Сердечно обнимаю тебя.
Твой Ники.
8 мая 1889 года.
Царское Село.
Мой дорогой Сандро!
Очень меня обрадовало твое милое письмо из Лондона, которое я получил 6‑го, в день рождения, как раз, когда Сергей был у меня, так что мы вдвоем прочли его с живейшим интересом и решили, что в нем есть что-то такое особенное, чего не найдешь в других обыкновенных письмах. Я душевно искренне рад, что ты нашел Валлийское[615] семейство таким симпатичным, а в особенности меня обрадовало, что тебе так понравилась В.[616]; по моему иначе и быть не могло! Она действительно чудное существо и чем больше и глубже вникаешь в ее душу, тем яснее видишь все ее достоинства и качества.
Я должен сознаться, что ее очень трудно сначала разгадать, т. е. узнать ее взгляд на вещи и людей, но эта трудность составляет для меня особую прелесть, объяснить которую я не в состоянии. Чрезвычайно жаль, что вы так недолго виделись и не успели вполне свыкнуться, но надеюсь, это не последняя твоя встреча с нею. Я не знаю, что я дал бы только, чтобы увидеть вас болтающими вместе. Я с нетерпением жду оттуда известий и наверное ожидаю письма завтра. Как только получу, сейчас же тебя извещу, хотя, к счастью, не осталось много времени до твоего прихода!
Теперь расскажу немного и о своем житии-бытии. Во-первых, я стал твоим товарищем по Свите, сделавшись флигель-адъютантом; мой восторг не имел границ! Кроме того, я назначен членом Государственного Совета и Комитета министров, представляю тебе судить об этом! Во-вторых, я служу с 1 мая в Гусарском полку и крепко полюбил свое новое дело. Слава Богу, все идет хорошо, и я постепенно утверждаюсь в нем. Но разные посетители отрывают меня от кавалерийских занятий, что меня очень расстраивает; теперь здесь князь Черногорский[617] и шах Персидский[618]. У нас раньше был крошечный японский принц-моряк, очень интересовался флотом, но он теперь уехал.
Радуюсь за тебя, как за владельца яхты, надеюсь, что будет отвечать она твоим требованиям. Отчего только ты записал ее в Севастопольский клуб, ведь ты служишь в Балтийском флоте, а туда будешь только наезжать! Очень жаль, что Король и Королева не будут в Копенгагене во время твоего пребывания, так как они поехали недавно в Гмунден к Кумберлендским[619]. Так же не увидишь ты дядю Вальдемара[620], он кажется там же и скоро идет в плавание.
Ты не знаешь, мой милый, как я рад тебя скоро увидеть; вот уж кажется, в самом деле, будет о чем поговорить, хватит не на один месяц, а особенно приняв в расчет «некоторый» вопрос!
Хорошо и счастливо будет день 20 мая спуск «Императора Николая I», потому что вероятно господа и прибудут в Кронштадт. Еще раз от души спасибо за доброе письмо.
Крепко обнимаю тебя. Дай Бог счастливого возвращения!
Твой Ники.
16 сентября 1889 года.
Фреденсборг[621].
Дорогой Сандро!
От души благодарю за письмо. Ксения просила также благодарить тебя за брошку; она очень сожалеет, что сама не ответила тебе, но отговаривается незнанием твоего адреса.
Киль мне чрезвычайно понравился[622]. Жаль, что не успел осмотреть что-либо интересное. Бухта удивительно хороша, я думаю мало таких на свете; у нас такая же – это Севастополь. Так же как и ты в восторге увеличению нашего флота; одного желаю, чтобы дело также шло в будущем как оно теперь идет. При имени «Адлер» меня слегка покоробило, но вспомнил об укреплении того же имени, я успокоился.
Я радуюсь за тебя, что ты после 4‑х лет опять попал на твою чудную родину. Подумай обо мне, когда проедешь по знакомым мне местам в Батуме и Боржоми, так же и в Михайловском. Стоит ли там павильон с левой стороны дороги, если ехать в Боржом, в котором завтракали после парада? При виде Гурийцев тебе наверное вспомнится Крым и их пляски в саду Ливадии? Веселился ли ты в известном смысле в Биаррице? Эдакий мошенник!
Как скучно без тебя. Наша милая «Тамара» стынет в Неве и думает о плавании в шхерах, о бегстве туда! Кажется, иду в Грецию с Королем и Королевою, так что, пожалуй, и не придется идти на одном из наших судов. Это меня сильно расстраивает. Буду надеется, хоть на обратный путь.
Вчера здесь была охота, на которой пробыли весь день. Очень мало дичи после наших облав; десятка два коз, 5–6 лисиц и 3–4 зайца! Поедешь ли в Караяз (? – А.Б.)? Вот где можно позабавиться!
Пора кончать, подходит время завтрака.
