицы. Искажено. Рот раскрыт, но крика не слышно. Ей больно. Не привыкла к анальному сексу. Ещё не привыкла. Сейчас видно, что мех медведя — фальшивый.

Крупно: лицо Прохора. Облегчение, лоб разглаживается — ненадолго.

Чуть позже. Девица одевается. Прохор протягивает ей деньги. Губы девицы раскрываются, недовольно кривятся. Прохор бьёт её по лицу. Она берёт деньги. Уходит.

Прохор один.

На лице тревога.

Глава 15

— Тебя убьют, — обречённо сказала Наташа.

Он с чисто академическим интересом активизировал дар — идти в «Хантер» всё равно было надо. Дар тактично промолчал. И то ладно…

Полухин спал. Он спал с каждым днём всё больше и больше. После вчерашнего инцидента с осиновым колом проснулся лишь на утреннюю пробежку — а может, и на неё не проснулся, может, так и нёсся, не просыпаясь… Изъятие крови из пальца для гировампирского компаса Славу тоже не разбудило.

Приборчик, кстати, работал безупречно. Три взятых на рассвете из разных точек пеленга дали идеальный, как в учебнике, треугольник ошибок, который удалось отлично привязать к карте. Звучит банально, но Ная пристроилась на днёвку где-то на кладбище. На относительно небольшом пригородном кладбище…

Несмотря на желание закончить всё немедленно, Ваня понимал, что рысканье по могилкам с прибором в руках и заглядывание во все укромные кладбищенские места добром не кончится. Днём по крайней мере. Вызовут милицию, обвинив в хулиганстве, осквернении и прочих грехах… Не говоря уже о том, как могут отреагировать служители порядка и простые граждане на свежий труп с колом в печени — и на Ваню рядом. Доказывай потом, что дамочка полгода как мертва. Хотя вскрытие Наи, конечно, принесёт массу нового и познавательного патологоанатомам…

Ладно, до полуночи время будет. Народ у нас хоть и воспитывали семьдесят лет в духе материалистического атеизма, но кое-каких суеверий так до конца и не искоренили. И по ночам ухаживать за могилками почивших родственников никто не стремится. Даже если ночи — белые.

А сейчас надо было идти в «Хантер-хауз».

Наташа достаточно знала о клубе со слов и Полухина, и самого Вани, чтобы сделать простой, но логичный вывод.

— Тебя убьют, — сказала она обречённо.

И он ответил ей.

Он сказал ей слова, которые ему никто не говорил раньше. Слова, которых он не знал раньше сам — или думал, что не знает. Теперь он узнал их и понял, что они истинны.

Он сказал:

— Воина нельзя убить. Воин может только пасть. И это — истина.

Что за внешний вид, господин кадет?

Да нет, я не про сапоги, хотя и ими не мешало бы заняться… Я, как бы сказать попроще, интересуюсь генезисом не соответствующего вашему полу вторичного признака, украшающего, несмотря на свойственную означенному признаку парную природу, левую сторону вашей груди в гордом одиночестве…

Разрешите взглянуть? Та-ак. Граната. Потрудитесь объяснить, господин кадет.

Да-а-а… Тяжёлый и запущенный случай неумения чётко и кратко выражать свои мысли. Но ключевые слова: «воин», «плен» и «никогда» в вашем лепете, кадет, выделить всё же можно.

Понимаю. Наседающие враги и истекающий кровью господин кадет, выдирающий зубами кольцо из прикрученной над сердцем гранаты… Романтично. Красиво. Тогда послушайте, господин кадет, одну историю, лишённую красоты и романтики:

Их дни слились в калейдоскоп — однообразный и страшный. Постоянно что-то новое — но всё по кругу. Сырой зиндан — ночная поездка в скачущем джипе, мешки на лицах — подвал жилого вроде дома — опять поездка — пещера где-то в горах — стрельба неподалёку — снова поездка — опять подвал… Кормили мало, били много. Иногда заставляли работать — вот лопата, копай и не спрашивай, радуйся, что не свою могилу. Среди них был парень — копал плохо, медленно, да и ходил с трудом — ногу ему прострелили, чтобы не бегал слишком быстро. Парень убил расслабившегося конвоира. Лопатой. По горлу. Затем убивали парня. Медленно, с перекурами. Отпиливали голову двуручной пилой. Орал страшно. Пока было чем. Заставляли смотреть: отвернувшихся — били, закрывших глаза — били. А потом…

Потом их спасли. Вытащили. Какой-то олигарх набирал какие-то очки в каких-то своих играх. В Ханкале журналюги — целились камерами, тыкали микрофоны в губы. Они рассказывали — мёртво, без эмоций. Рассказывали всё. Рассказали и про парня. Их глаза были мертвы. Хотя нет… Нет! Было, было что-то живое в глазах у одного из них — когда прилетевшая мать обнимала и рыдала, что никогда и ни за что не пустит больше на войну сыночка-кровиночку. Было что-то в глазах… Через год вернулся контрактником. Тем долгий плен не грозил, тех кончали сразу, на месте.

