По зеленой лужайке носилась лохматая белая собака. Уши ее, как крылья гигантской бабочки, хлопали по заросшей морде. Высунув язык, собака бегала от одного рыжего мальчишки к другому. Мальчики, одному было лет семь, другому – не больше пяти, играли в серсо. С деревянных мечей они бросали друг другу кольцо и ловили его. У старшего получалось ловчее, а младший торопился, то и дело падал на ровную траву. Но стоило собаке увидеть, что он растянулся, упустив кольцо, как она припускала вперед, жадно хватала его и неслась в сторону. Тогда старшему что есть силы приходилось кричать: «Чарли! Чарли! Назад! Чарли!» Собака делала вокруг игроков пару кругов, возвращала кольцо и, махая хвостом, вновь принималась выжидать промаха.
Женщина в солнцезащитных очках, сидевшая в коротких шортах и майке в раскладном кресле, зевнула в ладонь. Она вытянула ноги на маленький столик, где стоял открытый ноутбук. На экране теснились строки. Женщина потянулась. Так хотелось курить, но она дала себе слово, на этот раз самое что ни на есть честное, бросить, и теперь надо было его держать.
Она оглянулась. По асфальтовой дорожке, не спеша, шел слуга с серебряным подносом и двумя стаканами молока. Это для детей. Он вышагивал от серой прямой скалы с приземистыми башнями, высокими крышами и узкими белыми окнами. Там, наполовину увитый плющом, поднимался их миниатюрный замок. Такой ухоженный, как игрушечный…
Женщина сказала:
– Я устала смотреть на зеленую траву и холодный океан, милый. Хочу поближе к Лазурному Берегу. – В ее голосе читались капризные нотки. – Я соскучилась по югу Франции. И мне там лучше пишется…
Муж в белоснежном костюме, сидевший рядом в таком же кресле, расправил толстую газету.
– Сразу после Эпсомского дерби в Аскоте, дорогая. Ты же знаешь, я не могу пропустить заезд Генри Сендерса на его Большой Дженни. Они, как и всегда, произведут фурор. – Мужчина взглянул на губы женщины, положил руку на загорелое колено жены, улыбнулся. – Я поставил пятьдесят фунтов на Сендерса и Дженни и хочу увидеть, как вместе с ними стану победителем.
Он отвечал на ломаном русском. Этот подвиг он совершил для нее. Когда-то она поставила ему условие: либо он с рвением отличника учит ее родной язык, либо она никуда не едет. Этих условий было много, но, что интересно, ее муж все их выполнил или продолжал выполнять по сей день.
– Хорошо, – вздохнула она, – а что дети? Возьмем их с собой?..
– Милая, – муж не убирал руки с ее загорелого колена, – если не возражаешь, оставим Бэнджамина-младшего и Ричарда дома. Я хочу провести это время только с тобой. Наш дом в Сен-Тропе, яхта, теплое море. И мы вдвоем. Идет?
Женщина еще раз вздохнула:
– Как скажете, сэр. Лорд Бэнджамин-старший, – немного язвительно, но очень дружелюбно добавила она.
– В вашем тоне, миледи, я слышу насмешку, – улыбнулся муж.
Женщина потянула его за рукав, и он с нежностью поцеловал ее в губы. Сколько же лет прошло с тех пор, как она решила взобраться на ту манящую снежную гору, чтобы стать ее царицей? Надавать всем тумаков и безжалостно сбросить конкурентов вниз. Избаловаться, преисполниться гордыней. А потом кубарем скатиться самой и лежать истерзанной, изломанной, униженной среди осколков льда. В луже собственной крови, задыхаясь от боли, и думать, что она уже погибла, ее больше нет на этом свете. Но она нашла в себе силы и вновь подняться на самую вершину все той же манящей горы. Так ли будет всегда, Рита Сотникова не знала. Но пока что она была счастлива, это самое главное. А ведь и не думала, что когда-нибудь станет матерью, хранительницей семейного очага, хозяйкой замка.
Но вот – случилось. И были новые книги, о которых она когда-то мечтала. Все получилось, все. Дети выпили молока и продолжили рыцарскую игру. А собака все носилась и носилась между ними, охотясь за деревянным кольцом.
«Почему они оба такие рыжие?» – думала женщина, разглядывая своих очаровательных деток. Порода, видите ли. Столетиями они ее ковали. Кузнецы, туды` их растуды`. Ребята, конечно, красавчики – не в отца пошли, слава богу, и не в его чопорную родню. Но до чего же рыжие и конопатые! Женщина, прикрыв рот ладошкой, опять зевнула. Ничего, дочка пойдет в нее. Только в нее.