Крепко целую тебя милый «Ducky». Обнимаю Сергея.
Твой преданный Ники.
18 сентября 1890 года.
Спала.
Дорогой Сандро!
Сердечно благодарю тебя за твое письмо, а также за присланные телеграммы из Алжира и Неаполя. Я мысленно постоянно с тобой и радуюсь, что ты успешно продвигаешься к Черному морю. Теперь я поделюсь с тобой впечатлениями о маневрах[623]. Прямо из вагонов мы отправились на один из фортов около Луцка, откуда хорошо было видно наступление Люблинской армии Гурко[624], изображающей австрийцев, на Волынскую армию Драгомирова[625], действительно, нашу.
Во все последующие дни неприятельская армия продолжала энергически оттеснять нашу в глубь Волыни, пока, наконец, на укрепленной позиции (долговременные форты) у Ровно она встретила сильный отпор. Начальниками кавалерийских корпусов были: в Люблинской армии – Николаша[626]. а Волынской – Струков[627]; оба действовали мастерски, посредники не знают, кому отдать предпочтение; один день первый был безусловным победителем, другой день – второй. Оба выказали блестящие способности в командовании кавалерийскими массами. То же самое нужно сказать и относительно обоих главнокомандующих армиями.
Ты не думай, что я увлекаюсь, говоря это, но так находят все присутствовавшие. Войска произвели на меня такое отрадное впечатление, о котором я вовсе не помышлял, и, по-моему, не только можно, но должно сравнивать их действия с действиями Гвардии, и по виду также. Все время стояла холодная, дождливая погода, местность для маневрирования была трудная, переходы огромные и, несмотря на все эти невзгоды, на параде все войска представились в таком виде, в котором, дай Бог, они всегда бы оставались впредь.
В строю было 128 000 человек и 468 орудий, из которых был дан залп в момент поднятия Императорского штандарта на Царской палатке. Я в жизнь свою не забуду этого чудного зрелища; каждое орудие дало по три выстрела в течение двух минут и все это сливалось с потрясающим ура! обеих армий. Приятно было видеть и чувствовать эту мощь, сосредоточенную на небольшом сравнительно пространстве, и сознавать, что это только десятая часть всей нашей армии. Я тебя уверяю, что у меня редко так сильно билось сердце.
Все шесть дней маневров мы жили в Ровно в здании реального училища, совершенно превращенного во дворец. Каждый день выезжали на маневры по железной дороге, в последний день в экипажах – до того были велики расстояния между сторонами. Между прочим, на параде участвовали и твои Крымцы и прошли великолепно Александровской колонной, все 4 батальона вместе.
Здесь мы благодушествуем с 3‑го числа, ездим каждый день на охоту и очень удачно. Sweatu убил четырех больших оленей и двух хороших кабанов. Ксения здесь в первый раз и вполне наслаждается здешним способом жизни. Теперь здесь гостит тетя Тира со старшей дочерью. Мы останемся еще ровно неделю; 25‑го едем в Скерневицы на 5 дней и затем возвращаемся в Гатчину, где я вероятно буду иметь удовольствие увидеться с милым картофелем[628].
Очень вероятно, что мне придется сесть на фрегат не в Севастополе, к несчастью, а в Триесте, если недоразумения с Портою не уладятся[629]. Покаместь буду ждать окончательного приказания в Пирее, где ты наверное увидишь Пупи.
Прощай мой милый Сандро. Ксения и я тебя крепко обнимаем.
Твой Ники.
29 ноября 1890 года.
Красное море. Фрегат «Память Азова».
Мой дорогой Сандро.
Сердечное тебе спасибо за твое письмо, которое я получил на Ниле, на обратном пути из Верхнего Египта. В Каире были ровно (через) месяц после вас. Начну с начала, т. е. после нашего ухода из Пирея.
Последние дни в Афинах мы были на трех балах; я танцевал с увлечением, хотя картофеля очень недоставало. Казалось, что судьба хотела вознаградить нас за потерянный для нас всех сезон 1891 года. Может быть ты не знаешь, что греческий Джорджи[630] пошел с нами на фрегате и будет плавать до Владивостока, откуда вернется назад на «Корнилове».
Переход из Пирея в Порт-Саид был скверный, мы шли с попутным штормом, как оказалось впоследствии. Фрегат валяло сильно боковою качкою, мы делали 14 размахов в минуту, иногда доходило до 28 градусов в каждую сторону. Из этого ты можешь судить, что происходило в каютах, а также во время еды. Я вовсе не был болен, наоборот, чувствовал себя отлично и часто думал о тебе. Офицеры «Азова» с этой минуты стали питать ко мне некоторое заслуженное уважение; я думаю, что теперь навсегда избавлен от морской болезни! Или качка фрегата так мягка и вместе с тем быстра, что не возбуждает во мне тошноты.