Завтра я напишу Михень, сегодня Беби. Прошу тебя, передай ей прилагаемое к твоему письмо.
Теперь желаю тебе доброго вечера, спи хорошо, мой любимый Саша. Да благословит тебя Господь. Обнимаю тебя от всего моего сердца.
Твой верный друг Минни.
Среда. 25 мая 1894. Абас-Туман.
Мой дорогой любимый душка Саша!
Я только что получила твое дорогое доброе 4‑е письмо. Оно мне доставило неописуемую радость, и я благодарю тебя от всего моего сердца. Это такое счастье получать твои письма, это дает мне хорошее настроение на целый день. Мне тебя не хватает с каждым днем все больше и больше, я тоскую без тебя! Меня так глубоко тронуло то, что ты почувствовал, зайдя в мою комнату без меня, мне это пролило такой бальзам на душу, несмотря на то, что я очень страдаю от того, что ты грустишь!
Ники тоже написал мне и, между прочим, рассказал мне об ужасном грехе, который совершила однажды на прогулке Шуйка[562], проглотившая бедную птичку. Ужас! А затем наказание, когда Шуша чуть не потеряла глаз!! Я счастлива, что не присутствовала при этом, представляю страдания бедного Миши! Как говорит Ники, «почти семейная сцена». Подумай, если бы ты выколол собаке глаз, это было бы ужасно! Надеюсь, что она сейчас видит и что ты не повредил ей зрения.
Мы вернулись с небольшой утренней прогулки, наконец-то прояснилось, и воздух великолепен. Небо стало голубым, но горы покрыты снегом. Этим и объясняется холод минувших дней. Вчера я продрогла в моей комнате и даже решила вечером затопить. Очень неприятно, когда тебя всю пронизывает холодная сырость. Мы нанесли визит Николаю, который живет вместе с Шервашидзе в доме Трубецкого. В его маленьком саду я нарвала прекрасный букет сирени. Теперь он наполняет своим запахом всю мою комнату.
После завтрака добрый старый Захар[ьин] пришел ко мне попрощаться. Он меня очень тронул тем, что сказал. Прямо перед отъездом он заявил: «Я вас очень прошу ничего мне не давать, во имя неба, абсолютно ничего. Я хочу сказать вам, что все это я сделал из преданности вам, а не из-за какого-либо интереса». И я должна была согласиться, это было очень приятно, но ты понимаешь, что я почувствовала себя неловко.
Воронцов чувствует себя лучше, сегодня он опять появился. До этого он целую неделю оставался у себя и очень страдал бедняжка. Мы совершили прогулку в маленьком экипаже по большой дороге Ахалцы. Там была масса васильков и маков, которых мы набрали и привезли с собой. Весь воздух был напоен изумительным запахом сливы. Так пахнет такой маленький белый цветочек в Крыму. Мы долго не могли понять, от чего же здесь исходит такой приятный аромат, и под конец обнаружили травку, от которой он распространялся. Но, к сожалению, в комнате он становится слишком сильным и даже неприятным. Кладу одну такую травку в мое письмо, может быть, ты еще почувствуешь запах, когда откроешь его. Вчера я получила телеграмму от Саши Оболенского[563]. Он очень доволен своим пребыванием у вас в Гатчине и тем, что вас всех повидал. А сегодня утром пришло письмо от Жуковского. Он наслаждается тем, что находится рядом с тобой. Но почему же другие добрые господа так скучны, в частности Черевнин, как глупо. Но тем не менее, прошу тебя, передай им всем мои приветы.
У бедной Миры сегодня болит ее маленькая лапка. Я опасаюсь, что она ее, наверное, немножко подвернула, но никто не заметил ни как, ни когда. Она просто вскрикнула, когда расстроилась от того, что не смогла идти меня сопровождать во время прогулки. Она пыталась вылезти из своей корзинки, чтобы пойти со мной, но на трех лапках это было невозможно. Надеюсь, что бедному г-ну Хису[564] лучше, как неприятны эти боли в затылке, хоть бы все побыстрее прошло. Значит, ты думаешь переезжать в Петергоф, надеюсь послезавтра, хорошо бы погода до этого установилась, иначе будет плохо, ведь нижние комнаты очень холодные и сырые. Георгий и Ксения тебя обнимают. Они все трое сидят напротив меня на диване и читают. Теперь я должна заканчивать мое письмо, содержание которого, как я чувствую, малоинтересно. Но ведь особо не о чем рассказывать. Итак, обнимаю тебя от всего сердца, мой ангел Саша, и прошу Господа тебя благословить и сохранить.
Твой верный друг Минни.
26 мая 1894. Абас-Туман.
Мой дорогой и любимый душка Саша!
Я чувствую, что сегодня мы с тобой, как никогда, объединились в наших молитвах и мыслях, вспоминая тот единственный счастливый день 1869 года! Уже 25 лет прошло с тех пор, как родился наш дорогой незабываемый маленький Беби[565]! С трудом верится, что столько лет могло пройти с того дня. И наше горе из-за его пустого места всегда с нами!