Вот и вся история, господин кадет… А сейчас извольте проследовать в учебный класс и вернуть на место учебную гранату.

Воины в плен попадают. Иногда. Редко.

Воины не сдаются.

Он шёл через стадион завода «Луч». Шёл к охотничьему домику. К «Хантер-хаузу»… Но про охотников и про их домик Ваня в этот момент не думал.

Он думал про Адель.

Никаких следов воскресных эльфийских игрищ, конечно, не осталось — но у Вани была хорошая зрительная память. И в ней, в этой памяти, вновь толпились неуклюжие лучники-эльфы, и их королева посылала стрелу за стрелой в истыканного гоблина…

А потом Адель поднимала лук…

И стрелы вонзались одна в другую…

А потом, сразу, без перехода — ноги сжимают тёплые бока коня, и она рядом на широкой тропе, и вечернее солнце заливает всё добрым светом, волосы Адель сверкают в нём — и кажется, что на голове у неё — золотой венец…

Ваня шагал к «Хантеру».

И тогда, именно тогда, понял — он любит Адель.

Без «как бы». Без идиотских рассуждений о спермотоксикозе.

Просто любит.

И надеется, что на той войне, куда его так настойчиво и вместе с тем ненавязчиво приглашают, — они будут вместе. Всегда вместе.

А сейчас предстояла не война — маленькая зачистка тылов. Как говорит майор Мельничук: культурный человек за собой прибирает. Ладно. Приберём.

В «Хантере» его ждали.

— Проходи, присаживайся… — Прохор говорил спокойно, чуть ли даже не равнодушно. Очень чуткий слух надо было иметь, чтобы услышать — чего Прохору это стоит.

И — единственный среди собравшихся в «Хантере» — Прохор сидел.

Затылок давил холодный металл. Отказываться от приглашения и с порога начинать танец с саблями не стоило. Проще тогда было не приходить. Ваня шагнул вперёд, к столу, не обращая внимания на упёртый в затылок ствол. Трое других мазилок целились в него с трёх сторон. Расставил их Прохор грамотно — мёртвых, непростреливаемых зон в «Хантер-хаузе» не оставалось. И на директрисы друг другу мазилки не попадали… А кроме того, у двоих вместо мелкашек — охотничьи дробовики. Тоже грамотно. Если дойдёт до дела — с пригоршней дроби трудней разминуться, чем с крохотной пулькой.

Нет, из Прохора точно смог бы получиться неплохой солдат. И, возможно, даже командир. Личный состав он разместил идеально, оставив и резерв — себя. Винтовка игрушечного вида лежала у него на коленях — но Ваня знал, на что способна эта игрушка в руках Прохора. И на что способен Прохор с этой игрушкой в руках.

— Присаживайся… — повторил Прохор, когда Ваня подошёл к стулу с высокой резной спинкой, отодвинутому от стола. Ствол от затылка так и не оторвался.

Ваня сел. Заметил слева, боковым зрением, неуместный в «Хантере» предмет меблировки — ванну. Пожелтевшую, явно подобранную на свалке чугунную ванну со слегка облупившейся эмалью… Вот так. Бутыли и канистры с чем-нибудь едким не видны, но должны быть и они. Всё понятно и непонятно ничего. При таком раскладе им стоило сразу, у двери, стрелять в затылок — и в ванну. На утилизацию. Ладно, господа. Хотите разговоров — будут вам разговоры.

— Руки за спинку стула! — Жёсткости в голосе Прохора добавилось. Но — глубоко и для очень чуткого уха! — добавилось и неуверенности. Слишком легко всё шло…

Ваня послушно завёл руки за спинку — и чуть не рассмеялся вслух. Когда увидел, что швырнул Прохор одному из мазилок, переместившемуся Ване за спину… Наручники. Точнее — какие наручники.

