Корреспондент за рубежом
Мое неприятие войны не основано на принципах пацифизма или непротивления насилию. Вполне вероятно, что нынешнее состояние цивилизации таково, что определенные международные вопросы нельзя разрешить в ходе дискуссии, для этого, возможно, потребуется сражение. Нам не следует забывать, что войны – это искусственно созданное зло, и зло это создается при помощи особых технологий. Войны пиарят точно так же, как развертывают любую другую кампанию. Сначала манипулируют людьми. При помощи хитрых подтасовок у людей вызывают недоверие и подозрительность к стране, с которой планируют воевать. Нужно возбудить подозрения, нужно, чтобы другую страну в чем-то подозревали. Для этого потребуется всего-то навсего несколько пронырливых и бессовестных агентов, ну и пресса, чьи интересы совпадают с интересами устроителей войны. Нужной провокации долго ждать не придется. Чтобы заполучить ее, никаких усилий не потребуется, если два народа дошли до надлежащего градуса ненависти друг к другу.
Чтоб вам жить в интересное время
Существует древнее китайское проклятие: «Чтоб вам жить в интересное время», которое я услышал от одного старого торчка дождливой ночью в Гонконге незадолго до окончания войны во Вьетнаме. Со стороны он казался обычным хлипким старикашкой на последнем издыхании, но я знал, и он знал, что я знал: он, как легендарный Колдун, – повелитель раскинувшегося по всей Юго-Восточной Азии Королевства Опиума, которого боялись и уважали по всему континенту. Я зашел в его магазин в Коулуне[7], чтобы получить консультацию по одному вопросу и запастись куском черного лекарства для моих друзей, застрявших в Сайгоне и вокруг которых неотвратимо смыкались окружавшие их силы Северного Вьетнама. Они не хотели бежать из Сайгона, но чтобы выжить в этом обреченном и осажденном городе, им требовалось две вещи: наличные и высококачественный опиум.
Я мог достать и то и другое в то время – как-никак был в Гонконге. Для того чтобы портфель, полный зеленых денег и чистого опиума, доставили в офис «Newsweek», мне требовалось всего лишь сделать несколько телефонных звонков. Мои завязшие в Сайгоне друзья были Журналистами, а у нас сильно чувство локтя. Мы, Журналисты, связаны прочными узами цеховой солидарности, и это особенно заметно в местах военных конфликтов.
Последние дни Сайгона
So bye bye, Miss American Pie
Drove my Chevy to the levee, But the levee was dry
Them good ole boys were drinkin’ whiskey and rye
Singin’ this’ll be the day that I die
This’ll be the day that I die…
Я никогда не обращал ни малейшего внимания на эту песню, пока не услышал ее, сидя в ресторане на крыше нового отеля «Пэлэс». Глядя на оранжевые крыши переполненного вулкана под названием Сайгон, за джином и лаймом я обсуждал военную стратегию с корреспондентом лондонской «Sunday Times» Мюрреем Сейлом. Мы приехали сюда на рикше, обладавшем мощностью мотоцикла «Харлей Дэвидсон», с еженедельной пресс-конференции Вьет Конга, что проходила в обтянутом колючей проволокой лагере в сайгонском аэропорту Там Сон Нхут. Сейл разложил на столе карту Индокитая и при помощи красной шариковой ручки с войлочным наконечником показывал мне, как и почему правительство Южного Вьетнама под руководством тогдашнего президента Нгуена Ван Тхо ухитрилось потерять полстраны и сгубить американского оружия на миллиард долларов – и все это за три недели.
Я старался сконцентрироваться на его объяснениях, которые казались вполне логичными на карте. Но последствия странного калейдоскопа событий того дня, впоследствии оказавшегося предпоследней субботой вьетнамской войны, здорово затрудняли концентрацию. Для начала, я никогда не забирался западнее Сан-Франциско до того момента, как прилетел в Сайгон десять дней назад, сразу после того, как армию Южного Вьетнама наголову разбили на глазах телезрителей всего мира в «битвах» за Хюэ и Дананг.
