Меня очень поразило известие в газетах о печальном конце лорда Страффорда. Глубоко сочувствую потере Вами старого преданного слуги.
С новыми добрыми пожеланиями и с любовью Алике остаюсь, дражайшая Бабушка, Ваш верный и любящий внук
Ники.
8/20 июля 1899 года.
Петергоф.
Моя дражайшая Бабушка!
Ваше доброе письмо с горячим сочувствием нам в нашем ужасном горе глубоко тронуло меня, и я от всего сердца благодарю Вас за него[711]. Это действительно был внезапный, неожиданный, страшный удар, и у бедной милой Мамá почти разорвалось сердце. Ей было особенно тяжело это перенести, потому что в последнее время она не была с нашим дорогим Джорджи. Зная, что в такое время утешает каждое доброе слово, я не премину сообщить ей о Вашем нежном письме.
Рад сказать, что Аликс и Бэби чувствуют себя хорошо и обе весь день проводят на балконе. С самого рождения нашего ребенка погода была великолепная. Я не припомню такой жары у нас на севере.
Мамá возвращается с телом в понедельник, и я поеду встречать ее в Москву с тем, чтобы вернуться вместе с ней. Придется на два дня расстаться с Аликс. Похороны в Петербурге будут, вероятно, 14/26.
Наши планы на осень еще не совсем определились, но мы надеемся, что Вы позволите нам приехать в Балморал с детьми в конце августа н[ового] ст[иля][712].
Алике и я шлем Вам нашу глубочайшую любовь. Остаюсь, дражайшая Бабушка, Вашим преданным и любящим внуком
Ники.
21 октября 1899 года.
Дармштадт.
Дорогая моя Ксения!
От души благодарю тебя за твое длинное и занимательное письмо, которое меня очень обрадовало. Из последних твоих телеграмм я с удовольствием узнал, что у вас погода снова теплая. Досадно жить на Юге, когда погода дурная, как у вас было до сих пор. В этом отношении нам особенно повезло тут в этом году. Я никогда не думал, чтобы в конце октября здесь, в Средней Германии, можно было играть в лаун-теннис и каждый день пить чай на воздухе; сегодня, например, в тени было 16 градусов – благодать Господня! Вот настоящий отдых для меня, с пребыванием в лесу и с полнейшей свободой действий.
И Аликс и я мы наслаждаемся тут вовсю с нашими детками. От здешней спокойной жизни боли у нее совсем прошли, слава Богу! Лишь бы они не возобновились опять зимой от стояния при разных случаях и приемах.
Как и ты с Сандро, я всецело поглощен войною Англии с Трансваалем, я ежедневно перечитываю все подробности в английских газетах от первой до последней строки и затем делюсь с другими за столом своими впечатлениями. Я рад, что Аликс во всем думает, как мы; разумеется, она в ужасе от потерь англичан офицерами, но что делать – у них в их войнах всегда так бывало!
Не могу не выразить моей радости по поводу только что подтвердившегося известия, полученного уже вчера, о том, что во время вылазки генерала Уайта, целых два английских батальона и горная батарея взяты бурами в плен! Вот что называется влопались и полезли в воду не зная броду! Этим способом буры сразу уменьшили гарнизон Лэдисмита в 10 тысяч человек на одну пятую, забрав около 2000 в плен. Недаром старик Крюгер[713], кажется, в своем ультиматуме к Англии сказал, что, прежде чем погибнет Трансвааль, буры удивят весь мир своею удалью и стойкостью. Его слова положительно уже начинают сказываться.
Я уверен, что мы еще не то увидим, даже после высадки всех английских войск. А если поднимется восстание остальных буров, живущих в английских южноафриканских колониях? Что тогда будут делать англичане со своими 50 тыс.; этого количества будет далеко не достаточно; война может затянуться, а откуда Англия возьмет свои подкрепления – не из Индии же?
Ты знаешь, милая моя, что я не горд, но мне приятно сознание, что только в моих руках находится средство вконец изменить ход войны в Африке. Средство это очень простое – отдать приказ по телеграфу всем Туркестанским войскам мобилизоваться и подойти к границе. Вот и все! Никакие самые сильные флоты в мире не могут помешать нам расправиться с Англией именно там, в наиболее уязвимом для нее месте. Но время для этого еще не пристало; мы недостаточно готовы к серьезным действиям, главным образом потому, что Туркестан не соединен пока сплошной железной дорогой с внутренней Россией.
Однако я увлекся, но ты поймешь, что при случае невольно иногда самые излюбленные мечты вырываются наружу и невозможно удержаться, чтобы не поделиться ими. Даже тут, в мирном Дармштадте, большое возбуждение, как и везде, против Англии и самое горячее участие принимается в судьбе африканских голландцев!
Когда это письмо дойдет до тебя, мы уже будем в Скерневицах. По пути туда придется остановиться почти на целый день в Потсдаме, где я намерен всячески натравливать Императора на англичан, напоминая ему о его известной телеграмме Крюгеру!