Да, из Прохора смог бы получиться неплохой солдат. Но командир — никогда. Грамотный командир проверил бы выполнение поставленной подчинённому задачи, проверил бы лично и на практике, и устроил бы дураку-подчинённому разнос, и поставил бы задачу более толковому, а за отсутствием таковых в конце концов сам бы произвёл необходимые действия и достал бы тем или иным путём предмет, получивший по извращённой фантазии своих создателей кодовое название «нежность»…

Ничего такого Прохор не сделал — кивнул в ответ на доклад: наручники куплены! Доклад был лжив. На вещевом рынке был куплен, как формулируют знакомые с законами люди, «предмет, похожий на наручники».

Предмет был юго-восточно-азиатского производства, и Ваня, так уж получилось, оказался с ним знаком. Тамара слыла девушкой продвинутой и хорошо понимала, что добрачный секс надо по возможности разнообразить — дабы не опостылел и успешно превратился в брачный. И однажды притащила упомянутый предмет и другие аксессуары схожего плана. Разнообразие такого рода не понравилось обоим, но с техническими характеристиками похожего на наручники предмета Ваня успел ознакомиться.

Как бы наручники щёлкнули. Ствол наконец отлип от затылка. Мазилки, медленно расслабляясь, опуская оружие, постепенно все передвинулись в поле зрения Вани… Получилось это у членов «Хантера» неосознанно, инстинктивно — жались к вожаку. К Прохору.

Ваня, собственно, этого и хотел.

Хотел взглянуть охотникам в глаза.

С водителями и легковых, и грузовых машин происходило нечто странное.

Идущего по обочине пешехода они не видели. Не замечали, и всё тут. Как-то получалось, что у каждого из них находилось, куда взглянуть — в зеркало заднего вида, или на указатель топлива, или на коленки спутницы, торчащие из-под юбки, или… В общем, проезжая мимо, они смотрели куда угодно, только не на шагающего по обочине пешехода.

Очень быстро шагающего.

Неимоверно быстро.

Если бы ту ходьбу узрел вдруг знакомый нам полуспортивный толстячок — удивился бы, и возликовал бы, и бросился бы звонить неведомому Корзинину, и, брызгая слюной энтузиазма в трубку, кричал бы этому наверняка авторитетному в спорте человеку, что по чистой случайности обнаружил будущего чемпиона двух грядущих Олимпиад по спортивной ходьбе.

А может, и не кричал бы. Может, как и водители, не заметил бы смазанную быстрым движением фигуру — и, соответственно, не удивился бы, и не возликовал, и не порадовал бы Корзинина… И ещё двое людей наверняка бы не удивились такой скорости передвижения, даже разглядев пешехода, — два бывших ханыги, кучковавшихся у ларька в летнее субботнее утро. Просто посчитали бы ещё одним фокусом известного им иллюзиониста…

Водители и легковых, и грузовых машин идущего по обочине пешехода не видели. Но у каждого из сидевших за рулём почему-то находилась причина, чтобы чуть отвернуть влево, объезжая невидимого им путника. Кому-то казалось, что впереди на асфальте неприятная выбоина, кому-то ничего не казалось — но руки сами собой выворачивали руль.

Впрочем, продолжалось это недолго. На повороте шоссе путник сошёл с него и так же быстро двинулся напрямик, через пригородные поля. Шёл он по идеальной геометрической прямой — впереди, в десятке километров, пересекавшей стадион завода «Луч».

И охотничий домик.

«Хантер-хауз».

Глава 16

— Макс жив? — настойчиво повторил Ваня.

— Жив, жив… увидитесь скоро… — процедил Прохор. Всё шло не так. Совсем не так. Все его тщательные расчёты рассыпались прахом…

Они, расчёты Прохора, строились на неизбежной схватке с Ваней — с такой же неизбежной победой ввиду подавляющего преимущества и эффекта неожиданности. Все варианты сценария так и начинались — со схватки и с победы. И всё сразу пошло не по сценарию.

Ваня не возмущался оказанным приёмом, не пытался что-то делать или хотя бы протестовать. Заведённые за спину руки и наручники на запястьях он словно и не заметил, как будто всегда сидел в такой позе на председательском месте «Хантера». Демонстративно оставленная на виду ванна, судя по всему, впечатления не произвела ни малейшего. Мазилки мялись, мазилки жались к вожаку… Мазилки были не в счёт. Всё было между ним и Ваней — и противник сидел со скованными руками, пять стволов были готовы мгновенно вскинуться и ударить по нему свинцом — но победителем себя Прохор не чувствовал. Чувствовал лишь, как нарастает тревога. Всё шло не так…

И, как всегда в таких случаях, Прохор крепче стиснул цевьё лежащей на коленях винтовки. Обычно это помогало…

— Макса вы тоже утилизировали? — спросил Ваня, кивнув на ванну.

Очень спокойно спросил.

