нова Степана Селиверстовича. Губные опросили капитана Бразовского Станислава Иосифовича, который тело и обнаружил, с опознанием трудностей не возникло — Маркидонова, одного из крупнейших нанимателей складских помещений, знали там многие. Далее капитан Бразовский и состоявший при нем старшина Буткевич отправились в губную управу, где дали показания уже по всей форме и под запись. Со слов Бразовского, на складах они со старшиной находились с целью проверки условий хранения ржаной муки, каковую городовое войско собиралось купить у Маркидонова. Далее старшина Буткевич пошел проверять амбар нумер двадцать, а капитан Бразовский — нумер восемнадцать. Зайдя в амбар, Бразовский и нашел купца лежащим в проходе между полками. Уже мертвого. Старшина Буткевич показал, что проверив амбар нумер двадцать и не дождавшись капитана, пошел в восемнадцатый, где застал командира стоящим над лежащим на полу телом купца Маркидонова. Старший наряда губной стражи в рапорте указал, что тело убитого к прибытию наряда еще не остыло.
На службе капитан Бразовский также подал рапорт о происшествии, и генерал Михайлов назначил дознание. Изложение Бразовским событий в своем рапорте показалось дознавателю подозрительным, поскольку как раз незадолго до того между Бразовским и Маркидоновым произошла ссора с громкой матерной руганью, которую слышно было на весь этаж.
— Не поверите, господа, — усмехнулся майор Степанов, — у дверей кабинета Бразовского собралось никак не меньше человек пятнадцати. Внима-а-а-тельно слушали да запоминали. Мне, знаете, по службе на кораблях не раз бывать приходилось, так даже от боцманов я такой ругани не слыхал!
Сам Бразовский оправдывался тем, что Маркидонов, дескать, предлагал ему взятку за не шибко внимательную проверку качества поставляемого провианта, чем он, как честный офицер, до глубины души возмутился, но внятно ответить на вопрос, почему же он тогда не доложил о воровских посулах купца, так и не смог. Однако же на всех допросах постоянно упирался — не убивал и все. На всякий случай дознаватели проверили качество последней партии поставленного Маркидоновым провианта, никаких изъянов не обнаружили, но из допроса старшины Буткевича выяснили, что ругались Бразовский и Маркидонов неоднократно и в выражениях при этом не стеснялись.
Как объяснил Степанов, арестовать Бразовского он приказал даже не из-за подозрений в убийстве купца, точнее, не только из-за этих подозрений.
— Вы же понимаете, Семен Андреевич, — говорил Степанов, — что если и были у капитана Бразовского причины убить Маркидонова, то причины эти искать следовало исключительно в делах денежных. Я потому и приказал капитана под арест посадить, чтобы можно было все бумаги по закупкам у Маркидонова поднять да просмотреть внимательно. А тут губные со своим маньяком… Мало того, что офицер, по моему убеждению, ни при каких обстоятельствах маньяком оказаться не может, так еще и копаться в наших бумагах губным уж точно ни к чему. Да и не понимают они в военных закупках ничего. А мы знали, что и как в тех бумагах искать. Нашли бы — и Бразовского так прижали, что либо сознался бы он как миленький, либо сам на допрос под заклятием попросился!
— И как, нашли что-нибудь? — заинтересовался Лахвостев.
— Ничего, — разочарованно признался Степанов. — А как потом того чухонца убили, губные давай в Москву писать, мол, военные следствию препятствуют, не дают всех подозреваемых проверить…
«Тот чухонец» — это, надо полагать, Лоор, шестой и пока что последний нумер в списке жертв.
— А Бразовского пришлось выпустить, — продолжал Степанов. — Бумаги в порядке, губные маньяка своего ищут, а раз тот маньяк чухонца убил, пока Бразовский под арестом сидел, то капитан, стало быть, и ни при чем. Не поймешь этих губных, то подавай им Бразовского как подозреваемого, то опять маньяка! Нет, Семен Андреевич, не понимаю, совершенно не понимаю!
— Ничего, разберемся, — в голосе Лахвостева звучала уверенность. Интересно, он и правда уверен в успехе или же Степанова успокаивает? — Но вы мне, Иван Данилович, вот что скажите, сугубо между нами и не под запись, — тут мой начальник доверительно наклонился к Степанову. — Вы-то сами как считаете, виновен капитан Бразовский или нет?
— Положа руку на сердце, Семен Андреевич, — ответил Степанов не сразу, — тут и так, и этак повернуться может. Прямых улик нет, косвенных немало, но на то они и косвенные… Я-то, если уж начистоту, уже собирался капитану допрос под заклятием предложить, чтобы сам на то согласился. Так оно проще было бы. Признался бы Бразовский в убийстве или в воровстве с закупками — пошел бы под военный суд. Не признался бы — и делу конец.
— А если бы не согласился? — влез я с вопросом.
— Увольнение от службы без мундира и пенсии, — сухо ответил Степанов. — И пусть бы им тогда губные занимались. Что же вы, Семен Андреевич, — обратился он к Лахвостеву, — столь неопытного помощника себе взяли? А вам, прапорщик, — это он уже снова мне, — следовало бы знать, что служилые люди могут быть допрошены под заклятием только с их согласия, за исключением подозрения в государственной измене. И ежели такового согласия не дадут, немедленно увольняются от службы и передаются губным властям. Конечно, и губные уволенных отказников допрашивать под заклятием также не вправе, но, уж поверьте, они и безо всяких заклятий умеют все выведать. Тем более, держать таких подозреваемых у себя губная стража может сколь угодно долго.
