11 октября 1906 года.
Петергоф.
Моя дорогая Мамá!
Вот уже три недели, что мы вернулись из нашей чудной поездки в шхеры. Как я тебе писал, мы все долго тосковали, приехавши сюда, по милому «Штандарту». С тех пор мы два раза были на нем. Он стоит в Неве у Николаевского моста посреди реки. В первый раз мы отправились с Ольгой и Татьяной и пили там чай. Вчера мы ходили одни, так как у детей уроки, и отлично позавтракали в кают-компании.
Погода стояла ясная, но дул шторм, нас хорошо качало на «Разведчике» до самого города. Такое самопожертвование доказало нашу привязанность к «Штандарту»! Не правда ли? Он завтра кончает кампанию; «Полярная Звезда» и «Царевна» уже стоят на своих зимних местах. На днях был великолепный спуск броненосца «Андрей Первозванный», к сожалению, без нас. Столыпин просил не ездить на церемонии, назначаемые вперед в городе.
Но, вообще, слава Богу, все идет к лучшему и к успокоению. Это всем ясно, и все это чувствуют! Только это и слышишь от приезжающих из деревни. Как давно мы этого не слыхали!
Как приятно знать, что на местах люди ожили, потому что почувствовали честную и крепкую власть, которая старается оградить их от мерзавцев и анархистов!
Ты, наверное, читаешь в газетах многочисленные телеграммы Столыпину со всех сторон России. Они все дышат доверием к нему и крепкою верою в светлое будущее! А в этой уверенности, с помощью Божией, залог приближающегося успокоения России и начало правильного улучшения жизни внутри государства. Но при всем том необходимо быть готовым ко всяким случайностям и неприятностям; сразу после бури большое море не может успокоиться! Вполне возможны еще пакостные покушения на разных лиц. Я все еще боюсь за доброго Столыпина. Вследствие этого, он живет с семейством в Зимнем и приходит в Петергоф на пароходе.
Я тебе не могу сказать, как я его полюбил и уважаю. Старый Горемыкин дал мне добрый совет, указавши только на него. И за то спасибо ему.
Ольга и Петя вернулись неделю тому назад. Она выглядит отлично, загорела и очень поправилась. Он имеет лучший вид, чем до отъезда, но чувствует себя неважно, бедный. Ему какую-то операцию скоро делают.
Мишу я вижу два раза в неделю с субботы на воскресенье и на охоте. Он жалуется на боль выше живота; давал себя осматривать доктору, который прописал ему режим и принимать капли, в общем он выглядит недурно и весело. Не знаю, конечно, что он думает, бедный, но со мною он разговорчив по-прежнему и, разумеется, про «свое дело» ни с кем не говорит после известного письма.
Мне очень грустно за тебя, когда дядя Вальдемар и Джорджи и впоследствии дядя Вилли оставили тебя одну! Мои мысли постоянно окружают тебя, моя дорогая Мамá!
Крепко тебя обнимаю. Христос с тобою.
Всем сердцем любящий тебя твой старый
Ники.
1 марта 1907 года.
Царское Село.
Моя милая дорогая Мамá!
Мы все были счастливы, когда ты благополучно достигла Лондона. Приятно, что переход через Канал[741] был тихий – это редко в теперешнее время года. Теперь очень забавно читать все, что английские газеты пишут про твое пребывание.
Вы удивительно много делаете каждый день. Наверное, ты наслаждаешься ездить с тетей Аликс в автомобиле по тамошним чудным дорогам. Мы радуемся за тебя, милая Мамá, что ты, наконец, можешь отдохнуть и жить в новой обстановке. Как хорошо, что ты бываешь в театрах! Вероятно, из семейства никого нет в Лондоне, кроме Джорджи и Мэй, – это тоже, думаю, для тебя удобно.
У нас покамест все довольно тихо. Конечно, ты уже знаешь, как открылась Дума и какую колоссальную глупость и неприличие сделала вся левая, не встав, когда кричали «ура» правые! Я получаю с того дня телеграммы изо всех углов России с выражением глубокого возмущения истинно русских людей этой непочтительностью Думы. До сих пор члены занимаются внутренними вопросами, а главное – проверкой собственных полномочий, т. е. правильно ли каждый из них выбран. Кажется, завтра или в субботу Столыпин будет читать свою речь и тогда скоро станет ясно, пожелает ли Дума серьезно заняться своим делом или начнет терять время и свой небольшой престиж болтовней и ругательствами. Поживем – увидим!
Головин-председатель[742] представился мне на другой день открытия. Общее впечатление мое, что он пустое место. Ты помнишь мерзкую историю с лабораторией бомб и всякого оружия в Политехникуме? Представь себе, что этот идиот Гагарин осмелился заявить протест на действия полиции и, кроме того, клевету, будто все найденное в его заведении есть дело рук той же полиции. Тогда я приказал Столыпину уволить его от должности и предать суду с другими профессорами. Надеюсь, что этот пример отрезвит немного остальных ректоров[743].
Пишу тебе нарочно так подробно, потому что уверен, что на тебя посыпятся письма и прошения за Гагарина. Жалко бедную старушку княгиню, но что же делать! Не могу выразить, насколько я возмущен этой дерзостью – и кого? Человека с таким именем!
