Но Иван вдруг понимает – что доплывет.
Потому что на берегу появилась Адель.
Она делает все, что может, – ее силы вливаются в его ослабевшие руки и ноги, сердце испуганно прикидывается дурочкой: да я что? нельзя пошутить, что ли? уже стучу, стучу…
Ноги у Адель подкашиваются, но она стоит. В ушах колокола и рев драконов. Все ее силы – у Ивана. Хочется оплыть на песок и закрыть глаза. Она стоит.
А он плывет. —
Плывет к ней.
И все-таки тонет. Тупой каприз паскудницы-природы. Валун на дне, поток воды. Завихрение. Турбулентность. Короче – водоворот. Иван исчезает.
Секунда.
Вторая.
Третья.
Десятая. Она – с ним.
Она тонет вместе с ним.
Она захлебывается вместе с ним.
Она задыхается – пальцы рвут воротник, забыв, что воротника нет.
Пальцы рвут шею – кровь хлещет.
Она идет к воде.
Она любила его и не спасла.
Она отдала все, что у нее было, – и не спасла.
Она сделала все, что могла, – и не спасла.
Сейчас она сделает, что не может.
И отдаст – что осталась. Осталось немногое.
Ее Любовь.
И жизнь.
А не может она – плавать. Не научилась как-то. Да и зачем рожденному летать, на самом деле…
Она идет на воду.
Глаза мечут молнии.
Смерти нет. Есть Победа. И Любовь…
Ангел Гнева идет!!!
Трепещите!!!
Расступайтесь!!!
Вода трепещет…
И покорно расступается.
Она идет по мокрому песку. Справа и слева – дрожат вертикальные стены воды. На песке – рыбы. Шевелятся, раскрывают рты… И Иван. Он не шевелится.
Адель опускается на колени. Касается холодного лба.
И плачет.
Впервые за свою Вечность – плачет.
Она не умела плакать. А все оказалось просто – достаточно узнать Любовь. И попрать смерть.
Адель-Победительница, прекрасная всадница на белом коне, – рыдает как девчонка.
Слезы падают и становятся сапфирами. И мешаются с рубинами – это ее кровь. Кровь из разодранного горла. Иван открывает глаза.
Они на берегу.
Она смотрит в его глаза и видит там себя. И смеется – очень молодо смеется. Она молода – только что умерла и родилась. Как ты здесь оказалась? – разлепляет губы Иван. Она смеется, не может остановиться. Шла… ха-ха… слышу: ха-ха… кто-то булькает… хи-хи-хи-хи…
Истерика.
Говорят, в таких случаях помогает пощечина.
Иван целует ее.
Ольгин Крест, чуть позже.
– Тебе надо спешить, Страж. Нам надо спешить. Царь близок к Вратам. Человек, похитивший мальчика, – не властен над Царем. Хоть он и мертв – подчинил его своей воле. Цари Живых могут многое, очень многое…
Все это – правда. Значит… Гнаться за взбесившейся человекокрысой не стоит? Надо преследовать Царя? Но как? На чем?
– Я бы и рад спешить… Адель, ты, часом, левитировать не умеешь? Как ты здесь оказалась? Если умеешь – подбрось тут недалеко, до Гедонья…
– А сколько платишь? – смеется она.
– Сговоримся, шеф… Полетели?!
– Я не умею левитировать. Я лишь могу оказаться там, где есть ты. Издалека, из очень далекого далека. Это легко – оказаться там, где тебя ждут. И откуда протягивают руку.
В Гедонье их никто не ждет. Только . Или маленький мальчик Андрюшка.
– Плохи дела… . Дела плохи.
На реке – ни лодки, ни катера.
– Ты не боишься мертвых, Страж?
Он удивлен вопросом. Он хочет пошутить, что мертвые не кусаются… Но теперь Иван знает – мертвые кусают живых. И он говорит:
– Не боюсь.
– Второй раз спрашиваю я тебя, Страж: ты не боишься оживших мертвых?
Он понимает, что это ритуал – неведомый ему. И отвечает то же самое.
– И в третий раз спрашиваю я тебя, Страж: ты не боишься своих оживших Мертвых?
Он молчит. Он не готов встретить своих мертвых. Пока не готов. Ему нечего сказать им.
Где-то поет труба.
Совсем уже близко.
Он говорит:
– Не боюсь.
Кулом.
Береговой откос. Пять лет назад здесь пристал катер Сани. “Маша-Целка”. Теперь – моторка мертвого мужчины.
Маленький мальчик выпрыгивает на берег.
Мертвый сидит неподвижно. Он выполнил все приказы.
Новых нет.
Мальчик легко идет вверх. Вверх по склону.
Сзади хриплое бульканье.
Мальчик оборачивается:
– Не знаю, дяденька… Делай что хочешь… Только ты хорошо подумай – что же ты хочешь. Это понять не просто, дяденька…
Мальчик поднимается. И уходит.
Мужчина сидит. Думает. Или ему кажется – что думает.
Сидит долго.
Потом разувается.
Достает ружье.
Клацает зубами по дулу. Давит пальцем босой ноги на спуск. Мозги летят к небесам. Зеленые, гнилые – мозги трупа.
Не долетают и падают вниз.
Глава 11
Кулом. Ольгин Крест.
Адель говорит слова на незнакомом языке.
Страшные слова, запретные слова – до Последнего Дня не должны звучать они. Но звучат здесь, на пустынном берегу.
