На дворе холодно и сыро, и я намерен рано лечь спать. За обедом Сергей и Кирилл были моими соседями; последний только что вернулся со смотра нашей речной флотилии па Припяти и рассказал мне много интересного. Остальные сильно шумели за столом, как я это предвидел за завтраком.
Дорогая моя детка, как я скучаю по тебе и по нашим вечерним беседам! Хотя другие нам иногда и мешали (Дмитрий, Игорь и т. д.), все же было радостно видеть друг друга. На этот раз, к счастью, не было никакой суеты. Я так был счастлив, что ты здесь провела эту годовщину!
Я убежден, что твое пребывание доставляет радость всем в Ставке, особенно низшим чинам. Дмитрий жалеет, что девочки уехали – их присутствие приводит его всегда в хорошее настроение; я думаю, Игорь тоже жалеет об их отъезде, но я не собираюсь его об этом спрашивать!
5 сентября.
С добрым утром, дорогая!
Солнце сияет и греет, но в тени холодно. А вы, бедняжки, уноситесь обратно на север, где настоящая осень и листья желтеют и падают. Твое дорогое письмо меня сильно утешило – я его много раз перечитывал и целовал дорогие строки.
Сегодня полковой праздник Кавалергардов. Мы только что кончили завтрак и собираемся прокатиться на автомобиле в лес, так как опять стало пасмурно.
На фронте идет артиллерийская перестрелка и сильные контратаки в 7‑й армии, где наши войска оттеснили врага с тяжелыми для него потерями.
В Румынии, около Дуная, их войска держали себя лучше, но общее положение хорошее. У Салоник сербы наступают и отбросили болгар.
Дорогая моя, должен кончать. Храни вас Господь! Целую вас всех нежно.
Твой старый
Ники.
9 сентября 1916 года.
Царская Ставка.
Моя родная голубка!
Сердечно благодарю тебя за твое дорогое длинное письмо, в котором ты мне передаешь поручения от нашего Друга. Мне кажется, что этот Протопопов хороший человек, но у него много дел с заводами и т. п. Родзянко уже давно предлагал его на должность министра торговли вместо Шаховского. Я должен обдумать этот вопрос, так как он застигает меня совершенно врасплох.
Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными, как ты сама это знаешь, – поэтому нужно быть осторожным, особенно при назначениях на высокие должности. Этого Климовича я лично не знаю. Разве хорошо одновременно уволить обоих: т. е., я хочу сказать, министра внутренних дел и начальника полиции. Это нужно тщательно обдумать! И с кого начать? От всех этих перемен голова идет крутом. По-моему, они происходят слишком часто. Во всяком случае, это не очень хорошо для внутреннего состояния страны, потому что каждый новый человек вносит такие перемены и в администрацию.
Мне очень жаль, что мое письмо стало таким скучным, но мне нужно было ответить на твои вопросы. Да благословит Бог тебя и девочек! Нежно целую тебя.
Навеки, милое Солнышко, твой старый
Ники.
24 февраля 1917 года.
Царская Ставка.
Моя душка, Солнышко милое!
Благодарю сердечно за твое письмо. Итак, у нас трое детей и Аня лежат в кори! Постарайся, чтобы Мария и Анастасия тоже схватили, так проще и лучше для всех них и для тебя также! И все это случилось, как только я уехал, всего только два дня назад! Сергей Петрович интересуется, как будет развиваться болезнь. Он находит, что для детей, а особенно для Алексея, абсолютно необходима перемена климата после того, как они выздоровеют— вскоре после Пасхи.
На мой вопрос, куда, по его мнению, лучше было бы поехать, он назвал Крым. Он сказал мне, что у него есть сын (я никогда не знал об этом), который схватил корь, и целый год мальчик непрерывно кашлял, пока его не послали на Юг, где он совершенно и очень быстро выздоровел. Когда он говорил об этом, у него были слезы на глазах. Действительно, совет великолепный, и каким отдыхом это было бы для тебя! Кроме того, комнаты в Царском надо дезинфицировать, а ты, вероятно, не захочешь переехать в Петергоф, тогда где же жить? Мы спокойно обдумаем все это, когда я вернусь, что, как я надеюсь, будет скоро!
Мой мозг отдыхает здесь – ни министров, ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания. Я считаю, что это мне полезно, но только для мозга. Сердце страдает от разлуки. Я ненавижу эту разлуку, особенно в такое время! Я буду недолго в отсутствии – по возможности направить все дела здесь, и тогда мой долг будет исполнен.
25 февраля.
Сейчас получил твою утреннюю телеграмму. Слава Богу, нет осложнений. Первые дни температура всегда высока и спускается медленно к концу. Бедная Аня, представляю, что она чувствует – и насколько ей хуже, чем детям.
Сейчас, в 2.30, перед тем, как отправиться на прогулку, я загляну в монастырь и помолюсь за тебя и за них Пречистой Деве. Последние снежные бури, окончившиеся вчера, по всем нашим юго-западным ж.-д. линиям поставили армии в критическое положение. Если движение поездов немедленно не возобновится, то через 3–4 дня войсках наступит настоящий голод. Ужасно!
