социальных институтов и структур, предложенных председателем Совета министров П.А. Столыпиным. Обращаясь к царю, этот преданный делу монархии, широко мысливший человек писал летом 1906 года: «Жизнь моя принадлежит Вам, Государь; все помыслы, стремления мои – благо России; молитва только Всевышнему – даровать мне высшее счастье: помочь Вашему Величеству вывести нашу несчастную Родину на путь законности и порядка».
Однако курс перемен, предложенный сильным премьером с полного одобрения императора, встретили улюлюканьем и резкими нападками в первую очередь те, на чье спасение он был рассчитан, – остатки спесивого российского барства. Двигаться же вперед, ничего не меняя, уже было нельзя. Это осознавали практически все. Полумеры и паллиативные решения, которыми так богата история последнего царствования, служили отражением попыток изыскать компромисс между привычным существованием и прагматизмом.
Либеральная фронда, популярные и словоохотливые ее лидеры, шумная и влиятельная пресса хотели видеть в России либерально-монархический строй, наподобие Англии, где монарх царствует, а делами управления занимаются облеченные доверием народа известные и честные деятели. Однако английская политическая система вызревала и формировалась столетия, в то время как России судьба такого срока не отпустила, и двигалась она во времени другими путями. Зачатки так называемого гражданского общества здесь стали проявляться только в XIX веке, в то время как во многих европейских странах и в США существовали уже развитые парламентские системы. Надо было быть невероятно увлеченными людьми, заменить реальную действительность книжными представлениями о ней, чтобы надеяться, скажем, на то, что всеобщее избирательное право может привести к созданию демократических институтов европейского типа.
Как показано дальнейшее, политические воззрения большинства народных радетелей и спасателей России всех оттенков оказались в итоге несостоятельными. Уже через несколько недель после падения монархии управляющий делами Временного правительства, видный деятель кадетской партии В.Д. Набоков сетовал на то, что от революции они «совсем не то ожидали».
Подобные прозрения стали постепенно чуть ли не обязательными для холеных «революционеров в белых манишках», у которых сколько-нибудь широкой базы в стране не было. Это показали достаточно свободные выборы в конце 1917 года в Учредительное собрание, где все партии «европейцев и джентльменов» вместе не набрали и 10 % голосов.
Историю российского либерализма можно назвать трагикомедией: деятельно участвуя в «раскачивании лодки», либералы пошли на дно вместе с теми, кто был у руля. По замечанию Н.А. Бердяева, самый большой «парадокс в судьбе России и русской революции в том, что либеральные идеи, идеи и права, как и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям, и русским исканиям универсальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием».
Николай II сам, стиль его правления и общения не соответствовали многим распространенным в народе представлениям о верховном правителе. Да и во внешности его было мало имперского величия, способного вызвать раболепный трепет. Царь слушал всех всегда довольно внимательно, очень редко кому возражал. За всю свою жизнь государственного деятеля он не позволил себе ни разу сорваться, никогда не повышал голос на собеседника, хотя часто общался, превозмогая себя.
Воспитанную в детстве выдержанность и природную незлобивость последнего царя многие окружавшие его люди, сформировавшиеся в душной атмосфере чинопочитания и сословно-иерархического хамства, воспринимали как безволие и слабохарактерность.
Были и такие, кто придерживался иного мнения. В 1911 году попавший в немилость известный сановник С.Ю.Витте заметил, что «отличительные черты Николая II заключаются в том, что он человек очень добрый и чрезвычайно воспитанный. Я могу сказать, что я в своей жизни не встречал человека более воспитанного, нежели ныне царствующий император».
Последний монарх был аккуратным, даже педантичным человеком и свои обязанности выполнял тщательно и с большой пунктуальностью. Даже в самые тяжелые минуты он не позволял себе расслабиться и жил в соответствиис установленными для правителя распорядком дня, очень редко его меняя. Личное недомогание, серьезная болезнь члена семьи, какие-то другие неприятности лишь в исключительных случаях могли заставить императора отменить прием министра, отложить ознакомление с очередными деловыми бумагами или отказать в назначенной аудиенции.
С детских лет и буквально до последних дней своей жизни он систематически вел дневник, и сохранились десятки тетрадей, содержащих лапидарные поденные записи. Николай Александрович считал, что ведение дневника приучает к аккуратности и учит кратко излагать свои мысли. В его семье дневники вели все: жена, четверо дочерей и даже маленький Алексей. Царь не преследовал цель оставить потомкам свидетельство величия своих мыслей и поступков. Он писал потому, что «так надо», и эти тетради не предназначались для посторонних: это личный, глубоко камерный документ.