Твои добрые слова сегодняшним утром меня глубоко тронули, и я еще раз благодарю тебя за них от всего моего сердца. Теперь этот день вновь станет праздником в нашей семье, потому что это и день рождения невесты нашего дорогого Ники. Но, с другой стороны, по существу, для нас это всегда будет мучительным.
Наш добрый старый Захарьин сегодня нас покинул. Мы встретились с ним, возвращаясь из церкви. Он уезжал совсем один, и мы ему кричали: «Счастливого путешествия!» Он нам заулыбался в ответ. С ним даже нет слуги. Это невероятно, но, кажется, ему всегда помогают и за ним ухаживают только женщины в его доме, еще одна его оригинальная черта! Вчера, говоря о Захар[ьине], вдруг все превратились в мёд. Сначала с ним имел долгую беседу Воронцов, потом Олсуфьев, которому он все объяснил на будущее. Это возымело прекрасный эффект, как будто ангел мира пролетел над всеми ними. Сегодня Вор[онцов] сказал мне, что очень хорошо, что я привезла Захарьина сюда. Они так быстро переменили свое мнение, просто смешно, но тем лучше для них. Может быть, они вообразили, что он все поставит с ног на голову и будет держать Георгия в натопленных комнатах без воздуха. Ну это ужасно глупо, просто по-идиотски.
Бедный Воронцов опять волнуется за Софку[566], которая болеет. Она вновь слегла с теми же болями. Потом его очень впечатлила и огорчила смерть сына Зографо, единственного сына несчастных Паркутов[567]! Сам он еще очень плохо выглядит, совершенно желтый, но, по крайней мере, больше не страдает. Какие ужасные впечатления и воспоминания у него будут от этого пребывания в Абастумане! Погода никак не хочет устанавливаться. Дождь идет уже в течение 7 дней! Грустно и досадно. Тем не менее мы пользуемся теми редкими моментами, когда показываются солнечные лучи, и выходим на прогулки. У Миры с лапкой уже лучше, но она еще немножко прихрамывает. Но это не мешает ей пребывать в очень хорошем настроении. Она все время требует, чтобы мы брали ее с собой на прогулки как пешие, так и в экипаже.
Я уже отчаялась писать, потому что мои письма не приходят к тебе каждый день. Скажи Безаку[568], что это просто стыд, он должен наладить работу почты, она должна ходить с той же скоростью, что ездят путешественники. Это какой-то недосмотр.
Как поживает глаз бедной, но злой Шуйки? Успокоился ли Миша, учитывал, что она сохранила зрение? Я уверена, что он был в отчаянии, бедный мальчик.
Мы ужинаем всегда в семейном кругу. В 10 часов все собираются играть в лу до половины двенадцатого. Тогда я уже очень хочу спать. В последние дни в моей комнате холодно. Утром, когда я встаю, всего 9 градусов, но для сна это очень хорошо.
Теперь надо заканчивать, обнимаю тебя изо всех сил, мой ангел Саша, и прошу Бога тебя благословить и сохранить. Георгий и Ксения тебя целуют.
Твоя навсегда
Твой самый лучший друг Минни.
Обнимаю дорогих детей.
27 мая 1894. Абас-Туман.
Мой дорогой и любимый душка Саша!
Наконец-то погода стала великолепной, теплой и приятной. Мы тут же воспользовались этим и совершили чудесную прогулку верхом. Сначала мы поехали посмотреть развалины очень старой церкви. На одной из ее стен еще сохранились фрески. Но, к несчастью, какие-то глупцы именно эти фрески выбрали для того, чтобы написать на них свои дурацкие имена голубой и розовой краской, а другие их просто нацарапали, что еще хуже. Как это возмутительно и постыдно сделать такое прямо на картинах! На другой стене было написано большими голубыми и розовыми буквами: «Елизавета Нечаева, Юрий Нечаев и Зинаида Нечаева». Я пришла в негодование, когда увидела имена этого восхитительного трио на стенах старой церкви. А Георгий сказал, что эти люди живут где-то здесь. Сначала мы полюбовались прекрасным видом, открывающимся с высоты этих руин, а потом спустились с горы пешком, потому что спуск был слишком крутым и скользящим. Мы выпили чаю недалеко оттуда, в очень красивом месте, там, где мы устраивали последний пикник два года назад.
По пути мы пережили страшный момент: бедный Бреверн (Яшка) поднимался вместе с нами, и в то время, когда мы ехали шагом, я услышала ужасный шум. Обернувшись, я увидела, что лошадь Яшки перекувырнулась, он упал с нее, и она его полностью накрыла: и лицо, и тело. Я никогда не видела ничего подобного!! Но он тут же встал и не произнес ни слова. Правда, он не мог пошевелить правой рукой. Давыдов и Попов тут же поспешили к нему и отвели его в больницу, рядом с которой мы оказались. Обнаружилось, что у него вывихнуто плечо. К счастью, ему тут же его вправили. При этом боль была невероятная, говорят, бедный старик ужасно кричал. Но как только мы устроились пить чай, он уже появился в медицинском халате и с подвязанной рукой, как будто ничего не случилось. Это было что-то невероятное, слава Богу, что все так хорошо закончилось. Он мог бы оказаться убитым на месте на такой твердой и каменистой дороге. В половине шестого мы возвратились, очень довольные нашей прогулкой и божественной погодой.