Прощай, моя любовь, моя дорогая маленькая женушка. Бог да благословит тебя и детей!
Нежно любящий, твой навеки муженек
Ники.
23 сентября 1917 года.
Тобольск
Дорогая моя Ксения.
Недавно получил я твое письмо из города от 23‑го Марта – ровно полгода назад написанное. В нем было два образка, один от тебя, другой от М. Труб. Благодарю за него сердечно и ее тоже. Давно, давно не виделись мы с тобой. Я тоже надеялся, что тебе тогда удастся заехать к нам до Крыма. А как мы надеялись, что нас отправят туда же и запрут в Ливадии, все-таки ближе к вам. Сколько раз я об этом просил Керенского.
Мишу я видел 31‑го Июля вечером; он выглядел хорошо. А теперь бедный сидит тоже арестованный, надеюсь не надолго. Мы слышали, что ты себя неважно чувствовала и еще похудела летом.
Здесь мы устроились вполне удобно в губернаторском доме с нашими людьми и П. Жильяром, а сопровождающие нас в другом доме, напротив, через улицу. Живем тихо и дружно. По вечерам один из нас читает вслух, пока другие играют в домино и безик. Занятия с детьми налаживаются постепенно, так же как в Царском Селе.
За редкими исключениями осень стоит отличная; навигация обыкновенно кончается в середине октября, тогда мы будем более отрезаны от мира, но почта продолжает ходить на лошадях.
Мы постоянно думаем о вас всех и живем с вами одними чувствами и одними страданиями. Да хранит Вас всех Господь. Крепко обнимаю тебя милая Ксения, Сандро и деток.
Твой старый
Ники.
5 Ноября 1917 года.
Тобольск.
Милая дорогая моя Ксения.
От всей души благодарю тебя за доброе письмо от 15‑го октября доставившее мне огромную радость. Все, что ты пишешь о здоровье Мамá, теперь успокоило меня. Дай Бог, чтобы силы ее вполне восстановились и чтобы она берегла здоровье свое.
Мы только что вернулись от обедни, которая для нас начинается в 8 час. при полной темноте. Для того чтобы попасть в нашу церковь, нам нужно пройти городской сад и пересечь улицу – всего шагов 500 от дома. Стрелки стоят редкою цепью справа и слева, и когда мы возвращаемся домой, они постепенно сходят с мест и идут сзади, а другие вдали с боку, и все это напоминает нам конец загона, так что мы каждый раз со смехом входим в нашу калитку.
Я очень рад, что у вас сократили охрану – «дюже надоело» и вам и им понятно. Бедные, сбитые с толку люди. Постараюсь написать Мише, никаких известий о нем не имел кроме как от тебя.
Зима никак не может наступить настоящая; два дня идет снег при небольшом морозе, потом все тает и снова то же повторяется. Но воздух отличный чистый, дышится очень хорошо. Тут мы живем как в море на корабле и дни похожи один на другой, поэтому я тебе опишу нашу жизнь в Ц. Селе.
Когда я приехал из Могилева, то, как ты знаешь, застал всех детей очень больными, в особенности Марию и Анастасию. Проводил разумеется весь день с ними, одетый в белый халат. Доктора приходили к ним утром и вечером, первое время, в сопровождении караульного офицера. Некоторые из них входили в спальню и присутствовали при осмотре докторами. Потом это сопровождение врачей офицерами было прекращено.
Я выходил на прогулку с Валей Долгоруковым и с одним из офицеров или самим караульным начальником. Так как парк перестали чистить с конца февраля, гулять было негде из-за массы снега – для меня явилась прекрасная работа – очищать дороги. Цепь часовых стояла – одна вокруг дома, а другая – вокруг пруда и решетки маленького сада против окон комнат Мамá.
Гулять можно было только внутри и вдоль второй цепи. Когда стал лед и сделалось тепло, бывший комендант полк. Коровиченко объявил, что он отодвинет цепь подальше.
Прошло три недели и никакой перемены. В один прекрасный день со мною последовали четыре стрелка с винтовками; этим я воспользовался и, ничего не говоря, пошел дальше, в парк. С тех пор начались ежедневные большие прогулки в парке, а днем рубка и распилка сухих деревьев. Выходили мы все из дверей круглой залы, ключ от нее хранился у караульного начальника. Балконом ни разу не пользовались, так как дверь к нему была заперта.
Выход наш в сад вместе со всеми нашими людьми, для работы или на огороде или в лесу, должно быть напоминал оставление зверями Ноева Ковчега, потому что около будки часового у схода с круглого балкона собиралась толпа стрелков, насмешливо наблюдавшая за этим шествием. Возвращение домой тоже происходило совместное, т. к. дверь сейчас же запиралась. Сначала я здоровался по привычке, но затем перестал, потому что они плохо и вовсе не отвечали.
Летом было разрешено оставаться на воздухе до 8 час. вечера; я катался с дочерями на велосипеде и поливал огород, т. к. было очень сухо. По вечерам мы сидели у окон и смотрели, как стрелки возлежали на лужайке, курили, читали, возились и попевали.