Хотя кошель был туго набит золотом, а другой кошель был еще приманчивей, не хотелось Безбородому встретиться иочыо один на один с неведомым всадником, потому-то он и позвал с собой Сакибульбуля. Когда же он увидел за крепостной стеной бедно одетого (а бедняка он распознавал и в ночной темноте) чужеземца, ощутил он в мелкой душе испуг и недоверие. Забыв об учтивости, не поздоровавшись, Безбородый спросил:
— Кто ты, джигит, какого отца ты сын? Откуда родом?
Гор-оглы сказал с гневом:
— Я сын хорошего отца, я сын маслобоя Равшана, я родом из могилы!
Каждое из этих слов, произнесенных среди ночного молчания, падало на тыквоподобную голову, как камень, и ханский соглядатай приник, дрожа дрожью страха, к земле. Он хотел встать — и не мог, хотел крикнуть: «На помощь, правоверные!» — но никак не отрывался язык от гортани. Гор-оглы связал соглядатая крепким арканом и положил поперек седла.
— Да будет удача венцом твоего дела, мой мальчик! Я приду к тебе в Чамбиль, приду с людьми, жаждущими хлеба, крова и воли.
Гор-оглы и Сакибульбуль обнялись троекратным объятием, а потом сын слепца, прижав руки к груди, почтительно отодвинулся от главного конюшего — лицом к нему, спиной к скакуну. Сакибульбуль тоже приложил руки к сердцу, затем погладил ими свою черно-серебряную бороду.
Юный всадник вскочил в седло и сказал:
— Да будет долгой ваша жизнь, отец! Я хочу построить Чамбиль вместе с вами, вместе со всеми людьми этого мира.
Он ускакал, держа в поводу двух коней и опираясь локтем на старое, тучное тело связанного Безбородого.
Когда город остался далеко позади и в степи забелело утро, Гор-оглы спешился возле промоины ключа, развязал Безбородого и медленно промолвил:
— Будет у меня большая беседа с тобой, Безбородый, большая беседа, а теперь поведем малую беседу. Где сыновья Карапуз, где Асад и Шадман?
Безбородый припал к скупой, мутной воде, долго и жадно пил ее, посмотрел на Гор-оглы так, как заяц смотрит на волка, и снова, как в минувшую ночь, затрясся всеми своими округлостями в засаленном халате.
— Отвечай, Безбородый, не съем же я тебя, хотя заслужил ты смерти, — успокаивал его Гор-оглы.
И Безбородый заговорил:
— Если верно то, что я, вчера еще пировавший в ханском дворце, стал теперь ничтожным вьюком твоего коня, если верно то, что Гор-оглы, родившийся всего лишь три года назад, оказался таким джигитом, как ты, если верно то, что моя жизнь на острие твоей стрелы, то я тебе отвечу. Асад и Шадмаи — узники хана Рейхана. Если верно то, что они живы, то мы найдем их недалеко отсюда, в маленьком пограничном городке. Этот городок прилепился к горе. У подножия горы — яма глубиной в шестьдесят аршин, и на дно ее бросил Рейхан обоих узников. Вход в яму завален камнем такой величины, такой тяжести, что тысяча воинов но сдвинет его с места. Он так знаменит, этот камень, что ему дали имя, как живому существу, его назвали Акваном. Когда Рейхан разгневался на наших стрелков, он приказал всему своему войску притащить камень Акван, и войско выбилось из сил, пока тащило его. Никакой стражи нет у подземелья, да она и не нужна: не станет же хан Шах дар посылать целое войско ради освобождения двух безвестных слуг! Узников стережет камень Акван, и это так же верно, как верно то, что я, вчерашний сотрапезник хана, владелец домов и денег, сегодня, как безжизненный вьюк, качаюсь на седле твоего коня!
— Был ты моим вьюком, попробуй стать моим спутником, садись на одного из коней, мы поедем в город Рейхана, — приказал Гор-оглы.
— А ты не боишься, что я убегу на коне назад, к хану Шахдару?
— Я уничтожу и тебя, и твоего хана. Посмотри мне в глаза: разве ты не видишь, что я — твоя судьба?
Хотел Безбородый посмотреть в глаза Гор-оглы — и не мог, хотел захихикать, но губы его задрожали, и весь он затрясся, и с той поры уже никогда не избавился от своего страха, если не считать того дня, когда Безбородый умер.
Так доехали они до пограничного города. Солнце, пылая, заходило за гору, и казалось, что из белого лба горы струится кровь. Наступило время третьей стражи.
Начальник стражи, стоявший у ворот, спросил:
— Кто вы, так поздно возвращающиеся в город?
Гор-оглы хотел было проехать, не отвечая, но Безбородый, искусный во лжи, произнес вкрадчивым голосом:
— Господин, посмотри на нас, мы слуги богатого купца, его караван прибудет утром, чтобы порадовать ваших горожан заморскими товарами, а нас он послал вперед, приказал нам вручить правителю города двух коней арабской породы.
Начальник стражи увидел, что кони взаправду хороши, и пропустил всадников. А пока они едут по городу, приближаясь к горе, мы узнаем, что стало с Асадом и Шадманом.
Семь лет назад отправились они на разведку в страну хана Рейхана… Вспомним, что говорят узбеки: «Прежде чем выбрать место для постройки дома, выбери себе соседа».
Каждый из ханов, Рейхан и Шахдар, выбрали себе по плохому соседу, и эти соседи воевали и мирились, воевали и мирились, и опять воевали.
