Я проследила за его взглядом. В небесах выписывал зигзаги космический корабль.
Я никогда не видела ничего подобного и сразу поняла, что это чужеродная вещь, не из нашего мира. Корабль испускал призрачное свечение, он был стремительным и ловким. По одной из треугольных сторон бежали бирюзово-фиолетовые светящиеся узоры.
— Смотри, — сказала я, показывая в небо, но Джейн возилась с Ларри, а когда я вновь подняла взгляд, корабль исчез.
— Он ходит во сне?
Но Ларри бодрствовал, просто казался сонным и сбитым с толку.
Мы притащили его обратно к крыльцу, требуя объяснений.
— Я встал, чтобы пописать, — сказал он. — Потом выглянул в окно и увидел перед домом инопланетянина. Я понял, что это пришелец, потому что он был толстым и чешуйчатым, как лягушка. Он помахал мне. Хотел, чтобы я шел за ним. И я пошел.
— Но окна заколочены, — возразила я. — Помнишь? Ты спал. Тебе приснился сон.
— Это был не сон, — настаивал он. — Я не сплю.
— Нет! — рявкнула Джейн. — Прекрати врать! Аннетт права. Окна заколочены. Ты ничего не видел.
— Я не вру. Я видел пришельца. Правда видел.
Она ударила его по щеке. Сильно.
— Пришельцев не существует, Ларри. Их не бывает. Иисус бы этого не допустил. А теперь возвращайся в постель.
Она схватила его за руку и поволокла к двери.
Он расплакался.
— Мне больно!
— Отпусти его, Джейн, — велела я. — Все в порядке. Давайте просто вернемся в постель.
Но я долго не могла заснуть. Я лежала на полу среди братьев и сестер, вспоминая, как сверкающий космический корабль зигзагами летел по небу, и гадая, не было ли это сном.
На следующее утро я проснулась поздно. Когда я спустилась вниз, все уже завтракали. Николь взяла на себя заботу о том, что она называла «провиантом», и мне больше не нужно было тревожиться о готовке.
Однако Николь и Джейн рассказывали всем о «колдовстве», к которому Рут принудила Николь и меня, и о том, как от этого колдовства у Ларри возникли галлюцинации и он вышел во сне на улицу. Все мужчины хохотали над тем, что Ларри пошел за пришельцем, потому что тот помахал ему. Смутившийся Ларри тоже смеялся.
Но Джейн с Николь были крайне серьезны.
— Говорю вам, от этой дамочки мурашки по коже, — сказала Николь. — Я туда больше не пойду. И, думаю, Аннетт тоже не стоит туда ходить.
— Согласен, — кивнул отец, глядя на меня, словно только что вспомнил, что я его дочь. — Нам здесь нужна помощь. И больше никакой болтовни с чужаками! Это может нас убить!
Я собиралась рассказать им про космический корабль, но поняла, что меня просто высмеют, как высмеяли Ларри. Поэтому я промолчала.
Но я все равно хотела поговорить с отцом. Я увела его в пустую кладовку, где никто не мог нам помешать.
— Папа, мне страшно, — сказала я. — Я не хочу, чтобы ты это делал. Не хочу, чтобы ты умер. Помнишь, что ты сказал маме?
Он уставился на меня, словно я его ударила.
— Разве ты не понимаешь, Аннетт? Твоя мама сражалась. И мы тоже сражаемся. Все остальные — предатели. Они приспешники, Аннетт, изменники, стадо овец. Но не мы. Не я. Вот почему мы должны сражаться.
— Но как насчет меня, и Джейн, и Ларри, и Тимми, и малышки Сильви? Если ты погибнешь, мы останемся одни.
— В том-то и суть. Я делаю это ради вас. Чтобы у вас, детей, было будущее без страха и рабства.
— Мне плевать на будущее. Меня волнует настоящее. Я просто хочу, чтобы у нас все было хорошо.
Он пообещал, что так и будет.
Я снова пошла на пункт выдачи, в надежде встретить моего солдата. Мне нужно было кому-то рассказать про корабль пришельцев.
В прежние времена, если бы родители заявили, что пришельцев не существует, я бы сразу им поверила, вне зависимости от того, что видела собственными глазами. Но теперь все изменилось. Я могла верить в то, во что хотела верить, могла быть тем, кем хотела быть.
Я думала, мой солдат поймет. Быть может, даже обрадуется: наконец его пришельцы совсем близко.
Но он прикусил нижнюю губу и задумчиво посмотрел на меня.
— Многие люди что-то видели, — сказал он. — Всякие странные вещи. Вещи, которые не всегда сходятся и не всегда соответствуют фактам. Командир говорит, это «галлюцинации, вызванные стрессом». Так он их назвал. У наших парней они тоже были. Возможно, иногда мы просто видим то, что хотим видеть.
— Ты не понимаешь, — ответила я. — Он выглядел таким реальным. И ощущения. Я ощущала его кожей. Как электричество. Покалывание.
Тут я смутилась.
— Может, так оно и было, — мягко ответил он, и я поняла, что он мне подыгрывает. — В любом случае я должен попрощаться. Наверное, мы больше не встретимся… Сегодня вечером я отбываю в Сент-Луис.
— Вы все уезжаете? Все солдаты?
— Большая часть, — сказал он. — Не сомневаюсь, ты слышала разговоры.
— Да, — кивнула я. — Что скоро будет новая атака. Когда ты уезжаешь?
— Ночью. В час ноль-ноль, — сообщил он, словно это должно было меня впечатлить. — В общем, пока. Может, еще встретимся, после войны.
