В. Н.) и всей душою предан благочестию. Часто с самою искреннею набожностию бывает в церквах за священными службами; нередко и ночью, по примеру Давида, вставши с постели и простершись на полу, продолжает до самого рассвета свои молитвы к Богу о помиловании или о заступлении, либо в похвалу ему. И что особенно странно, при его величайшей власти над народом, приученным его господами к полному рабству, он никогда не покушался ни на чье состояние, ни на жизнь, ни на честь. Потому что хоть он иногда и предается гневу, как и все замечательные люди, одаренные живостью чувства, однако ж никогда не позволяет себе увлекаться дальше пинков и тузов».{12}
Мейербергу вторит англичанин Сэмюэл Коллинс, придворный врач Алексея Михайловича: «Наружность императора красива; он… здоров сложением; волосы его светло-русые, он не бреет бороды, высок ростом и толст; его осанка величественна, он жесток во гневе, но обыкновенно добр, благодетелен, целомудрен, очень привязан к сестрам и детям, одарен обширной памятью, точен в исполнении церковных обрядов, большой покровитель веры; и если бы не окружало его густое облако доносчиков и бояр, которые направляют ко злу его добрые намерения, то его, без сомнения, можно было бы поставить наряду с добрейшими и мудрейшими государями».{13}
Уроженец Курляндии Якоб Рейтенфельс, живший в Московии в 1671–1673 годах, оставил наиболее подробную и доброжелательную характеристику внешности, образа жизни, привычек и характера русского царя:
«Росту Алексей… среднего, с несколько полным телом и лицом, бел и румян, цвет волос у него средний между черным и рыжим, глаза голубые, походка важная, и выражение лица таково, что в нем видна строгость и милость, а вследствие чего он обыкновенно внушает всем надежду, а страха — никому и нисколько.
Нрава же он самого выдержанного и, поистине, приличествующего столь великому государю: всегда серьезен, великодушен, милостив, целомудрен, набожен и весьма сведущ в искусстве управления, а также в совершенстве знает выгоды и планы чужеземцев. При этом он немало времени посвящает чтению книг (насколько это возможно при отсутствии литературы) и изучению наук, касающихся природы и политики. Большую часть дня он уделяет совещанию о государственных делах, немалую также размышлению о вопросах веры и богослужения, часто вставая даже по ночам для воздавания Богу хвалы по псалтири царя Давида. Довольно редко выезжает он на охоту в поместье, т. е. загородные дворцы. Посты он соблюдает строже, чем кто-либо, а пост сорокадневный, перед Пасхой, он строжайше соблюдает, добровольно воздерживаясь от употребления даже вина и рыбы. От всяких напитков, а в особенности водки, он так воздержан, что не допускает беседовать с собою того, кто выпил этой водки. В военном деле он сведущ и неустрашим, однако предпочитает милостиво пользоваться победами, нежели учить врагов миру жестокими мерами… Он занимается и благотворительностью и щедро оделяет нищих, коим не только почти ежедневно, собрав их толпу около себя, подает обильную милостыню, а накануне Рождества Христова посещает заключенных в темницах и раздает им деньги… Кроме того, Алексей так предан набожному образу жизни, что с ним постоянно духовник, без разрешения которого он не посещает даже никаких игр или зрелищ». В конце этого развернутого отзыва Рейтенфельс заключает: «Это государь доблестнейший и справедливейший, равного имеют немногие христианские народы».{14}
Шестнадцатого января 1648 года состоялась свадьба будущих родителей царевны Софьи — девятнадцатилетнего царя Алексея Михайловича и Марии Ильиничны Милославской, пятью годами старше мужа. О матери царевны Софьи сохранилось немного известий. Коллинс пишет о Марии Ильиничне: «Теперешняя царица часто хаживала в лес по грибы (намек на ее бедность до замужества. — В. Н.). Она была недурна собою и красилась драгоценными алмазами скромности, трудолюбия и благочестия».{15} Другие иностранцы-современники, желая подчеркнуть бедность семьи Милославских, шли еще дальше, утверждая, что Мария в юности не только собирала грибы, но и торговала ими, а ее отец продавал вино заезжим иностранным купцам.{16}
Мейерберг дал нелестный отзыв об отце царицы, боярине Илье Даниловиче Милославском: «Выбравшись из грязи самого бедного люда и самого низшего дворянства и, по неожиданной прихоти играющего счастия, вознесенный на самую высокую степень почестей в Московии, он получил у царя весьма большую силу в качестве его тестя. Впрочем, не очень-то величается ею… Алексей и, еще важнее, сама дочь его, царица, в разговоре с ним зовут его всегда Ильей, а не тестем, не батюшкой. Да он и не пользуется какою-нибудь большою милостью у зятя и не один раз отведал его тряски за волосы на голове и бороде и кулачных тузов».