Тут сорвался один из мазилок — впервые кто-то, кроме Вани и Прохора, подал голос в этой сцене:

— Да! Да!! Да!!! И тебя сейчас, у-у-у-ё-ё-ё… — Вскочивший мазилка дёргал ручку затвора, забыв, что патрон уже дослан — дёргал чересчур резко, нервно — патрон перекосило, заклинив, — мазилка рвал на всю силу, сминая крохотную латунную гильзу…

Как ни странно, не сжатое в руке оружие, а именно эта истерика подчинённого успокоила Прохора.

Почти успокоила.

Всё было бесполезно.

Макса они убили, это понятно, — ошибка исключена, Ванин дар мог помочь сделать блестящую карьеру следователя или дознавателя по уголовным делам.

Убили — и все замазаны в этом деле по уши. Не только Прохор, как на то подспудно надеялся Ваня. Мёртвые глаза, мёртвые лица — спасать тут некого. И вытаскивать отсюда некого…

Надо уйти, пока действительно не изрешетили и не пихнули в ванну с кислотой. Уйти и — не держатся же они стаей круглые сутки — взяться за кого-нибудь из мазилок в индивидуальном порядке. Хотя бы вот за этого, за Толика, дёргавшего затвор и получившего плюху от Прохора.

Насчёт тела нервный мазилка соврал — тело Макса они пока не утилизировали. Значит — где-то припрятали… С помощью дара вывернуть Толика наизнанку — полчаса работы. А остальное пусть уж Мельничук доделывает, с телом убитого Макса и с чистосердечным признанием Толика на руках, — а у меня, извините, товарищ майор, дела. Своя маленькая война…

Возможность того, что Прохор и компания, попав на нары, рано или поздно поведают о сгоревшей Ваниной коллекции ушей, — эту возможность Ваня не рассматривал. Не упустил из виду — из виду он не упускал ничего и никогда. Но сильно подозревал, что его война начнётся (а может, и кончится) гораздо раньше, чем развяжутся языки у этой компании. Да и тогда, кроме их слов, ничего против него не будет…

Он всё понял и всё решил. Осталось самое простое.

Встать и уйти.

Прохор проигрывал схватку.

Не с Ваней — тот уже покойник, только воображающий себя живым, — схватку неизвестно с кем за души мазилок. Если всё так и пойдёт, если ничего не сделать и ничего не переломить — у него никогда не появится надёжной, готовой на все команды, с которой… (Что можно свершить с такой командой, Прохор и сам до конца не представлял, планы крутились в голове грандиозные, но весьма смутные…) Команды не будет, останется лишь стайка шакалов, готовая трусливо разбежаться в любую минуту, стоит отвернуться…

Говоря откровенно, Прохор был глуп — хоть и научился хорошо убивать, и многому другому научился. Потому что из шакалов воинов не сделать, как ни старайся. Из них даже волков не сделаешь — генетика не та.

Но Прохор по крайней мере успокоился. От души врезал Толику — и успокоился. Говорят, в истерике успокаивает полученная затрещина. Выданная тоже помогает, проверено…

Ладно. Сплотить мазилок схваткой и победой не вышло. Хорошо. Адреналинчику можно и по-другому прибавить. Жестокостью, например. Не простой, не мальчики уже, насмотрелись… Небывалой — для них. Непредставимой — даже для них. Эх, Ванька, Ванька… Не захотел подарить рождающейся команде красивой победы. Ну что же… Звукоизоляция здесь хорошая. Надёжная. Никто и ничего снаружи не услышит.

Прохор встал. Прохор улыбнулся.

Гнусно улыбнулся…

Эту пародию на наручники можно было открыть за три секунды. Хоть и скованными руками, заведёнными за высоченную, расширяющуюся кверху резную спинку стула. Открыть любой согнутой проволочкой — так, надо думать, и рассчитано, — дабы затерявшие ключ в пылу любовной страсти парочки не нарушили невзначай друг другу кровообращение…

К сожалению, он не догадался засунуть в обшлаг рубашки или под браслет часов ничего подходящего на роль отмычки — даже самой завалящей проволочки у Вани не было… Трёх секунд, потребных на открывание, тоже не нашлось — Прохор встал, Прохор подходил неторопливо и уверенно, и по лицу его было видно — время разговоров закончилось.

— Я тебя мочить не буду, — довольно равнодушно проинформировал Прохор. — Как бы ты ни просил. Я тебя утилизирую. Но не сразу. Не совсем сразу…

— Ты, как всегда, забыл одну вещь… — спокойно сказал Ваня.