Шло широко разрекламированное «массированное наступление сил Ханоя», которое неожиданно свело войну к блокаде Сайгона, судорожно сжимающемуся кольцу диаметром не более 75 километров. За последние дни, когда более чем миллион беженцев из Хюэ и Дананга устремились в Сайгон, стало до боли ясно и очевидно: ханойское правительство в действительности не начинало никакого «массированного наступления». Все намного хуже: цвет армии Южного Вьетнама, обученный американскими инструкторами и вооруженный США до зубов, несся в панике, теряя по дороге последние штаны. Репортажи о целых дивизиях армии Южного Вьетнама, которые сломя голову шпарили по улицам Дананга, похоже, впечатлили генералов армии НОА столь же сильно, что и того мальчика на побегушках, которого Никсон усадил в Белый Дом в обмен на амнистию, пронесшую его мимо тюрьмы.[8]
Джеральд Форд до сих пор отвергает эти обвинения, ну да какого черта? Все это вообще не важно, поскольку даже такому махровому уголовнику, как Никсон, никогда не пришло бы голову транслировать в прямом эфире пресс-конференцию после такой катастрофы, как Дананг, на которой Форд во сто крат усилил ужас американских телезрителей, даже не став спорить с тем, что 58 тысяч американцев погибли совершенно напрасно. Тут уж и архиконсервативные комментаторы, такие как Джеймс Ресто и Эрик Сиварит, пришли в ужас: натуральное политическое самоубийство в прямом эфире. Ведь Форд обращался не только к родителям, сыновьям, дочерям, женам и друзьям 58 тысяч американских солдат. Его слушали и ветераны, 150 тысяч с гаком человек – раненых, контуженных, ставших инвалидами во Вьетнаме. Суть слов Форда хорошо выражают слова Хемингуэя, сказанные про солдат, погибших на другой войне много лет назад: «Их расстреливали и убивали, как собак – без причины и повода».
Очень хорошо помню этот день: тогда я, впервые с момента прибытия в Сайгон, с полной очевидностью понял, что это конец, понял также, что конец этот страшен. Пока зловещий хор «Бай-бай, мисс Американ Пай» выл у нас над головой в ресторане, где мы ели крабов, я с ненавистью разглядывал противоположный замусоренный берег реки Сайгон. Там, за горизонтом, земля дрожала от взрывов вьетконговских бомб, и рисовые делянки разлетались на длинные чистые лоскутья, словно на рукаве рубашки разошелся шов. Ковровые бомбардировки, артобстрелы, последнее обреченное рычание империи белого человека в Азии.
– Ну, Мюррей, чего теперь будем делать, мать твою? – спросил я.
Мюррей долил остатки дорогого французского рислинга в хрустальный бокал и неторопливо заказал еще бутылку. Несмотря на обеденное время, зал ресторана с превосходным видом на город пустовал, если не считать нас, а мы никуда не спешили.
– Нас окружили 16 дивизий армии Северного Вьетнама, – сказал он с улыбкой. – Армия неприятеля стоит на противоположном берегу реки, где-то там за дымовухой. И она жаждет мести. Мы обречены.
Я спокойно кивнул и затянулся из трубки, наполненной лепестками цветов, что выращивали красные кхмеры, склонился над картой и обвел жирным красным кружком наше местонахождение в центре Сайгона. Мюррей бросил взгляд на карту.
– Да, – сказал он. – Вьетконговцы – людоеды. Они поймают нас и съедят заживо.
– Ерунда, – отвечал я. – Полковник Во Дон Джанг – мой хороший друг. Нас просто посадят в клетку ненадолго, а потом отпустят.
Хлопок одной ладони
Однажды я познакомился с одним Буддистом и после общения с ним просто возненавидел себя. История не задалась с самого начала.
Он был каким-то священнослужителем, сказочно богатым при этом. Его называли монахом, и он носил шафранового цвета одеяния. Я терпеть его не мог за высокомерие – он, видите ли, знал все на свете. Как-то я просил его сдать мне дом в центре города, но он только смеялся в ответ.
– Вы – глупец, – сказал он. – Если будете заниматься недвижимостью, быстро обанкротитесь. С такими глупцами, как вы, никто церемониться не станет.
