— Дяденька, не умирай!!! Слышишь меня? Не смей умирать! Вставай, дяденька… Открывай глаза!
Всё правильно. Но так или иначе придётся умереть. Так — от потери крови. Иначе — на рогах Зверей, если они сейчас входят в ворота. Стоит попробовать умереть стоя и с раскрытыми глазами…
Встань, Страж!
Открой глаза!
Он встал. Он открыл глаза.
И увидел новое небо и новую землю.
Ворот не было.
Нависшего над ними стеклянного моря не было.
И не было алтаря.
Осталась воронка, заросшая зелёной травой. Трава шелестела под ветром.
Где был алтарь — точно в том месте — стоял колодец.
Старый замшелый колодец, но ворот был цел — треснувшая бадья висела под ним. В полушаге от сруба стоял мальчик Андрюшка — бывший — и с тревогой смотрел на Иоанна.
Он машинально протянул руку к вихрастой голове — инстинктивный жест, когда ребёнок смотрит с тревогой. Протянул левую руку.
Рука была.
Его рука.
Нет, не его…
Не было свежей царапины на мизинце, и следа от кольца на безымянном, и старого-старого ожога на ладони — а в остальном похожа, всё на месте.
Нет, не всё.
Не было меча, или кинжала, — не было его оружия. Оружия Стража.
Иоанн растерянно провёл взглядом по траве — и понял, что меча нет — но он где-то рядом. И Страж может взять его в любой момент. Он может взять. Но правой рукой.
Он взглянул на часы — ещё один инстинктивный жест. И бесполезный. Прошли века, прошли эпохи — и механизм стоит сто, миллионов лет. Или не прошло ничего — и стрелка застряла на тех же цифрах.
Он ошибся. Стрелка бодро бежала по кругу.
Прошло примерно полчаса.
Он протянул руку Андрюше: пойдём отсюда, всё кончилось.
Не кончилось ничего. И ничего не началось. Просто всё остановилось.
Застыл в полёте лёгкий ветерок и шепчущая что-то ему трава; застыла неуверенная, робкая улыбка — только-только появляющаяся на лице мальчика. Застыла маленькая ладошка, протянутая навстречу его руке. Двигаться мог один Иоанн.
Опять! Хотелось завыть… Глотку саднило, глотку жгло оставшимся внутри криком.
Он протянул руку к бадье.
— Не стоит! Здесь горькие воды… Голос за спиной.
— Ну что, Страж? Тяжело? Нелёгкий был спарринг?
Спарринг? Это — спарринг?! Иоанн поворачивался целую вечность… По склону воронки к нему спускался человек. В камуфляжной одежде, обагрённой кровью. Усталая походка, высокий залысый лоб, трёхдневная щетина. Опасности от человека не исходило. На вид лет пятьдесят, подумал Иоанн, не зная, за сколько идёт этот год: за век? за тысячелетие? за эпоху? На каждой войне своя выслуга лет.
— Шучу, Страж, — насчёт спарринга. — Человек подошёл почти вплотную к Иоанну и срубу колодца. — Молодец, хорошо дрался… У нас там тоже было жарко…
Иоанн услышал — лёгким дуновением, бесконечно далёким эхом — там, откуда пришёл человек — топот миллионов белых коней, и звон бесчисленного оружия, и пронзительный, печально-торжествующий зов трубы… И шум крыльев птиц, всех птиц неба — прилетевших пожрать трупы врагов.
Человек уселся прямо на землю, прислонился спиной к зелёным от мха брёвнам. И с наслаждением вытянул ноги.
— Садись, ангел… Покурим?
Прежде чем сесть, Иоанн заметил странную вещь. Лицо незнакомца он видел отлично, мог разглядеть каждую мелочь — но камуфляжная форма его плыла, перетекала из ниоткуда в никуда — деталей понять невозможно. Одну, достаточно необычную, Иоанн всё-таки разглядел — неясно мерцающую продолговатую нашивку (имя? личный номер? группа крови?) — но была она почему-то не на груди или рукаве, а на бедре… И прочитать это имя (или не имя) было невозможно.
Человек порылся в помятой пачке (надпись и картинка на ней плыли — как и униформа) — выбрал две нераскрошившйеся папиросы, протянул одну Иоанну. Никогда в жизни Иоанн не курил. Но понял — сейчас он закурит.
…Они курили молча, сосредоточенно — два Воина в короткой передышке боя.
Человек встал, загасил окурок о подошву высокого шнурованного ботинка. Иоанн поднялся секундой позже. Человек осторожно коснулся Андрюши — так и замершего на одной ноге и с протянутой ладошкой — и усадил его на траву. Туда, где только что сидел сам. И отёр застывшую на щеке мальчика слезу…
Потом медленно огляделся вокруг. И — вслед за ним Иоанн увидел то же, что и он. Тела. Груды тел. Груды мёртвых тел. Даниэль — прекрасный даже в смерти. Мрачный Осип. Марья… И Марья? Прохор и охотники. Гавриил. Улыбающаяся Ная. Многие другие.
Ближе всех к Иоанну лежала Адель.
Он убил её.
Всё-таки убил…
Убил, не желая того.
Убил, когда безжалостно вышвырнул из своего мозга.
Только так и можно убить любимую и любящую…
— Нелёгкая была жатва, Страж…
— Зачем? Зачем? Зачем?
— Когда-то здесь упала звезда. И стал Колодец. А каждому Колодцу нужен Страж… Колодцы ведут вниз…
— Значит, ворот не было? Декорация? Значит, не было Царя? Всё — декорация? Инсценировка? Значит, всё было напрасно? Но зачем?
Два кивка и одно покачивание головой.