— Какую? — насторожился Прохор. Сегодня он ничего не забыл. Сегодня он ничего не мог забыть.

— Тазики. Подставь своим орлятам четыре тазика… Они же у тебя не то что бледные — уже зелёные… Весь интерьер изгадят.

— Ты-ы-ы-ы… бля-я-я-я… — взвыл Прохор, всё его спокойствие как ветром сдуло — удар был не в бровь, а в глаз.

— Ты что такой нервный, Проша? Никого не убил с утра?

Прохор ненавидел, когда его так называли. И Ваня это знал.

Все намерения ужаснуть и потрясти мазилок жестокостью спокойной, бесстрастной, неторопливой — и тем самым более кошмарной — исчезли.

Прохор заорал и ткнул стволом винтовки Ване в лицо — как бильярдным киём. Не попал — лица там уже не было, — безвинно пострадал, расколовшись, резной деревянный не то зайчик, не то ёжик… С мутно-голубых глаз словно слетела пелена — пылающий взгляд Прохора жёг, как кислота.

Ещё одного звука за треском дерева и диким воплем Прохора никто не услышал либо не обратил внимания.

То был звук рвущегося металла…

— Я удивляюсь тебе, сестра. Это Испытание, причём самое начало его. Испытуемый должен пройти всё либо погибнуть. Другого Пути у него нет…

Широкая тропа. Белый конь и конь вороной идут бок о бок. Адель сама удивляется себе. Много Испытаний видела она и сама была испытуемой… По-всякому заканчивались те Испытания. И ничья смерть не может потрясти Адель-Лучницу, Адель, посланную побеждать. Не может, но… Ей сейчас хочется почему-то развернуть белого коня и галопом поскакать назад. К охотничьему домику. К «Хантер-хаузу»…

Она с трудом, с огромным трудом сдерживает это желание и спрашивает о чём-то Даниэля — сама не понимая, о чём.

— Нет, я не знаю, где сейчас Царь Мёртвых, он закрыт, он давно не…

Она не слышит дальше. Царь Мёртвых? При чём здесь Царь Мёртвых? Она ведь… Мысли путаются. Впервые у Адель путаются мысли — ясной и стройной остаётся только одна: развернуть коня и скакать в «Хантер-хауз»…

Даниэль смотрит на неё. Во взгляде его синих глаз смешалось всё — но больше всего в них понимания…

Белый конь и конь вороной мерной рысью удаляются от охотничьего домика… Испытание каждый проходит в одиночку — это закон. Пусть испытуемый погибнет — но вмешиваться не должен никто.

Они не знают, что с другой стороны к «Хантеру» приближается некто, кому законы не писаны. Некто, готовый вмешаться. Некто, почуявший своих врагов, разбудивших его. Разбудивших, чтобы убить. И почуявший затеянное ими Испытание…

У него хорошее чутьё.

Его имя — Царь Мёртвых.

— Куда? Пропуск покажи! У нас по пропускам тут стро…

Охранник на главном входе спорткомплекса хамил безбоязненно — облик вошедшего никак не позволял отнести его к богатеньким завсегдатаям «Луча».

Посетитель шёл, как будто охранника тут не было. Страж турникета встал. Отодвинул недопитый стакан с чаем. Одёрнул кургузый камуфляж. Сделал суровое лицо. Выдвинулся из-за стола и протянул уже руку — ухватить незваного гостя за плечо…

Охранник был мёртв — давно. Но не знал этого — не знали и другие…

Вошедший коротко взглянул ему в глаза.

Секьюрити пошатнулся. Рот раскрылся и схлопнулся, пытаясь ухватить куда-то исчезнувший воздух — безуспешно. Рука слепо зашарила по нагрудному карману. Тело в кургузом камуфляже сползло на давно не мытый пол — дёрнулось и затихло.

Охранник не умер — лишь перестал двигаться.

Царь Мёртвых прошёл мимо. Без пропуска.

Всё произошло быстро.

Прохор ткнул стволом винтовки, как бильярдным киём, — разбить лицо, выбить зубы, заколотить гнусные слова обратно в глотку. Вместо хрустко поддающейся кости — жёсткий удар о дерево. Мгновенным кадром — Ванина рука на винтовочном стволе. Рука в браслете наручника — в одиноком браслете.

Приклад рвётся из рук — и вырывается, — громко ударяется о столешницу. Стол — словно в ответ — встаёт дыбом и бьёт Прохора в лицо. В лоб. Слепящая вспышка. Грохот — страшный, рвущий перепонки, — это дробовик в закрытом помещении. Звук удара, звон стекла — слабо, сквозь заложенные уши.