– Я понимаю, – ответил я. – Ничего, кроме провала и позора, мне не светит. И все-таки я знаю кое-что, что вам неизвестно.
Он рассмеялся мне в лицо.
– Ерунда, – сказал он. – Вы ничего не знаете.
Я с пониманием кивнул и наклонился поближе, чтобы прошептать секрет ему на ухо.
– Я знаю ответ на самую сложную загадку в мире.
Он захихикал.
– И каков же он, по-вашему? И скажите, пожалуйста, что-нибудь умное сейчас, иначе придется вас убить.
– Я выяснил, как звучит хлопок одной ладони. Ответ наконец найден.
Несколько других Буддистов, оказавшихся в комнате, загоготали. Я знал, что им не терпится унизить меня, они не сомневались, что я попался, ведь именно на этот вопрос ответа не существует. Недаром же эти козлы в желтом тряпье все время предлагали нам эту загадку и радовались, когда не получали ответа.
– Хо-хо, – я присел, занося левую руку за спину, – наклонитесь ближе. Я хочу ответить на ваш несравненный вопрос без ответа.
Когда он придвинул ко мне свой бликующий лысый череп, я неожиданно разогнулся и шлепнул его по уху раскрытой ладонью. Я сложил ладонь чашечкой, чтобы удар вышел посильней. Когда сильный поток воздуха устремляется в евстахиеву трубу, жертва одновременно чувствует страх и панику, не говоря уже о боли от удара.
Монах заметался из стороны в сторону, сжав голову обеими руками. Затем он упал на пол и начал проклинать меня.
– Свинья! – заорал он. – Зачем ты меня ударил и порвал мне барабанную перепонку?
– Это-то и есть звук хлопка одной ладони, – сказал я. – Я ответил на ваш вопрос, а вы оглохли.
– В самом деле, я оглох, но стал мудрее в другом. – Он ухмыльнулся с отсутствующим видом и протянул мне руку.
– Всегда пожалуйста, – отвечал я. – В конце концов, я – доктор.
Вторжение на Гренаду
ПРОБНЫЙ ТЕСТ ПЕРЕД ПАНАМОЙ И АФГАНИСТАНОМ… ПЛАЦДАРМ ДЛЯ ВТОРЖЕНИЯ В ИРАК И КОРЕЮ – НОВЫЙ МИРОВОЙ ПОРЯДОК В ДЕЙСТВИИ… А ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ? У ГИТЛЕРА БЫЛА ИСПАНИЯ – У НАС ГРЕНАДА…
– Я уверена, что лгать своему народу – не просто право, но и обязанность правительства.
В наше время на улице можно услышать массу интересного, и не обязательно от незнакомцев. Друзья звонят мне из Нассау, Нью-Йорка и Бангкока, с негодованием сообщая о терактах камикадзе в Ливане. Они звонят мне из яхт-клуба «Голубая Лагуна» на острове Сент-Винсент и предлагают взять в аренду большие моторные лодки, чтобы обойти кордоны, окружающие зону военных действий на Гренаде примерно в ста милях в стороне. Мне звонят (за мой счет) из Майами и из американских тюрем и спрашивают, за кого голосовать на выборах. Вышибала Таверны «Вуди Крик» предлагает мне присоединиться к американской морской пехоте и зарабатывать на жизнь, убивая иностранных граждан.
– У них система напарников, – уговаривал он. – Мы могли бы записаться вместе и поехать на Карибские острова.
– Или в Ливан, – отозвался я. – Куда угодно, были бы там пляжи.
Вышибала пожал плечами. Разницу между Ливаном и Гренадой он едва ли улавливал. Единственное, чего ему хотелось, – какого-нибудь действия. Он увлекался наркотиками и страдал от скуки. Пять лет в трейлерном лагере на задворках поселка для миллионеров не пошли ему на пользу. Его зубы сгнили, глаза слезились, да и по возрасту он уже не годился в десантники. Зато в его голосе звучал неподдельный энтузиазм. Что ни вечер, он стоял у барной стойки вместе с ковбоями и смотрел военные новости по частным телеканалам, рыдая в голос и сжимая кулаки, когда репортер Ден Ратер рассказывал о ходе войны на Гренаде, о морских пехотинцах, высаживающихся на пляжах, о взрывающихся пальмах, о туземцах, несущихся в укрытие, о вертолетах, приземляющихся на склонах холмов в тропических зарослях.