— Может быть, — ответила я.
— Мне бы этого хотелось. Ты классная девчонка. Удачи тебе и твоей семье.
— Спасибо, — сказала я. — Тебе не страшно? Похоже, придется сражаться по-настоящему.
— Хотел бы я остаться дома, в Оклахоме, — ответил он. — А теперь иди. Бери свое арахисовое масло и сухое молоко.
Вернувшись домой, я сразу отправилась к отцу.
Они планировали начать восстание сегодня, собирались напасть на одиноких солдат и небольшие патрули, ограбить пункты выдачи пайков, нарушить линии снабжения, устроить диверсии в кинотеатрах, где показывали пропаганду.
Но теперь, с моими разведданными, они могли развернуться намного шире.
Отец хлопнул меня по спине.
— Вот видишь? Я так и знал. Ты боец, одна из нас. Я горжусь тобой, детка. Новый план! — крикнул он повстанцам, и они принялись спорить, следует ли устроить засаду с гранатами, когда армейская колонна будет покидать город, или перестрелять солдат по одному из винтовок, укрывшись на обочине дороги, или проделать все это в качестве отвлекающего маневра, в то время как остальные будут придерживаться исходного плана. Их нельзя было назвать блестящими стратегами — войну они видели только по телевизору.
Я испытывала некоторую вину за то, что выдала моего солдата, но зря он меня не послушал. Я знала, что видела.
Повстанцы — и Николь — выдвинулись незадолго до полуночи. Перед уходом отец вручил мне трансивер, чтобы я могла слушать их передачи.
В доме царила темнота — мы экономили горючее. Я сидела в подвале с одинокой свечой, сжимая в руке трансивер и слушая переговоры. Джейн была наверху, приглядывала за спящими детьми и слушала собственные передачи, как и всегда. Проповедники вещали для пустых пространств и покинутых шоссе между сельскими городишками; они говорили об Иисусе и Сатане, сере и крови. Неудивительно, что детишек мучили кошмары.
Все случилось очень быстро, в начале второго.
Большая атака состоялась — но не в Сент-Луисе, или Чикаго, или Де-Мойне; ее целью стал Оклахома-Сити. Я слушала про огненные шары, плавящийся асфальт, потоки огня. Это было страшнее, чем смотреть: просто слышать голоса, описывавшие небывалые ужасы.
Направлявшиеся в Сент-Луис солдаты развернулись и двинулись на юг, захватив почти всех, кто остался в городе. Сидя очень тихо, я ощущала рокочущую дрожь: это танки ползли к шоссе. Наши повстанцы, готовившиеся к битве, встретили вооруженные силы, шагавшие на войну; вместо горстки праздных солдат их ждала целая армия.
— Бегите! — крикнула я в трансивер, надеясь, что отец услышит. — Бегите домой! Прячьтесь! Они уходят! Мы будем свободными!
Быть может, они меня не услышали. Или не смогли ответить, потому что сражались за свою жизнь. Но я их слышала: их крики, и клокотание, и вопли, и хриплые призывы на помощь, и мольбы отступить, и прерывистое дыхание перед смертью.
А потом я поняла, что осталась одна, мы все остались одни — я, и Джейн, и Ларри, и Сильви, и Тим. И мы тоже были борцами, только умными. В отличие от мамы. В отличие от отца. Мы не были предателями или приспешниками — мы просто собирались сделать все необходимое, чтобы выжить.
Я поднялась наверх, чтобы рассказать Джейн о случившемся. Дети крепко спали, радио бубнило проповеди, но Джейн не было.
Я снова спустилась вниз и увидела, как она проскальзывает в дверь. Ее волосы стояли дыбом, глаза были выпучены, лицо испачкано грязью и сажей, и она ухмылялась, словно хэллоуинская тыква. От нее пахло жидкостью для розжига и огнем.
— Господи, Джейн. Где ты была?
— Поджигала дом Рут, — сказала она. — Рут — ведьма. Новый мир поднимется на пепелище старого, и в этом новом мире не будет сатанинских обрядов и языческой ереси. Ведьмам место на костре.
Я молча уставилась на нее.
— Иди сюда, — позвала она, и я встала рядом с ней в дверях. Отсюда были видны трескучие языки пламени, взмывавшие над крышей, пожиравшие древние платаны.
— Не будет иной войны, кроме священной, — провозгласила Джейн.
Мне хотелось удушить ее, но я сдержалась, потому что она была моей сестрой, и я знала, что рано или поздно мы понадобимся друг другу. Она была моей безумной, свирепой, наивной сестрой, дочерью моей матери, но кровь — не водица, и мы не расцепим рук, до самого конца.
— Забудь про Рут, — сказала я. — Я слушала трансивер. Думаю, отец нас покинул.
— Не покинул, а умер. Знаешь ли, Аннетт, я уже не ребенок.
— Знаю, — ответила я. — А теперь собери всю еду, что осталась. Я солью бензин из генератора. Потом мы разбудим Ларри, Тимми и Сильви. Нужно убираться отсюда, если хотим выжить.
— Как насчет других детей?
— О них позаботится Иисус, — сказала я. — Мы должны позаботиться о своих собственных. Пусть спят.
Джейн поняла. Я знала, что она поймет.
Мы с сестрой стояли на перепутье, готовые призвать богиню, мстительную и кровожадную, себялюбивую и жестокую… какую угодно, лишь бы выжить. Ее имя не имело значения; для нас она была богиней настоящего, и мы собирались воспользоваться ее могуществом.