Прохор рычит, не слыша сам себя. Смахивает кровь со лба. Вспышка перед глазами гаснет, столешница опять на месте. Короткий взгляд вокруг: мазилки застыли растерянными манекенами, один переламывает дробовик — дымящаяся гильза медленно вылетает из ствола и ещё медленней, словно сквозь прозрачный сироп, летит к полу…

Ванин стул опрокинут. Окно — тройной звукоизолирующий стеклопакет — исчезло. Вани нет тоже.

Прохор рычит снова. В руках изогнутое нечто, только что бывшее его винтовкой. Прохор выдирает из рук мазилки «маузер-автомат», недавно принадлежавший Максу. Выпрыгивает в окно.

Оставшиеся растерянно переглядываются. Никто не спешит следом. Мазилки успели полюбить убивать.

Но жить они любят больше.

Глава 17

Он не помнил, как выбрался из «Хантера».

Не помнил — и всё. Догадывался, что разорвал пародию на наручники — браслеты до сих пор украшали запястья. Предплечье саднило, рукав намокал красным… Зацепило? Пулька? Дробина? Он не помнил.

Ладно, ерунда. В мякоть, считай — царапина. Но жгут наложить стоит.

…Выстрел — знакомый глухой хлопок. Кончик раскалённого шила полоснул по боку — вскользь. Хриплый вой за кустами — Прохор не примерился к новому оружию. Пока не примерился. От второго выстрела Ваня уходит нырком — магнумовская пулька с противным звуком сверлит листья и ветви.

Выстрелить в третий раз Прохор не успевает — цель мгновенно исчезает в густой зелёнке.

Ваня не мчится в слепой панике. Это не бегство — отступление. Зигзаг, другой, петля, крутая смена курса — у неопытного преследователя всегда срабатывает рефлекс: мчаться по направлению, в котором исчезла дичь. Хотя опыт у Прохора есть…

Ваня выскакивает на набитую копытами тропу. Бежит ровно, стараясь не обращать внимания на боль в боку. Геройствовать не стоит и не стоит играть в прятки-пятнашки с пулями. Прохор в третий раз не промахнётся — стоит отступить.

Временно отступить.

До того, как стать охотником на крыс и бомжей, Прохор занимался охотой на зверей и птиц. Нравилось ощущение: вот что-то живое летит-бежит, ты нажимаешь на спуск — и оно бьётся окровавленное… замирает… Можно чувствовать себя властелином жизни и смерти. Почти богом.

Так что по кровавому следу Прохор пошёл вполне грамотно. Пожалуй, в «Хантере» только сам Ваня да убитый Прохором сибиряк Максим смогли бы так уверенно, угадав общее направление движения, переходить от одного крохотного красного пятнышка к другому…

Распутывая выписанный Ваней по зелёнке зигзаг, Прохор немного успокоился. Руки больше не дрожали от ярости. Теперь он не промахнётся, даже из незнакомого оружия. Прохор вышел на избитую копытами тропу — и несколько метров внимательно обшаривал её глазами, пока не увидел небольшое, с горошину диаметром, кровавое пятнышко — в окружении пятнышек-спутников совсем уже мелкого размера…

Всё понятно. Дичь перешла на бег. Быстрый бег по ровной тропе. Пустячная ранка этому не помешает… А Прохор слишком долго прослеживал изгибы следа среди кустов. Километрах в трёх-четырёх тропа загнётся к шоссе, Ванька голоснёт и уедет… И у «Хантера» (да и у Прохора лично) проблем в ближайшем будущем прибавится. Самых поганых проблем.

Он рванулся было следом — и тут же погасил порыв. Фора велика, не успеть… Хотелось выть. Мягкий топот копыт за спиной показался подарком судьбы.

Прохор перехватил поудобнее винтовку и стал ждать, когда из-за поворота тропы покажется так нужный ему конь.

Тот не заставил себя ждать и появился.

Вместе с всадником, разумеется.

Но это уже были детали.

Не важные.

Ваня поздно отреагировал на стук копыт за спиной. Хотя услышал его давно. Но при этом звуке мысли о том, что начать работу с «Хантером», пожалуй, стоите Прохора, ставшего опасным, мгновенно сменились мыслями об Адель. Сегодня, в четверг, у неё опять была выездка… Четверг… А всё началось в ночь на субботу… И утром воскресенья он встретил Адель… Прав был старик Эйнштейн — относительная штука время… За шесть дней он стал старше на шесть лет. Или на шестнадцать. Или на двадцать шесть…

Обернулся он поздно — успел увидеть торжествующую улыбку Прохора, сидевшего на коне странной бледной масти. И глушитель на стволе «маузера» — направленный прямо в голову…

Прохор нажал на спуск.