Вчера я позвонил в яхт-клуб «Голубая Лагуна», что на южном побережье Сент-Винсента, и попросил соединить меня с менеджером, мистером Киддом. Однако к телефону подошел кто-то другой и сказал, что мистер Кидд временно отбыл на Барбадос с какими-то людьми из ЦРУ. Ну, что же теперь, – подумал я. – Все мы рано или поздно будем на них работать.
– Ничего страшного, – сказал я. – Дело в том, что мне нужна лодка. Кто этим у вас занимается?
– Я, – ответил человек на другом конце телефонной линии, – но нет ни лодок, ни мистера Кидда.
– Лодка нужна мне завтра, – сказал я. – Еду на Гренаду, на семь дней.
– На Гренаду? – переспросил он. – На войну?
– Точно, – ответил я. – Мне нужна лодка побыстрей, с радаром и тройной обшивкой. Денег у меня куры не клюют, мистер Кидд хорошо меня знает.
– Это не имеет никакого значения, – безразлично сказал он. – Мистера Кидда все равно нет.
– А когда он вернется?
– Кто знает, может, и никогда.
– Что-о-о? – спросил я. – Что с ним случилось?
– Не знаю. Он ушел на войну. Может, его убили. – Человек на другом конце линии замолк, ожидая моей реплики, но я тоже молчал, раздумывая. Наконец он продолжил: – Здесь творится что-то невообразимое. Не знаете, что ли?
– Да знаю, знаю… – сказал я. – Все знаю.
– Тут серьезные дела проворачиваются. Мистер Кидд даже свою яхту продал. У него чемоданы от стодолларовых купюр трещали. Никогда не видел так много денег.
– Ладно, – сказал я. – Самолеты вы сдаете в аренду?
На том конце провода воцарилось долгое молчание, наконец раздался громкий смех.
– Ну так и быть. Давайте ваш номер телефона, я свяжусь с вами, если что.
Так-то, подумал я, алкаш ты продажный, хренов.
В голосе мужчины я почувствовал что-то странное. Я сказал ему, что у моего рейса пересадка в Далласе, и я сам ему перезвоню.
– А кто вы? – спросил он. – Может, я еще переговорю с мистером Киддом.
– Передайте ему, что звонил доктор Уилсон из Техаса.
Он опять рассмеялся и пожелал мне успеха. Я повесил трубку. Неприятное ощущение не покидало меня. Следующим пунктом я позвонил в турагентство.
Через 40 часов я сидел на борту самолета, летящего с Барбадоса в аэропорт Перлз, что на Гренаде. Лодка вообще не требовалась. Выяснилось, что авиакомпания LIAT возобновила свои полеты на Гренаду и четыре раза в день летала в зону военных действий, причем ни одно кресло не пустовало. Такого понятия, как страхование жизни пассажиров, здесь не существовало со дня установления блокады.
Перелет оказался пренеприятным, поскольку самолет садился еще и в Сент-Винсенте, где от дикой жары все пассажиры как следует пропотели и перепсиховали. Сводки новостей с Гренады гласили, что интервенция завершена и кубинские свиньи сдались. И все же в холмах вокруг аэропорта и вдоль дороги до Сент-Джорджа по-прежнему сидели снайперы.
Морские пехотинцы еще не оправились от шока, который они испытали неделей раньше в Бейруте, когда одна-единственная бомба унесла жизни 289 их товарищей, и спалось им на этом острове неважно.
Неправый всегда не прав
«Grenadian Voice», 26 ноября 1983 года.