— Почему напрасно? Ты легко мог уничтожить бутафорские Врата и распахнуть реальный Колодец. По-настоящему, во всю ширь, Колодец открывает лишь кровь Стража — пролитая другим Стражем. И вот тогда было бы тяжко…
— Значит, это… — Иоанн показал на спящего Андрюшу.
— Да. Это Страж. Будущий твой преемник. Но не скоро…
— А они? Даниэль и… Адель. Демоны?
— Почему? Ангелы обладают свободой воли. И кто-то выбирает Агнца, кто-то — Дракона… Драконы, знаешь, они ведь тоже привлекательны — огонь, мощь, натиск…
— А остальные? Вещунья, Царь и этот… из кустов…
Человек досадливо поморщился.
Мёртвый Даниэль восстал. Мёртвые губы раскрылись трубным гласом, словно он опять вызывал на смертный бой Осипа:
— И ты веришь шарлатанам?!! Балаганным чревовещателям?!!
Устами мёртвого говорил человек. Человек? Ладно, пока Иоанн будет считать его человеком — за неимением других вариантов.
Больше он ничего не спрашивал. Медленно обводил взглядом своих мертвецов. Он и так знал всё о каждом. О Даниэле — долго мерившем чужие жизни и получившем той же мерой; о Гаврииле — уставшем и сломленном, о всё забывшем Гаврииле — но сохранившем меч Стражей пять долгих лет. Об Осипе, о Страже-ренегате, сумевшем наконец умереть.
И об Адель.
Об его Адель.
О прекрасной всаднице на белом коне. Об ангеле Дракона.
Человек спешил. Но не торопил — ни словом, ни жестом.
Иоанн отвернулся от мёртвых и повернулся к человеку. Глаза были сухи. Мертвецы исчезли.
— Ты даже не попрощался… — Казалось, человек удивился.
— Зачем прощаться с мёртвыми?
— Ангелы не умирают. Просто долго возвращаются… Когда она восстанет из Бездны, новые звёзды вспыхнут вместо старых… Прощайся.
— Через Бездну?
— Что такое Бездна против Любви? Даже смешно… Жаль, что я давно разучился смеяться… Прощайся же, глупый ангел!!!
— Я люблю тебя…
— Я знаю. И я вернусь… Я вернусь. Ты только жди…
— Я буду ждать. У нас всё начнётся сначала…
— И ты опять убьёшь меня?
— …Да.
— Я люблю тебя, Страж… Я возвращаюсь…
Бездна смолкла. Звёзды будут гаснуть тысячи лет. Миллионы. Он будет ждать. Чтобы всё повторилось. Всё. Чтобы Любить… Чтобы снова отправить в Бездну свою Любовь. Прекрасную всадницу на белом коне, лучницу в золотом венце. Адель. Ангела Дракона.
Человек молчал. Лицо у него было странное, словно он жалел, что забыл — как смеются и плачут. Потом он сказал:
— Знаешь, ангел, звёзды гаснут медленно. Но вспыхивают быстро. И Бездна значительно меньше, чем ты думаешь, — если через неё тянутся с двух сторон. И ничего не повторяется, всё бывает иначе — потому что, кроме Любви, есть Надежда.
Он медленно пошёл вверх по склону.
— Я ухожу. Моих ребят нельзя оставлять надолго… Ты знаешь свой пост. Смены не будет. Прощай.
— Как звать тебя?
— Моё имя знаю только я. Конспирация. Война всё-таки…
На самом верху он обернулся:
— Будет совсем плохо, знай — я есть, я рядом. И знай ещё: я есть всегда. Даже когда гибнут дети. Но тогда мне очень больно…
21.03.2002 — 02.05.2002
Вампиры в Мэне
— Ставлю десять долларов против одного, что это мой клиент, — сказал Кеннеди. — Такой встревоженный вид может быть только у человека, вчера узнавшего, что стараниями его личного бухгалтера на счетах не осталось ни цента…
Возможно, Кеннеди был прав. Лицо индивида, приближавшегося к входной двери, казалось весьма мрачным. Моё настроение тоже было не самым радужным. Ждущие помощи от детектива Кеннеди посетители к нам нет-нет да и заходили. А услугами доктора Блэкмор, независимого эксперта в области судебной медицины, в последнюю неделю никто не интересовался. Я начинала чувствовать себя нахлебницей.
— Чем же он нам заплатит — без цента на счету? — спросила я как можно более ехидно. — Принимаю пари. Этому человеку наверняка нужно независимое заключение о причинах смерти кота, отравленного злокозненной соседкой. И идёт он к доктору Блэкмор.
Прошлое такое дельце принесло нам семьсот долларов. Удивительно, до чего жители Новой Англии порой привязаны к своим домашним любимцам…
Меж тем ставший объектом пари молодой человек поднялся на три ступени крыльца, взялся за ручку, нерешительно потянул… Заперто. Поискал взглядом кнопку звонка, надавил.
— Вы к кому и по какому вопросу? — осведомился в микрофон Кеннеди.
Динамик над входной дверью прогрохотал его слова голосом сержанта-писаря, узревшего в полковой канцелярии зелёного новобранца.
— К мистеру Кеннеди, — ответил посетитель, разом похоронив мои надежды на десять долларов. — Ведь это детективное агентство «Бейкер-стрит»?
— «Бейкер-стрит, 221», — поправила его я, заняв место у микрофона.
Дистанционно управляемый замок двери лязгнул. Переключив монитор на внутреннее наблюдение, я увидела, как миссис Хагерсон провожает гостя в переднюю, как он торопливо освобождается от плаща и шляпы — на вид весьма дорогих и стильных.