Ваня прыгнул.

Ваня прыгнул. Прыгнул на Прохора. Прыгнул навстречу выстрелу.

Прыжком футбольного вратаря, достающего мёртвый мяч из девятки.

Прыжком тигра, ломающего спину буйволу. Прыжком Воина, попирающего смерть. Пуля вздрогнула и отвернула. Совсем чуть-чуть, но этого хватило.

Промах.

Они столкнулись. Конь осел на задние ноги. Ваня с Прохором упали по одну сторону коня. «Маузер» — по другую. И…

Простите, поклонники Брюса Ли, и Чака Норриса, и куда-то-там-сигающего Стивена, и кому-то-там-дающего Жан-Клода, и что-то-там-вспоминающего Арнольда, и даже чему-то-там-скалящегося Джеки Чана. И многих, многих других.

Простите!

Хотелось рассказать вам о великой драке Вани с Прохором, и о потасовке, и о мордобое, и о мочиловке, и о лупиловке, и о махаче, и о зубовыбивании, и о ребросокрушании, и даже о через-забор-ногу-задирании. А также о великом торжестве шаолиньского духа.

Для любящих натурализм, физиологию, анатомию, патологоанатомию, судебную медицину и другие точные (и не очень) науки хотелось добавить к выбитым зубам и сокрушённым рёбрам ещё и лопнувшие аорты, и порванные печени, и отправленные блуждать почки, и выколотые моргалы, и порванные пасти, и отгрызенные уши (позвольте, Леонид Аркадьевич, воспользоваться случаем и передать привет г. М. Тайсону!), и отшибленные рога, и прободённые язвы, и воспалившиеся простаты, и внезапно разверзнувшиеся уретры, и случайно вырвавшиеся ветры, и даже (простите, милые дамы!) выпавшую прямую кишку…

Достаточно? А то медицинская энциклопедия длинная.

Хотелось рассказать… Но этого не было.

…всё кончилось.

Прохор лежал лицом вверх. Лежал на животе.

Не надо было щупать пульс и прикладывать к губам зеркало. Потому что не может смотреть в синее небо лежащий на животе человек. Если, конечно, ещё жив…

Всё было. И всё вернулось.

Словно сам Иван вернулся в грязный подъезд, где он стоял над первым своим Мёртвым и с тоской и отчаянием твердил себе:

Зачем? Зачем? Зачем?

Теперь он знал зачем.

Или думал, что знает.

Мазилки, хоть и казались полностью задавленными в последнее время Прохором, тем не менее кое на какую инициативу в критические моменты были способны. И за свою жизнь поборолись отчаянно, но безуспешно.

Когда запертая стальная дверь охотничьего домика, обшитая деревом лишь для маскировки, влетела внутрь вместе с косяками — вошедшего встретили не одни панические вопли, но и стрельба. Правда, беспорядочная — но активная. Глухо хлопали глушители мелкашек, четырежды грохнули выстрелы дробовиков…

И — тоже четырежды — по мере того как слабела пальба — раздавался короткий всасывающий звук.

Будто работал кошмарный вакуумный насос.

Глава 18

— Мутный случай… — неопределённо протянул эксперт.

Вечерело, воздух опять полнился предчувствием грозы. Труп Прохора положили на носилки. Положили на живот, лицом вверх. И быстро прикрыли тканью — при отсутствии прочих повреждений развёрнутая на сто восемьдесят градусов голова давила на психику сильнее иных окровавленных ран и выпущенных кишок.

— Ничего мутного, — жёстко сказал майор Мельничук. — Сам слышал рассказ пострадавшего. Ну, того, что с ключицей сломанной…

Пострадавшие в «Хантер-хаузе», понятное дело, ничего ни майору, ни эксперту рассказать не смогли. Расспросить полностью обескровленные трупы вообще дело достаточно сложное.

Хотя, конечно, возможное — но требующее определённого рода знаний и подготовки… Так что Мельничуку с экспертом пришлось удовлетвориться рассказом конника, неудачно встретившего на узкой тропе Прохора.

— О чём тут спорить? — давил майор. — Сбросил мужика с коня и поскакал как бешеный. Ну и сверзился, сломал себе шею…

Майор отлично понимал, что всё произошло иначе. Но был готов стоять на такой версии вмёртвую. Потому что сам сказал слова, которые по долгу службы не должен был говорить, — о прибирающих за собой культурных людях. И понял, кто высадил окно в «Хантер-хаузе» и за кем бешено скакал Прохор с винтовкой в руке. Вот только наблюдавшаяся в охотничьем домике картинка не соответствовала понятию майора о культурных людях…

Вообще о людях.