В чем смысл этой «Бомбардировки Психов»? (так эту операцию прозвали между собой политики и военные) – таков был лишь один вопрос, возникший после вторжения на Гренаду. Интервенция явилась показательной демонстрацией американской военной мощи. Однако события, предшествовавшие ей, представляли собой сложный и противоречивый клубок. Иные утверждали, что это была гуманитарная миссия, призванная спасти жизни 400 американских студентов-медиков, которых еле выхватили из лап смерти и деградации кровожадных кубинцев; и ради них-то 2000 морских пехотинцев и парашютистов высадились на этом крохотном клочке суши. Другие говорили, что причина интервенции – займ в 9 миллионов долларов, который Кастро предоставил своему другу Морису Бишопу, чтобы построить на острове новый аэропорт с трехкилометровой посадочной полосой, который заодно стал бы кубинской военной базой, контролирующей южный сектор Карибского моря. Третьи считали эту интервенцию прозорливой и тщательно спланированной операцией, которую пришлось провести, поскольку соседние острова официально попросили американцев о военной помощи. Один высокопоставленный функционер Демократической Партии так сказал мне по телефону перед моим отлетом на Гренаду: «Мы совершили правильный поступок, руководствуясь неправильными соображениями. Вы прекрасно знаете, что я никогда не был согласен с Рейганом, но в данном случае невозможно не признать его правоту».
Что ж, подумал я. Может, так оно и есть. Но на расстоянии 6,5 тысячи километров трудно быть в чем-то по-настоящему уверенным. Поэтому я решил лично во всем разобраться. Поездка от Вуди Крика с пересадками в Денвере, Атланте, Майами и Барбадосе до аэропорта «Перлз» на северном побережье Гренады заняла два дня. Приземлившись на этом микроскопическом островке, я уже прочел достаточное количество газет, чтобы более-менее разобраться в ситуации или как минимум в американской точке зрения на нее.
Кучка местных Сталинистов устроила на Гренаде какой-то стремный паноптикум. Они расстреливали каждого, кто стоял у них на пути, и так превратили остров в царство терроризма, мародерства и анархии. Эти подонки-убийцы грохнули даже Мориса Бишопа, гренадского Джона Ф. Кеннеди, а затем собирались убить, захватить в заложники и уж как минимум изувечить несколько сот ни в чем не повинных американских студентов-медиков, которые застряли на острове, как крысы в мышеловке. Батальон американских морпехов, направленный в Ливан в ответ на катастрофу, произошедшую двумя днями раньше в бейрутском аэропорту, вместо Бейрута оказался на Гренаде, равно как и несколько кораблей американского ВМФ и 82-я воздушная эскадрилья. Им надлежало подавить коммунистический мятеж и спасти американских граждан.
Задание исполнили молниеносно. Гражданскую прессу на остров не допустили, и единственным подлинным документом, зафиксировавшим интервенцию, стала пленка, отснятая Министерством Обороны, – на ней американские солдаты показаны благородными героями, вступившими в рукопашную с противником и захватившими 600 кубинских солдат в плен. Подобающий ответ на резню, устроенную на американской военной базе в Ливане. Правда, все происходило в 7000 милях от Ливана, и арабам только и оставалось, что громко смеяться. «Это просто очередной фильм про ковбоев», – заявил мне несколькими неделями позже в холле ООНовского отеля «Плаза» один сирийский дипломат. «Интервенция доказала только одно: американцы сначала стреляют, а потом думают», – добавил он.
По поводу интервенции на Гренаду чего только не говорили. Ее называли как угодно: от «припадочной дипломатии канонерок» до «давно уже назревшего возвращения к доктрине Монро, жесткого и недвусмысленного предупреждения всем так называемым революционерам Американского полушария». «Мы преподали этим подонкам отличный урок, – сказал один американский бизнесмен в клубе «Ионосфера», что в международном аэропорту Майами. – Фидель Кастро и сандинисты теперь хорошенько подумают, прежде чем выкидывать свои фокусы».