Воды чуть ниже переката беззвучно раздаются. Посреди реки застывает катер. Когда-то белый с синим, сейчас к этим двум цветам обильно добавился коричневый – от ржавчины. И зеленый – от водорослей. Потоки воды изливаются из разбитых иллюминаторов, из рваных дыр в бортах. Изливаются – и иссякают. Полустертые красные буквы названия: МАША.
Катер Сани Сорина.
Корабль-призрак.
“Маша-Целка”.
“Мария Целеста”.
Иван проглатывает комок в горле.
Комок раздирает горло в кровь.
Питер – Кулом. Пять лет назад.
Сидельников не был кабинетным интеллигентом-профессором, как сначала подумал о нем Гедеон, ставший просто Гаврилычем. Не был он и маскирующимся под ученого мародером, любителем старых икон, – как подумал о нем Гав-рилыч потом. Он был и тем, и другим – одновременно.
Пожалуй, немного Сидельников старался походить на доктора Индиану Джонса – сорок семь лет, легкая проседь, очки почти без диоптрий, верховая езда, стендовая и пулевая стрельба, черный пояс, вместо знаменитого хлыста – нунчаки. Студентки млели. Аспирантки – тоже. Он, не будь дурак, – пользовался.
Серьезно занимающиеся наукой .люди, заслышав его фамилию, морщились – но мимикой и ограничивались, плохого о Сидельникове не говорили. Боялись связываться: был он злопамятен и – все знали – имел дружков-подружек среди профессуры, ходившей во власть во время первой демволны – и не до конца еще из той власти вычищенных.
На тусовке “Демориала”, посвященной какой-то всеми давно забытой дате, Сидельникову и досталась полупрозрачная папочка с несколькими ксерокопиями старых оперативных документов. Вручившая папочку дама неопределимого возраста страдала логореей и неизлечимыми дефектами речи – но главное он понял. Ему предлагали написать статью о гонениях, коим подвергались бедные верующие в годы тоталитаризма, на примере почти поголовного уничтожения малочисленной секты раскольников-гедеоновцев…
Для виду согласившись, он получил папку в безраздельное пользование. Статью Сидельников писать не собирался ни секунды, заинтересовавшись другим. Два дня назад на его электронный адрес пришло письмо-запрос из-за океана – от посредника, помогавшего Сидельникову сбывать кое-какие раритеты. Серьезные и богатые люди заинтересовались конкретной рукописью семнадцатого века – Книгой Гедеона. И были готовы заплатить за нее хорошие деньги. Вопрос был в одном – где и как искать Книгу… Полупрозрачная папочка, по странному стечению обстоятельств, давала ответ.
Сидельников, расскажи кто ему, в жизни бы не поверил, что и запрос, и папочку с ксерокопиями организовал один и тот же человек – малограмотный северный рыбак, зимой и летом ходивший в кирзачах и в ватнике с обрезанными рукавами (в кармане – спутниковый телефон и визитки с золотым тиснением). Маркелыч не хотел рисковать в главном своем деле. Четверть века назад Гедеонов Колодезь тоже казался пустым и мертвым – но Мечник на рыжем коне видел (не глазами), что осталось от группы прорыва, и слышал рассказ ее чудом уцелевшего командира – Саранчука.
Сидельников, расскажи ему кто об этом, в жизни бы не поверил.
Зато другие – давно и с большой тревогой поглядывавшие на безвылазно засевшего на севере Второго Всадника – поверили сразу. И за день до отъезда спешно собранной малочисленной экспедиции к Сидельникову пришла девушка с золотыми волосами и запиской от коллеги, доцента Райзера, – коллега просил взять с собой его студентку и зачесть ей поездку как летнюю практику.
Русскоязычный И. Джонс посмотрел на кандидатку в практикантки – и сразу понял, зачем ориентированный не совсем на девушек Райзер поспешил от нее избавиться – дабы пресечь на корню любые сцены ревности от нынешнего своего томного и пухлогубого аспиранта… Посмотрел – и тут же утонул в бездонных синих глазах, напрочь забыв перезвонить коллеге.
Впрочем, Райзер не црг объявить записку подлогом, а практикантку – самозванкой. Уже – не мог.
Кулом. Ольгин Крест. Сейчас.
– А ты?
– Этот путь закрыт для меня, Страж… Ты позовешь меня – из Гедонья. Поспеши, Страж! И… я…
Она не закончила. Впервые Адель-Лучница не закончила изрекаемую мысль. Еще один сапфир упал на прибрежный песок – на радость грядущим геологам.
Иван смотрит на Кулом. На катер. Катер застыл неподвижно, быстрая серая вода Креста обтекает его без буруна, без всплеска. Одежда Ивана еще мокра. Бр-р-р… Но если взять чуть левее, мимо водоворота… Все равно: бр-р-р!!!
Он смотрит на левую ладонь. На оружие Стражей. И идет к воде.
Крик сзади:
– Страж!!
Он оборачивается. Губы Ад ель-Победительницы дрожат. Бездонно-синие глаза полны слез.
– Я люблю тебя, Страж…
Воин, прошедший тысячу Битв, Адель, посланная побеждать, подбегает к нему – совсем как шестнадцатилетняя девчонка подбегает к восемнадцатилетнему пареньку – уходящему победить или пасть.,..
Время остановилось.
Звезды погасли.
Горячее остыло.
Холодное нагрелось.
Воды стекли.
Горы сравнялись с равниной.
Жидкое застыло.
Твердое рассыпалось.