Когда разведчики пересекли рубеж, проходивший через нагорный лес, перед ними возникла широкая поляна, окруженная густыми деревьями. За этими деревьями вынуждены были притаиться Асад и Шадман, ибо на поляне появились паланкины из сандалового дерева, крытые шелком и парчой. Их несли богато наряженные слуги. Внезапно из лесной чащи выбежала газель. Увидев людей, она испуганно заметалась. Тогда, с луком в руке, сошел с паланкина мальчик. Он пустил в газель стрелу, и стрела вонзилась ей в ногу. Раненая газель пробежала мимо притаившихся лазутчиков так близко, что брызги крови, как капли красного дождя, упали на панцири воинов. Газель вместе со стрелой скрылась в лесу. Юный стрелок из лука пустился ей вдогонку, а слуги последовали за господином. Увидели Асад и Шадман, что стрелок бежит прямо к ним, и ринулись в глубину леса, спрыгнули в лощину. Не успели они отдышаться, как услышали нежный голос, подобный звону лютни.
— Махмуд! — звал этот голос. — Махмуд! — И показалось, что ветерок пробегает по струнам.
Лазутчики подняли глаза и увидели, что над лощиной парит девушка, прекрасная, как волшебное сновидение. Глаза ее сияли так, что почудилось, будто само небо смотрит двумя блестящими звездами на землю, смотрит, удивляясь и обольщая. Вскоре на тропинке, вьющейся у самого края лощины, появился разгоряченный стрелок. Он оглянулся, ища газель, — и увидел красавицу. Потрясенный, он выронил свой лук. А красавица плавно опустилась на землю, подняла лук и подала его двенадцатилетиему стрелку.
— Госпожа моя, кто ты, восхитительная, как пери? — спросил он ломающимся мальчишеским голосом.
— Я и есть пери. Меня зовут Юнус, — сказала красавица. — Здравствуй, ханский сын Махмуд! Все мои подруги пери славословят твою красоту. Хочешь отправиться к нам, в государство пери, играть с нами, веселиться с нами?
— Я пойду за тобой хоть на край света! — воскликнул Махмуд. — Я уже не помню, вправду ли я сын хана Рейхана, я уже не помню, зачем я оказался здесь, в глубине леса, я ничего не помню, я ничего не вижу, я ничего не люблю, — я вижу только тебя, я люблю только тебя, я помню себя только с того мгновения, как твоя красота засверкала перед моими глазами!
Пери, улыбаясь улыбкой, подобной утренней заре, протянула Махмуду руки, нежные, как цветы лотоса, и поднялась вместе с ним. Паря, как чудесная птица, над густыми деревьями, она исчезла, растаяла в голубизне спокойного небосвода.
— Махмуд! Царевич Махмуд! — раздались мужские голоса.
Слуги рыскали по лесу. Они заметили в лощине Асада и Шадмана.
— Эй вы, в лощине, царевича Махмуда не видели? Пропал сын великого хана Рейхана! — крикнули они сверху.
— Да, пропал ваш Махмуд, не ищите — напрасный труд, унесли его руки девичьи, забудьте о царевиче! — ответил им снизу Асад.
Такое было обыкновение у него и у Шадмана — говорить в рифму, писать письма в рифму, даже плакать и причитать в рифму! У толстого отца бывают худые дети, у косноязыкой матери — сыновья-краснобаи. Но этого не знали слуги хана Рейхана, они решили, что глупцы издеваются над их горем. Спрыгнули они в лощину, и один из них увидел кровь на панцирях воинов и сказал:
— Вы — убийцы нашего царевича!
Три дня и три ночи стонал хан Рей хан, узнав об исчезновении единственного сына, три дня и три ночи били ханские палачи Асада и Шадмана. Окровавленные пленники кричали под палками, что царевича унесла прекрасная пери, но им не верили.
Рейхан приказал:
— Бросьте их в подземелье. Приведите войско, чтобы оно завалило вход камнем Акваном. Держите этих собак в яме до тех пор, пока нe вернется ко мне мой сын, мой наследник, свет моих глаз!
И стали Асад и Шадман узниками чужой земли. Семь лет они томились в подземелье, семь лет не видели дневного света. Каждое утро (и только поэтому они знали, что на земле утро) ханский слуга спускал им на веревке, через узкое отверстие, кувшин с водой и ячменную лепешку, а иногда вместо лепешки сырое тесто. Дошло до того, что уже мечтали узники о смерти, ибо жизнь их была хуже смерти.
Однажды через узкое отверстие к ним проникла картавая речь:
— Здравствуйте, страдальцы, живы ли вы, здоровы ли вы?
— Кто бы ты ни был, добрый человек, таджик или узбек, спасибо тебе за то, что нас о здоровье спросил. А мы выбились из последних сил. Остались на нас кожа да кости, смерть мы зовем к себе в гости, — послышался из подземелья слабый голос.
— Я не человек, я индийский скворец, я прилетел, чтобы вам помочь.
— Не вызволит нас и могучий боец, как же нам поможет маленький скворец?
А скворец прокартавил:
— Прислала меня к вам пери Юнус, узнала она о вашей беде. Сброшу я вам перо и бумагу, а вы напишите вашему хану Шахдару просьбу-письмо.
Кое-как, в темноте подземелья, слабыми руками написали Асад и Шадман письмо, привязали его к веревке, которая всегда висела у них над головой.
Скворец схватил клювиком веревку, стал ее тащить, долго вытаскивал, и наконец показалась бумага. Спрятал ее скворец между крылышками и улетел, оставив узникам надежду, и не знали они, что надежда тщетная, что письмо попало к Безбородому.