В барах аэропортов и дорогих отелях третьего мира мудрость порой обретаешь за сущий бесценок. Если находиться там достаточно долго, то наверняка узнаете все, что угодно. Однако по мере приближения к театру военных действий говорить о чем-либо, помимо погоды, становится по-настоящему сложно. В очереди к регистрационной стойке рейса LIAT, с Барбадоса на Гренаду (там час лету), ни один из моих попутчиков ни словом не обмолвился ни об интервенции, ни о том, что они собираются делать на острове. Да и в самом самолете преобладало гробовое молчание. Примерно половину пассажиров самолета, жалкого и жаркого DC-4, составляли белые мужчины неопределенного рода занятий. Некоторые везли с собой накрепко закрытые чемоданы с дорогими камерами. Они носили выцветшие майки с эмблемами отелей, затерянных где-то на Востоке. Я узнал Эла Ракова из Сайгона, но он сделал вид, что мы впервые видимся, и я не стал настаивать.
Ситуация несколько усложнилась, когда самолет приземлился. Маленький грязный аэропорт оказался сумасшедшим домом, где царил бардак и гвалт, потные эмигранты и американские солдаты с М-16 наперевес так и сновали туда-сюда. Пассажиров с подозрительными паспортами отводили в сторонку и тщательно обыскивали. Над головой мелькали вертолеты «Кобра», которые приземлялись и взлетали, похожие на огромных жужжащих пчел. Аэропорт жил по законам военного времени, любое нарушение законов и правил каралось жестоко и незамедлительно. К картонной стене прибили напечатанный на пишущей машинке лист с информацией для прессы. Всем командированным журналистам рекомендовалось зарегистрироваться в военном пресс-центре в Сент-Джордже, на противоположном конце острова.
Когда я закончил возню с таможней, уже стемнело. Человек по имени Рэндольф помог загрузить мои чемоданы в багажник старого такси «шевроле», и мы отправились в отель, в Сент-Джордж. Дорога все время забирала вверх. Она шла непрерывным серпантином, с резким обрывом по одной обочине и мокрыми черными скалами по другой.
Дорога заняла не меньше часа, при этом каждые три-четыре метра попадались глубокие выбоины, от которых клацали зубы. Расслабиться не было возможности, и я подумал, что неплохо было бы спросить Рэндольфа его мнение об интервенции. За всю дорогу он словом не обмолвился, и, раз уж он достался мне в водители на время командировки, я решил предложить ему остановиться и выпить холодного пивка. Я предложил это по старому журналистскому обыкновению, не рассчитывая ни на какую дополнительную информацию, но Рэндольф меня удивил.
– Вы обратились по адресу, – сказал он с горечью. – Вы говорите с человеком, у которого Революция отняла жену.
Ну и дела, подумал я. Что-то в тоне его голоса заставило меня потянуться за миниатюрным диктофоном. Рэндольф говорил охотно, и ему нашлось что рассказать. Мне только и оставалось, что подкидывать ему время от времени вопросы, направляя поток его красноречия, пока мы тащились на первой передаче в темноте.
Мы ехали по узкой проселочной дороге – главному шоссе этого острова. Проехали Гринвилл и Большую Бухту, протряслись по застывшей лаве у горы Ливан и горы Синай, миновали лес Гранд-э-Танг. Вдоль дороги виднелись маленькие домики, напоминавшие сельские пейзажи Новой Англии. Я откинулся на спинку сиденья, вслушиваясь в рассказ Рэндольфа. Поначалу я принял его за осведомителя ЦРУ – очередного разговорчивого таксиста-туземца, который совершенно случайно подворачивается под руку журналистам, когда они выходят из ангара таможни и потерянно озираются, не разбирая перед собой ничего, кроме нагромождения деревянных хижин в пальмовой роще на берегу моря.
Аэропорт «Перлз» напоминает типовые аэропорты, которые американцы строили на Филиппинах 50 лет назад, с грунтовой дорогой вдоль посадочной полосы и десятком служащих-местных, весь рабочий день напролет проводящих в баре за разговорами.
Всего на острове 110 000 человек, то есть примерно столько же, сколько живет в Лексингтоне, штат Кентукки. Таким образом, плотность населения на Гренаде составляет один человек на квадратный километр – сравните с тремя людьми на квадратный метр в Гонконге. Гренада, совершенно очевидно, остров слаборазвитый, не идущий ни в какое сравнение с Барбадосом, Ямайкой или Тринидадом. Трудно вообразить, что здесь стряслось что-то, попавшее на передовицы газет по всему миру и спровоцировавшее интервенцию американской морской пехоты.