Далее Мейерберг описывает случай, весьма ярко характеризующий как отца, так и деда Софьи. Во время войны с Польшей русские войска потерпели поражение под Полоцком, «разнесся слух о приходе туда польского короля с многочисленным войском». 10 ноября 1661 года Алексей Михайлович созвал Боярскую думу и «совещался с ней, какою дорогою и с какими силами идти навстречу такому превосходному неприятелю». Сидевший недалеко от царя Милославский вдруг сказал:
— Государь, поставь меня воеводой твоих полков, и я пленю и приведу к тебе польского короля.
От подобного бахвальства Алексей Михайлович пришел в ярость и крикнул тестю:
— С чего ты, блудницын сын, приписываешь себе такую опытность в военном деле? Когда это ты набил руку на воинском поприще? Спрашиваю тебя: пересчитай свои славные воинские подвиги, тогда и мы можем надеяться, что исполнишь свои обещания. Пошел к праху, старик, со своими бреднями!
Государь вскочил, влепил Милославскому пощечину и начал трясти его за бороду:
— Как смеешь ты, негодяй, потешаться надо мной такими непристойными шутками? Сейчас же вон отсюда!
С этими словами Алексей Михайлович пинками выгнал Милославского из зала заседаний Думы и сам запер за ним двери. Австрийский дипломат закончил свой рассказ язвительным замечанием: «Илья съедает и переваривает в своем страусовом желудке эти, хоть и очень жесткие, вещи, только бы сохранять влияние…»{17}
Любопытно, что не менее осведомленный Коллинс дал Илье Даниловичу совершенно иную характеристику: «Он красивый мужчина, крепок сложением, как Геркулес, смел, имеет большие способности и такую огромную память, что помнил имена всех должностных чиновников 80-тысячного войска, знал, где они живут и какую должность каждый из них занимается. Царь больше его боялся, нежели любил, но царица всегда держала его сторону. Его сделали государственным казначеем и дали ему еще 6 или 7 должностей, которые он все исполнял очень деятельно, только не бескорыстно».{18} Свидетельство иностранного современника о больших способностях деда Софьи представляется особенно важным, поскольку его качества могли быть унаследованы внучкой.
Алексей Михайлович и Мария Ильинична произвели на свет многочисленное потомство. Первенцем царской четы стал Дмитрий, родившийся 22 октября 1648 года и проживший менее года. Затем появились на свет дочери Евдокия (18 февраля 1650-го), Марфа (26 августа 1652-го), Анна (23 января 1655-го) и сын Алексей (5 февраля 1654-го). Рождение шестого ребенка в царской семье отмечено лишь краткой записью в Дворцовых разрядах — придворной хронике того времени. Вскоре после наступления 7166 года от Сотворения мира, отмечавшегося в допетровской России 1 сентября, было зафиксировано: «Сентября в 17 день (1657 года. — В. Н.) родися Государю Царю и Великому Князю Алексею Михайловичю, всеа Великия и Малыя и Белыя России Самодержцу, дщерь Государыня Царевна и Великая Княжна Софья Алексеевна».{19} Младше ее были Екатерина (27 ноября 1658 года), Мария (18 января 1660 года), Федор (30 мая 1661 года), Феодосия (29 марта 1662 года), Симеон (3 апреля 1665 года), Иван (27 августа 1666 года) и Евдокия (26 февраля 1669 года), прожившая всего два дня.
Рождение детей царской семьи сопровождалось несложными обрядами, отразившимися в сочинении бывшего подьячего Посольского приказа Григория Котошихина. Царица рожала в мыльне при помощи повивальной бабки и «иных немногих жен». После появления ребенка на свет царь первым делом посылал духовника, «чтоб дал родильнице и младенцу и бабке и иным при том будучим женам молитву и нарек тому новорожденному младенцу имя». Только после этого «в мылню входит царь смотрити новорожденнаго, а не дав молитвы, в мылню не входят и не выходят никто». Затем царь извещал патриарха о рождении ребенка. В одном из соборов Кремля начинался благодарственный молебен, к которому присоединялся вышедший от роженицы государь. Первосвятитель сообщал о рождении нового члена царской семьи «по всем церквам и в монастыри», где также начинали «молебствовать» и раздавать милостыню «нищим и убогим людем». Большая милостыня рассылалась в богадельни и тюрьмы, часть заключенных освобождалась по случаю радостного события. В города к воеводам и церковным властям отправлялись гонцы «с царскими грамотами, чтоб они Бога молили за государские здоровья и за новорожденнаго».{20}
Сразу же после появления на свет ребенка с него снималась мерка, в соответствии с которой изготавливалась «мерная икона» с изображением ангела-хранителя новорожденного. Принадлежавшая Софье Алексеевне икона святой великомученицы Софии написана на доске длиной 45 сантиметров — таков был рост царевны при рождении. С этим бесценным для нее предметом Софья никогда не расставалась. При рождении царского отпрыска обычно устраивался торжественный обед. Но «родильный стол» по случа