11 сентября.
Утром ездил с детьми к обедне на Братское кладбище, которое теперь приведено в большой порядок благодаря Комитету Севастопольской обороны Сандро и его помощника ген. Зайончковского. Третьего дня был шторм, и как раз попала в него на переходе из Одессы бедная Ирина. Она долго не могла встать утром и приехала к нам перед завтраком зеленая и молчаливая. Позже она развеселилась и уехала в Ай-Тодор на моторе.
Многие из господ ездят в Ливадию и привозят очень приятные известия о новом доме; его находят красивым снаружи, уютным и удобным внутри. Мы приедем туда к 20‑му, как просил нас архитектор Краснов; раньше не стоит, так как Аликc лучше отдохнет на яхте, чем в доме с неустроенными комнатами.
Я нахожусь в переписке с Коковцовым относительно будущего министерства внутренних дел. Надо, чтобы вновь назначаемый знал хорошо полицию, которая сейчас в ужасном состоянии. Этому условию отвечает государственный секретарь Макаров; он был товарищем при Столыпине и год тому назад составил законопроект о полиции. Я еще думаю о Хвостове, бывшем вологодским губернатором, теперь он в Нижнем. Не знаю, на ком остановиться.
Теперь пора кончать. Христос с тобою! Крепко обнимаю тебя, моя дорогая Мамá. Поклон всем.
Сердечно тебя любящий твой
Ники.
10 сентября 1912 года.
Беловеж.
Дорогая моя Мамá!
Давно хотел я написать тебе, но времени все не хватало. Сколько впечатлений пережито и таких светлых, что становится трудно описать их. Конечно, самыми приятными днями было 25 и 26 августа в Бородине[750]. Там все мы прониклись общим чувством благоговения к нашим предкам. Никакие описания сражений не дают той силы впечатления, которая проникает в сердце, когда сам находишься на этой земле, окрашенной кровью 58 000 наших героев, убитых и раненных в эти два дня Бородинского сражения. Некоторые старые редуты и батареи восстановлены совершенно точно саперами; Шевардино и Семеновские флеши.
Присутствие на панихиде и торжественном молебствии знаменитой иконы Божией Матери Одигитрии, той самой, которая была в сражении, и обнесение ее вдоль фронта войск – это такие минуты, которые редко переживаются в наши дни! В довершение всего удалось привести несколько стариков, помнящих пришествие французов, но самое главное – между ними находился один участник сражения, бывший фельдфебель Войтинюк 122 лет!
Подумай только, говорить с человеком, который все помнит и рассказывает всякие подробности боя, показывает место, где был тогда ранен, и т. д. Я им сказал стоять рядом с нами у палатки во время молебна и следовать за нами. Они все становились на колени сами и с помощью палок и сами вставали!
Французская депутация, прибывшая на торжества, тоже чрезвычайно заинтересовалась ветеранами и расспрашивала главного старика через одного из наших.
Парад в Бородине был очень оригинален потому, что на нем были представлены все части нашей армии и Гвардейский экипаж – участники боя – по роте или взводу с полка и батареи. Многие полки уже поставили, а другие ставят памятники своим предкам приблизительно на тех местах, на которых сражались и оказали отличие их собственные части.
Днем 26‑го я объезжал все полки верхом и видел эти памятники – все это еще лучше восполняет сильное впечатление всего виденного и всего слышанного. Все мы покинули с грустью Бородино рано 27 августа и переехали в Москву, чтобы выполнить конец программы торжества. Все прошло также хорошо и в полном порядке, но было утомительно и менее интересно.
Я уверен, что тебе уже писали о пребывании в Москве, и поэтому ограничусь вкратце тем, что я там делал. 27‑го, в день приезда, был обычный выход в Успенский собор; а в 4 часа дня нас принимало дворянство в доме Благородного собрания, где Самарин[751] от имени всего Русского дворянства поднес красивого старинного образца стяг (вроде хоругви).
28‑го был большой парад на Ходынском поле, в котором приняли участие четыре армейских корпуса – 75 000 человек. Тут случился невероятный случай: во время объезда из строя вышел солдат Софийского полка с прошением ко мне. Разные генералы ловили его, но он пробрался ко мне и остановился только, когда я крикнул на него. Я очень рассердился, и всему московскому военному начальству досталось от меня сильно.
Днем мы посетили Городскую думу, а вечером дали обед всем военным. 29‑го в храме Спасителя была отслужена архиерейская обедня и затем панихида по Императору Александру Павловичу и всем сподвижникам его.
На площади в Кремле против памятника Апапа был смотр всем воспитанникам Московских средних и низших учебных заведений, а кругом стояло около 25 000 мальчиков и девочек сельских школ.
Затем я посетил с детьми интересную выставку 1812 года в Историческом музее, где Софа Щербатова любезно предложила нам чаю. Отсюда поехали смотреть красивую и удачную панораму Рубо – Бородинское сражение.
30 августа последний день в Москве пошли в Успенский собор к концу обедни и вышли за большим крестным ходом на Красную площадь, где был прочитан манифест и отслужен торжественный молебен. Толпа на площади была громадная, целое море голов – тишина и спокойствие полные.