Но Рэндольф объяснил мне, что на другой стороне острова, где, собственно, и произошло столкновение, творятся совсем другие дела. Он откровенно радовался тому, что американцы наконец высадились на Гренаде. Американская интервенция освободила его от того кошмара, в который они с женой угодили, присоединившись, как альбатросы, к революции пять лет назад. Ни он, ни его жена не были коммунистами, а слово «марксизм» они слышали если только в школе, вместе с Морисом Бишопом, и Бернардом Коардом, и другими соседскими детьми. О США они знали только, что это такая большая экономически развитая держава, где солдаты и ковбои перебили всех индейцев. Они ничего не знали о России, Кубе или оружии.
На Гренаде многое изменилось после независимости. Несколько мальчиков уехали учиться в Англию и вернулись, одержимые странными идеями и амбициями. Они утверждали, что новое правительство независимой Гренады коррумпировано, премьер-министр – псих, а их остров безнадежно отстал от жизни. Бишоп и его друзья решили основать собственную политическую партию, которую назвали Движение «Новая Жемчужина». Они утверждали, что их партия – партия народа. «Жемчужина» объединила молодых людей с туманно-социалистической платформой. На демонстрациях звучал реггей. К ним на энтузиазме, сдобренным травой, присоединились сотни людей, составивших костяк партии. Им удалось отстранить от власти Эрика Гейри и привести к ней Мориса Бишопа.
Рэндольф одним из первых вступил в партию, искренне надеясь, что «Жемчужина» способна устроить лучшую жизнь для гренадского народа. Будучи бизнесменом, он лично знал всех лидеров движения. Пока Бишоп учился в Лондонской Школе Экономики, а Коард – в Дублинском Университете, Рэндолф поднимал свой бизнес – частную транспортную компанию – и откладывал на покупку собственного дома. Когда «Новая Жемчужина» пришла к власти, у него оказалось немало высокопоставленных друзей. В их число входили Хендрик Радикс, новый генеральный прокурор, и Хадсон Остин, которого вскорости назначили руководить генштабом Народной Революционной Армии. У Рэндольфа настали жирные времена – жизнь шла, что в твоем кино. Он построил дом на холме с видом на Сент-Джордж, получил коммерческую лицензию на грузовые перевозки. Он обладал достаточным влиянием, чтобы заполучить для своей жены пост в Центральном Комитете партии.
Затем все полетело под откос. Сначала генерал Остин кинул его на внушительную сумму. Затем Филлис Коард, жена вице-премьера, заманила жену Рэндольфа на Кубу, откуда та уже не вернулась. Тогда-то жизнь Рэндольфа и рухнула в тартарары.
Мой диктофон работал, пока мы не припарковались у отеля. По дороге мы несколько раз остановились у еле освещенных придорожных хижин, где брали охлажденное пиво, которое Рэндольф оплачивал из своего кармана, поскольку я еще не обменял гренадские деньги.
– О чем ты, – говорил он. – Мне только приятно заплатить.
Так все и было. Мы оба получали удовольствие от разговоров. Что может быть приятней, чем приехать в страну, где идет война, и у каждой харчевни выпивать с приличными людьми. Лишь однажды пришлось понервничать: огромный негр в майке с короткими рукавами обозвал меня «глупым русским подонком», но Рэндольф без лишних слов отогнал его.
– Он совсем сумасшедший, – сказал он мне. – Один из тех психов, которые сбежали из больницы, когда началась бомбардировка.
Из моей комнаты в отеле «Сент-Джордж», расположенном на склоне крутого холма, открывался вид на порт и центр города. Я наблюдал, как город понемногу пробуждается жарким воскресным утром. В шесть начинают кукарекать петухи, в семь уже бьют веселые церковные колокола, а когда я просыпаюсь в девять, на полу, между моей кроватью и душем, лежат наполовину обглоданные грозди синего винограда – ночью меня навестила летучая мышь. Саму мышь я не видел, но виноград она оставляла еженощно. Каждую ночь она залетала через окно в комнату и грызла виноград, свешиваясь с потолка вверх ногами. Ни революция, ни вторжение американских солдат и кучи иностранных журналистов-сплетников никак не изменили этого ее обыкновения.