На днях мы были в Бадене, старики – Великий герцог и Великая герцогиня приняли нас самым радушным образом. Сегодня они приехали сюда, отдать визит вместе с дядей Мишей.
Так приятно, что наша церковь в Дармштадте готова, мы пользуемся каждым праздником, чтобы ездить к службе. Янышев живет здесь с дьяконом и 7 большими певчими; службы в этом составе так напоминают Ливадийскую церковь. Недавно мы были в Румпетхайме, я был рад увидеть старый дом, о котором столько пришлось слышать. Фиш и Мосси живут там.
Теперь мне, право, следует кончить. Прощай, моя дорогая Ксения. Крепко обнимаю тебя, Сандро и милых деток, четвертого будущего также![714] Когда вы думаете быть в Питере?
Христос с тобой.
Сердечно любящий старый
Ники.
5 ноября 1899 года.
Вольфсгартен.
Моя дражайшая Бабушка!
Сожалею, что до сих пор не ответил на Ваше дорогое письмо и глубоко благодарен Вам за него, как и за Вашу доброту к моему брату Мише, который, как я слышал, вернулся в Данию совершенно очарованным своим пребыванием в Шотландии.
Не могу высказать Вам, как много я думаю о Вас, зная, как Вас должна расстраивать война в Трансваале и ужасные потери, которые уже понесли Ваши войска. Дай Бог, чтобы это скоро закончилось!
Наше пребывание здесь было очень приятно, особенно благоприятствовала нам погода. Эрни и Даки выглядят такими счастливыми и славными!
На прошлой неделе мы нанесли визит Великому Герцогу и Великой Герцогине Баденским, которые приняли нас в высшей степени любезно и ласково. Мы впервые посетили это место, и нашли его очень красивым. К сожалению, мы должны через два дня покинуть милый Вольфсгартен, а на пути домой остановиться на несколько часов в Потсдаме, чтобы повидаться с Вильгельмом. Потом мы отправимся в охотничье угодье Скерневице в Польше и намерены остаться там на неделю. Надеемся быть дома в Царском Селе 16‑го ноября.
Мы с Аликс шлем Вам нашу глубочайшую любовь. Остаюсь, дражайшая Бабушка, Ваш всегда любящий и преданный внук
Ники.
5 апреля 1900 года.
Москва.
Кремль.
Дорогая моя Ксения!
Сердечно благодарю тебя за милое письмо из Севастополя, которое меня очень обрадовало. Приятно слышать, как вы все наслаждаетесь в Крыму и разогреваете ваши застывшие от Питера косточки! И мы оттуда, слава Богу, убрались и приехали сюда в день рождения Сандро.
Я не могу тебе описать те чувства, которые я испытываю здесь с началом Страстной, но могу тебя уверить, что теперь только я понял, что такое значит говеть. Аликс вполне разделяет мои чувства, это меня глубоко радует. Мы ходим и утром и вечером в разные церкви внутри теремов; службы в этих старых храмах производят чарующее впечатление. В особенности нам понравилась одна крошечная – Воздвижений Креста, любимая царя Алексея Михайловича; все образа ее под стеклом, потому что они шиты шелком дочерьми его. Сюда мы ходим каждый вечер одни, с дядей Сергеем и Эллой, больше ни для кого места нет; певчие стоят снаружи.
Вчера мы ходили по стене Кремля и зашли в старинную церковь Благовещения (Нечаянной радости) в башне напротив наших окон. Мы приложились поочередно к чудотворной иконе, окруженной массой лампадок, и пока Элла прикладывалась – верхушка ее шляпы зацепилась за одну из лампадок. Она выделывала всевозможные повороты головой – ничего не получилось. Она краснела, нас разбирал смех, а помочь мы не могли, так как священник стоял между нами и ею, и забалтывал нас объяснениями о церкви. После долгих усилий, наконец, Трепову удалось освободить ее, а главное, удержать лампадку, которая грозила вылиться на нее. Элла вся красная, с растрепанными волосами вышла с нами из церкви. Все стоявшие там улыбались и низко кланялись. Такое происшествие могло бы только случиться с тетей Катей[715].
В понедельник мы присутствовали при начале обряда мироварения – сам митрополит совершал его в мироварной палате. Крайне любопытное зрелище и благоухание уму непостижимо. Три дня и три ночи варится миро, а в Великий Четверток оно переносится в Успенский собор в красивых серебряных сосудах и там освящается вместе со Святыми Дарами во время обедни.
Мы этого не увидим, так как завтра утром мы сами приобщаемся у себя раньше. Зато мы рассчитываем пойти в 4 часа утра, с пятницы на субботу, на вынос плащаницы с крестным ходом вокруг Успенского собора. Вообще тут в Москве столько своеобразных обычаев и преданий, что их и не перечесть, а надобно самому проделать все.
Два раза удалось нам погулять в Нескучном. Погода теперь стоит хорошая, днем совсем тепло, и снег быстро тает. Москву-реку сильно вздуло, и она почти вышла из берегов, так что, пожалуй, будет наводнение в Замоскворечье.