— Прапорщик Левской участвует в следствии по собственному государеву пожеланию, — веско пояснил Лахвостев.
— Вот как? — удивился Степанов. — Мои извинения, Алексей Филиппович, но все-таки правила нашей службы знать надо.
— Виноват, господин майор! — вскочив со стула и встав смирно, я показал, что дельные замечания старшего по званию для меня не менее важны, нежели его извинения.
— Вольно, прапорщик. И без чинов, — проявленное мною почтение майору Степанову понравилось. — Пожелаете лично допросить Бразовского? — это уже Лахвостеву. Лахвостев пожелал.
…Капитан Бразовский оказался коренастым, широкоплечим и большеруким. Грубые черты лица капитана больше подходили простолюдину, нежели литвинскому шляхтичу, каковым он числился согласно своей послужной ведомости.
— Скажите, капитан, — Лахвостев говорил негромко и мягко, — вот вы ругались с купцом Маркидоновым, в воровских посулах его обвиняли. Почему же вы о его поведении не доложили начальству?
— Хорошего поставщика терять не хотел, господин майор, — спокойно ответил Бразовский.
— То есть он вам долю от воровских доходов предлагал, а вы его хорошим поставщиком именуете? — с легкой усмешкой поинтересовался Лахвостев.
— Провиант он поставлял надлежащего качества, в оговоренные сроки, цены у него не сказать, что совсем уж малые, но ниже, чем у остальных купцов, те же припасы предлагавших, — обстоятельно пояснил капитан. — А что в воровство меня вовлечь хотел, так это дело обычное.
— Обычное? — недоверчиво спросил Лахвостев.
— Обычное, — капитан пожал плечами. С его сложением выглядело это несколько угрожающе. — Любой купчина хочет доходов побольше, а расходов поменьше. Потому и к воровству все они склонны. Кто поглупее, те тайком в хороший провиант подсунут гниль всякую. Кто похитрее, попробуют офицера подкупить. Но со мной такое не проходит. Мне казенные деньги уж одиннадцать лет не просто так доверяют. Ни одна ревизия никаких вольностей в их расходовании не нашла. Потому что нет их, тех вольностей. И не было ни разу.
— Старшина Буткевич показал, что с Маркидоновым ругались вы неоднократно, — напомнил Лахвостев.
— Так он мне воровство неоднократно и предлагал, — Бразовский по-прежнему был спокоен и нетороплив.
— А почему в день, когда Маркидонова убили, вы старшину Буткевича одного в двадцатый амбар отправили, а восемнадцатый сами в одиночку смотрели? — резко сменил тему Лахвостев. — По правилам такие проверки проводят вдвоем.
— По правилам — то одно, а по уму — то иной раз совсем другое, — блеснул житейской мудростью Бразовский. — По правилам мы со старшиной только после обеда бы и закончили, а так до обеда точно бы управились, не случись убийства. Я сколько по военным закупкам служу, всегда так делалось.
— Подозрения в отношении вас в немалой степени основаны на показаниях старшины Буткевича, — похоже, Лахвостев очередной сменой темы попытался пробить толстую стену абсолютного спокойствия капитана. Не вышло.
— Старшина — человек обстоятельный и предельно честный, — Бразовский снова устрашающе пожал плечами. — Что видел и слышал, так и скажет — видел и слышал. Чего не видел и не слышал — скажет, что не видел и не слышал.
— Если вам допрос под заклятием предложат, согласие дадите? — Лахвостев не унимался. И, похоже, своего наконец-то добился. Бразовский шумно вздохнул, тряхнул головой, широко улыбнулся и с неожиданной радостью в голосе сказал:
— Скорее бы уже предложили, господин майор! Сейчас же я не поймешь кто — то ли подозреваемый, то ли нет. А так враз бы все подозрения сняли!
— Вы, капитан, хотя бы понимаете, что такое допрос под заклятием?! — изумился майор Лахвостев. — Вы же потом две, а то и три седмицы с госпитальной койки не встанете!
— Да хоть и месяц! — Бразовский азартно хлопнул ладонью по столу. Стол, коему такое проявление чувств явно не понравилось, аж содрогнулся. — Да хоть два месяца, зато встану честным офицером, а не подозреваемым черт знает в чем! Виноват, господин майор!
На том Лахвостев капитана и отпустил, послав за старшиной Буткевичем. Старшина, примерно такого же медвежьего сложения, что и капитан, даже лицом на него походил, разве что был заметно выше ростом. Представился по форме, стоя во фрунт и поедая начальство глазами, да еще и таким зычным голосом, что мне лично стоило больших усилий не вздрогнуть.
Характеристике своей, данной капитаном Бразовским, старшина Буткевич полностью соответствовал. Ничего нового по сравнению с известными нам сведениями не сообщил, старое повторил именно в описанной капитаном манере: «Что видел и слышал — говорю, чего не видел и не слышал — говорю, что не видел и не слышал». Идеальный, в общем, свидетель, но толку от его свидетельств если и было больше, чем ничего, то совсем на чуть-чуть. Вот вам, кстати, о пользе правил — действовал бы Бразовский по правилам, осматривая амбары в паре со старшиной, ему бы пришлось тогда есть остывший обед, зато сейчас не надо было мечтать о допросе под заклятием, потому что в таком случае непрошибаемая честность старшины Буткевича стала бы для капитана лучше любого алиби.