Днем с детьми посетили дом губернского земства, где была устроена весьма интересная выставка кустарных изделий. Добрые люди поднесли столько вещей, что их привезли в Кремль на двух автомобилях. Вечером был обед всем должностным лицам Москвы и потомкам участников Отечественной войны, после чего мы уехали около 12 часов ночи.
На следующий день, 31 августа приехали в Смоленск, где провели четыре приятных часа. Город хорошо расположен и имеет красивые гористые окрестности. Мы объехали все главные улицы, посетили древний Успенский собор, новый бульвар вдоль старых городских стен, исторический музей, устроенный княгинею Тенишевой, и дворянское собрание. Здесь дамы угостили нас чаем, причем Алексей незаметно выпил бокал шампанского и сделался от этого веселым и стал разговаривать с дамами, к нашему удивлению. Когда мы вернулись в поезд, он все повторял свои разговоры в собрании, а также что у него бурлит в животе.
1 сентября мы поехали в Беловеж; в тот же вечер мне пришлось уехать на маневры недалеко от Варшавы. Я как раз приехал на последний день общего маневра и 3 сентября, на следующий день, сделал парад войскам, которых собралось 62 000. Своим видом и великолепным состоянием Варшавские войска привели меня в восторг. В тот же день я был к обеду дома.
Дмитрий ездил со мною, и мы его привезли сюда в Беловеж. Тут охота бывает ежедневно, и очень удачная, потому что дичи развелось поразительное количество – особенно оленей. Девять лет прошло с нашего последнего приезда, и сад перед домом очень разросся, деревья стали высокие, и все выглядит красиво. Погода здесь неважная, теплая, но с частыми дождями. По утрам я езжу с дочерьми верхом по отличным лесным дорогам, после завтрака на облавы на моторах.
Аликс, к счастью, здорова и почти не ощущает усталости после Москвы. Мы останемся здесь до воскресенья 16‑го, a 17 сентября надеемся быть утром в Спале, где поживем подольше. Боюсь, что надоем тебе, милая Мамá, моим длинным письмом. Надеюсь, ты чувствуешь себя совсем хорошо. Крепко обнимаю Тебя, моя дорогая Мамá. Христос с Тобою!
Всей душой любящий тебя
Ники.
14 сентября 1912 года.
Беловеж.
Дорогой Костя!
Давно уже собирался тебе написать после прочтения вслух Аликс твоей драмы «Царь Иудейский». Она произвела на нас весьма глубокое впечатление – у меня не раз навертывались слезы и щемило в горле. Я уверен, что видеть твою драму на сцене, слышать в красивой перефразировке то, что каждый знает из Евангелия, все это должно вызвать в зрителе прямо потрясающее чувство. Поэтому я всецело разделяю мнение Св. Синода о недопустимости постановки ее на публичной сцене.
Но двери Эрмитажного или Китайского театров могут быть ей открыты для исполнения участниками «Измайловских Досугов»[752]. Я высказал в разговоре с твоей женой, что при чтении твоей драмы кроме тех высоких чувств, которые она вызывает, у меня вскипела злоба на евреев, распявших Христа. Думаю, что у простого русского человека возникло бы то же самое чувство, если бы он увидел драму на сцене, отсюда до возможности погрома недалеко. Вот впечатления, навеянные силою драматизма и художественности, твоего последнего произведения.
Ты, конечно, слыхал от обоих старших сыновей о бородинских и московских торжествах. Мне вспомнились полтавские дни в 1909 г. Но теперь настроение было еще более повышенное. Объезд Бородинского поля сделал на меня неизгладимое впечатление при мысли, что каждый клочок земли под ногами орошен кровью наших героев, убитых и раненных в эти два дня! А потом, видеть и говорить с участником сражения – 122‑летним отставным фельдфебелем! К нему было чувство как бы к величайшей реликвии! В Москве все было хорошо и удачно, но в Бородине, для меня по крайней мере, куда выше и сильнее.
Возвращаю письмо твоей племянницы. Будь добр дать ей знать, чтобы она в ноябре прислала мне кое-какие драгоценности на просмотр.
Желаю тебе, милый Костя, счастливого пути и полного поправления здоровья в Египте. Целую твою жену и сестру. Аликс тебе сердечно кланяется.
Всей душой твой
Ники.
20 октября 1912 года.
Спала.
Милая дорогая Мамá!
Пишу тебе с сердцем, преисполненным благодарностью Господу Богу за милость Его к нам всем, дарованную началом выздоровления дорогого Алексея!
После моего последнего письма из Беловежа у него там несколько дней болела нога, как мы потом узнали, вследствие сильного и неловкого движения, сделанного им при вскакивании в шлюпку. Боткин тогда обнаружил у него кровоподтек и небольшую опухоль под животом у самого начала левой ноги. Так как опухоль в неделю рассосалась и Алексей себя чувствовал хорошо по приезде сюда, я тебе ничего не писал об этом.