На протяжении десятилетий стиль изложения и набор описываемых объектов почти не менялся: самочувствие, погода, приемы, встречи с родственниками, прогулки, семейное времяпрепровождение. О своем «царевом деле» упоминаний очень мало, что не было случайным, а являлось следствием непреложного правила: каждому занятию свое время.
Он не любил и не одобрял разговоры на темы государственного управления вне времени официальных занятий и не с людьми, облеченными соответствующими должностными функциями и компетенцией. И если, скажем, на представительной семейной трапезе у своей матери в Аничковом дворце в окружении большого числа родственников кто-то позволял сделать замечание о каком-нибудь министре или другом должностном лице или дать оценку тому или иному аспекту государственной политики, то монарх такие разговоры никогда не поддерживал, а свое неодобрение начинал проявлять подчеркнутым безразличием к нарушителю этикета. Исключение не делалось даже для самых близких из Романовых.
Об этом свойстве императора царедворцы и родственники были прекрасно осведомлены и если пытались добиться от царя каких-то реакций и решений, то старались встречаться с глазу на глаз.
Дневниковые записи больше говорят о личности самого правителя, чем о времени или о государственной политике. Иногда на его страницах можно встретить необычный всплеск эмоций. Отметим октябрь 1905 года: революционная волна набирает силу, достигнув уже уровня «десятого вала», судьба монархии висит на волоске.
Царь под воздействием событий и своего ближайшего окружения соглашается пойти на уступки революции и подписывает манифест о «даровании народу незыблемых основ гражданской свободы», что было крупным шагом на пути превращения России в конституционную монархию. Этот «росчерк пера» дался царю очень тяжело. Пришлось превозмочь себя, переступить через принципы и согласиться на то, что всегда считал неприемлемым для страны.
Выдержка и хладнокровие в этом случае с трудом выдерживали напор событий. Вот страница, относящаяся к 17 октября 1905 года: «Подписал манифест в 5 часов. После такого дня голова сделалась тяжелою и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, спаси и умири Россию!»
Однако уже на следующий день настроение стало близким к обычному, и записи приобретают традиционный характер: «Сегодня состояние духа улучшилось, так как решение уже состоялось и пережито. Утро было солнечное и радостное – хорошее предзнаменование. Принимал все время до завтрака. Гуляли вдвоем. Читал весь вечер. Получил много телеграмм. Стана (великая княгиня Анастасия Николаевна. – А.Б.) обедала у нас».
Во многих своих проявлениях авторитарная самодержавная система замыкалась на высшей власти: всякое сколько-нибудь значительное решение почти на любом уровне требовало ее одобрения. От различных должностных лиц, общественных и частных организаций и от отдельных подданных на имя царя шел огромный поток докладов, памятных записок, прошений, ходатайств и другой корреспонденции по самым различным вопросам. Вся эта лавина оседала в Императорской канцелярии и различных управлениях дворцового ведомства. Определенная часть попадала к Николаю II.
Все, что к нему поступало, он читал очень внимательно, и это занятие практически ежедневно отнимало у него несколько часов. Удивительное усердие в ознакомлении с деловыми бумагами просто поражает, особенно если учесть, что эти занятия никогда ему радости не доставляли.
Почти каждый день бывали министры, крупные военные чины, родственники, занимавшие различные должности в госаппарате, русские и иностранные послы и многие другие. И каждый нес «свой вопрос», ставил какую-то проблему, которую надо было решать и очень часто незамедлительно. Если за этим приходили крупные, широко мыслящие и деятельные сановники (С.Ю. Витте, П.А. Столыпин, А.В. Кривошеин и некоторые другие), то принятие решений упрощалось, так как такие деятели почти всегда знали, что и как надо было делать. Им требовалась лишь санкция. Однако в иных ситуациях именно императору приходилось формулировать решения в широком диапазоне проблем: от поиска места под строительство царскосельской оранжереи до формы и времени объявления войны.
По своим деловым способностям и интеллектуальному развитию император вполне соответствовал для предназначенной ему исторической роли. Хорошо знавшие его люди из близкого окружения неоднократно отмечали его незаурядные способности. Многолетний министр финансов, а затем премьер-министр С.Ю. Витте, человек в высшей степени амбициозный и самолюбивый, имевший достаточно оснований для недовольства Николаем II, признавал, что император «несомненно очень быстрого ума и быстрых способностей; он вообще все быстро схватывает и быстро понимает».