Значит — опять что-то совпало во времени и пространстве. Мельничуку хотелось найти в «Хантере» что-либо, что позволит наконец расставить всё по местам — и не вводя в игру новые фигуры. Например, обнаружить в укромном тайничке окровавленный вакуумный насос. И — мечтать так мечтать — с отпечатками покойного Прохора… Да-а-а…

Эксперта заботило другое.

— Ну и что я написать должен? Как он умудрился, падая, так башку своротить? Как мне изложить это прикажете?

— Изложишь как-нибудь… — равнодушно сказал Мельничук. — На фоне того, что ты напишешь про тех четверых, особенно про того, что с головой отгрызенной, — тут любая лажа проскочит, уверяю. Пиши, пиши, не стесняйся…

Эксперт тяжело вздохнул. Его слегка мутило. Но — не вырвало. Сегодня, впервые с начала кошмарной серии, — не вырвало.

Быстро люди привыкают всё-таки…

Ко всему.

С покрытой молодой листвой кладбищенской берёзы о чём-то уныло каркали два ворона здешних мест. Темнело.

На кладбище было пусто. Собиралась очередная июньская гроза — неподвижный воздух был полон электричеством. Но на действии подаренного Дэном прибора это не сказывалось. Некробиотический гирокомпас работал безупречно.

Карта, линейка, циркуль и транспортир не были нужны. Всё определялось визуально. Взятые с трёх точек кладбища пеленги пересеклись на единственном на всём погосте сооружении, отдалённо напоминающем склеп…

А может, то был и не склеп, а какой-нибудь мавзолей — в предназначенных оборонить от мёртвых фортециях Ваня разбирался слабо. Короче говоря, это было небольшое, с гараж легковой машины, серое каменное здание заброшенного вида. Облупившиеся стилизованные колонны, синие витражные окна, частично выбитые…

Ваня перехватил поудобнее букетик, где между четырьмя гвоздиками был скрыт укороченный кол. И пошагал к склепу-гаражу-мавзолею…

Именно здесь лежал вампир. Бывшая Наташина подруга. Бывшая красивая девушка Ная.

Очень красивая…

Она открыла глаза сразу, лишь заскрежетали намертво приржавевшие дверные петли… (Краем сознания Ваня удивился — как сама-то сюда просочилась?)

Она открыла глаза сразу, луч фонаря отразился уже в открытых — вспыхнувших красными стоп-сигналами.

Затем она открыла рот — премоляры выдвинулись из гнёзд на всю длину… Казалось — выскочили с лёгким лязгом, как клинки из ножен… Но это только казалось.

И — мгновенно, без драматических пауз, премоляры ещё не закончили выдвижение — гибкое стройное тело метнулось вперёд. Нацелившись пастью прямиком в горло.

Он закончил всё одним коротким ударом осинового кола.

Точно в печень.

Снаружи хлестал ливень. И было темно. Он пробыл внутри около часа — хотелось уйти, сбежать, немедленно исчезнуть из склепа. Но он стоял и смотрел — что бывает с вампирами, когда кончается их не-жизнь… Нежизнь мутировавших, хищных некробионтов, продляющих своё противоестественное существование ценой чужой крови и чужой жизни…

Он стоял и смотрел — хотя зрелище было мерзкое. Нежизнь ничуть ни меньше жизни не желает покидать нашу реальность… В результате от Наи не осталось ничего — даже обугленных головешек.

Он вышел из склепа.

Ливень хлестал по лицу, смывая всё. Ветвистая молния ударила в землю — и он увидел. Двое стояли неподалёку — Адель и Дэн. Он пошёл к ним медленно, походкой усталого бойца.

— Добро пожаловать! — сказал Дэн, протягивая правую руку. — Вставай в строй, Страж!

А в левой руке… В левой руке почти небрежно, как изящную тросточку денди, он держал осиновый кол. Весьма похожий на сгоревший в печени Наи…

— Подстраховка… — сказал Дэн, перехватив взгляд. — Как бы не закончилось Испытание, упускать эту дамочку мы не собирались.

Он держал руку ладонью вверх — и ладонь Ивана опустилась на неё. Сверху легла узкая и сильная рука Адель.

Страж встал в строй. Молнии сверкали, и дождь хлестал — но на этих троих почему-то не падал. И где-то далеко — но уже гораздо слышнее — тревожно пела труба.

Труба звала.

ЧАСТЬ III