К нам приехали на три дня Мари и Дмитрий. Завтра в Павловске маленький званый прием для Татьяны Константиновны[744], на который они тоже приглашены. Кажется, будет человек 150 приглашенных.
Мы все здоровы, много бываем на воздухе. Все дети тебя обнимают, особенно Татьяна. Нежно целую тебя, дорогая горячо любимая Мамá. Очень целую тетю Аликс, Джорджи и Мэй.
Христос с тобой!
Всей душой тебя любящий
Ники.
16 сентября 1908 года.
Яхта «Штандарт».
Моя милая дорогая Мамá!
Я очень прошу извинить меня, что так долго не писал тебе. Давно старался это сделать, но лень одолевала и не хотелось сидеть внизу, в каюте! Прежде всего от души благодарю тебя за дорогое интересное письмо. Видно, в Норвегии время вы проводите весело, и слава Богу! Так хорошо иногда повеселиться и забыть немного обычную серую жизнь. Надеюсь, что теперь ты приятно проводишь время в собственном доме тети Аликс. Ездите ли вы иногда в театры?
Мы здесь живем отлично почти месяц уже. В начале плавания погода была скверная; как в Петергофе, каждый день шел дождь и дул ветер. В конце августа прошел шторм, на рейде даже качало, по после этого погода в общем стала лучше, хотя холоднее, чем в прошлом году.
У Алексея был небольшой насморк с кашлем, он четыре дня провел в каюте и теперь поправился. Дети наслаждаются так же, как мы, этой жизнью на яхте.
По утрам их сводят гулять на остров, пока я катаюсь на байдарке. Аликс встает перед завтраком к 12 часам. Затем я играю в «буль» с Ив. Ив. Чагиным и другими до 2 ½ час. До 3 часов всегда съезжаем на берег; я делаю большие прогулки, объедаюсь массой ягод и иногда ищу грибы, которых тоже очень много. Другие – не любители движения – только собирают грибы и ягоды. Возвращаемся на яхту до 5 часов.
Раза два в неделю устраиваем охоту на островах в виде большого пикника с чаем, что очень весело, так как участников бывает 15 или 20 офицеров с нашего отряда и в такой обстановке скоро знакомишься со всеми. Обедаем в 8 часов и по воскресеньям играем в веселую игру «скроклет», или, как я называю, «походный биллиард». Когда Аликс ложится спать около 11 час., я часто хожу в кают-компанию и с увлечением играю в домино вчетвером.
Совестно сознаться, до которого часа это продолжается. Иногда я возвращаюсь к себе после 2‑х часов ночи. Но это, понятно, случается не всякий раз, хотя игра очень увлекательная и окончить ее не так легко.
Бумаги приходят два раза в неделю, тогда по вечерам я усиленно занимаюсь. Раз к нам приезжал Столыпин и старый Диков с докладами. Через неделю мы пойдем в Биорки, где будет прощальный смотр Балтийскому отряду, которым командует добрый Литвинов, и новому крейсеру «Рюрик». Учебные отряды: минный и артиллерийский будут тоже собраны там, так что я их увижу всех сразу. Благодаря нашим ежегодным плаваниям мне удается знакомиться гораздо лучше и ближе с личным составом флота, чем раньше.
С нами постоянно плавают шесть больших миноносцев и пять малых из Свеаборга. Все время я слежу за их занятиями, службою, жизнью и с утешением вижу, как правильно относятся офицеры к своим обязанностям и каким примером они являются своим командирам.
Продолжаю 17 сентября.
Я не успел написать вчера об одной грустной подробности, о которой мы узнали на днях, что у бедного Орлова (улана) чахотка. Мы пригласили его, как в прежние годы, сюда, и он прибыл в начале сентября. Все были поражены его скверным, исхудалым видом, а тем более Аликс и я, так как у нас обедал в Петергофе накануне нашего ухода. Он до того переменился за эти две недели, что его трудно было узнать. Ты поймешь нашу грусть и удрученное чувство при виде человека, который тает каждый день. Мы просили Боткина его исследовать, на что Орлов согласился.
Евгений Сергеевич нашел, что он должен быть болен два года; после некоторого препирательства он сознался, что два года кашляет, со времени похода в Лифляндию. Побыл неделю с нами, мы его убедили уехать на Юг на зиму; вероятно, он поедет в Алжир. Ужасно грустно было прощание, когда он уходил на миноносце, Боткин надеется, что в его лета (45 лет) и при правильном режиме болезнь может остановиться. Нужно же, чтобы одного из моих немногих и лучших друзей постигла такая болезнь! Такой честный, строгий к себе человек, говорящий одну только правду, – я с ним разговаривал обо всем, и он был мне особенно полезен в военных вопросах. Все, кто его знает, любят его; офицеры гвардейского экипажа всегда называли его «наш генерал»! День его отъезда был горестным событием для всех. Надо уповать на милость Божию!
Прости, милая Мамá, что я тебя утомил этими невеселыми подробностями, но они случились во время нашего пребывания на яхте и, конечно, испортили хорошее впечатление от плавания.