Моя летучая мышь – крупный экземпляр. Иногда в темноте я слышу, как хлопают ее крылья, и этот звук позволяет предположить, что она размером как минимум с большую ворону. Некоторые виды летучих мышей разносят бешенство, но трудно сказать, относится ли моя мышь к одному из таких видов.
Обычно воскресным утром холл отеля «Сент-Джордж» пустует. Местные вместе с несколькими британскими подданными уже в церкви, а журналисты спят. Даже Мейтленд, молодой бармен с высоким черным лбом и умными карими глазами парня, которому место на престижном юридическом факультете, и тот оставил свой пост.
Пуст и ресторан. Одни только полусонные таксисты сидят на бетонном полу, разглядывают порт и большие корабли, пришвартованные у набережной. На десять назначен брифинг для журналистов в Мэришо-хаус, где недавно оборудовали пресс-центр, так что некоторым корреспондентам вскоре придется встать, чтобы успеть на пресс-конференцию.
Я живу в номере 15. В отеле отсутствует портье, у горничной нет второго ключа от комнаты, а ближайшая металломастерская расположена в Бриджтауне, в часе лета на Барбадосе. Так что, когда вчера вечером я посеял ключ от комнаты, наступил полный бардак. Мейтленду пришлось покинуть свой пост в баре и провести следующие 45 минут под дождем на прогнившей сломанной лестнице, которую мы пытались приставить к стене под моим окном. Я держал лестницу, пока он выламывал оконные шпингалеты и жалюзи и заползал в окно, чтобы открыть дверь изнутри.
«Сент-Джордж» – отель мирового уровня. Он входит в число моих любимых наряду с «Континенталем» в Сайгоне и печально известным отелем «Лан-Санг» в Лаосе. Сразу после интервенции в отеле разместили 600 репортеров, на которых приходилось 19 комнат, 9 из которых – с горячей водой. Девушки в отеле не работали, в коктейли не клали лед, кредитные карточки не принимались, ни телефонов, ни телевидения. На завтрак подавали заветренную ветчину с соусом… Но управление отеля оказалось на высоте. Три достойные пожилые дамы умудрялись сладить с ситуацией, которая в момент свела бы с ума лучших портье «Хилтона» и «Холидей Инн».
После того как я провел четыре недели на загадочной гренадской войне, в Сент-Джордже меня более ничего не удивляло. Когда одной прекрасной ночью я вернулся в свою комнату в отель, то обнаружил, что к стене коридора, аккурат у моей двери, прислонены два деревянных креста. Один – метра три в длину, другой – на треть меньше. Мейтленд рассказал мне, что они принадлежат людям, которые заселились в номер 16, соседний со мною. А жили там теперь американский проповедник-протестант и его сын-подросток. Они пронесли эти кресты через 68 стран за последние 6 лет. Никому и в голову не приходило спросить: зачем?
Интервенция на Гренаду никогда бы не произошла, если бы окружающие островные государства не перепугались до такой степени. Чтобы сместить некоторые из этих островных правительств, всего-то и надо, что двенадцать солдат и небольшой катер.
В барах на набережной гренадской столицы болтают разное. Люди рассказывают друг другу истории о мести и насилии, прикидывают вероятность новой интервенции. Отдел армейской пропаганды – это специальное подразделение американской армии, призванное обеспечить психологическую победу над противником, а также ответственный за запугивание и подавление, распространял слухи, будто бы Фидель Кастро обещал гренадцам «рождественский сюрприз».
Гренадцы все еще не могут оправиться от шока прошлой интервенции, этой полномасштабной атаки морских пехотинцев, рейнджеров, «Котиков», авиации и военных кораблей; тысячи парашютистов высадились на маленьком островке, день и ночь гремели ужасающие взрывы. Премьер-министра Гренады убили, гренадских женщин похитили дикие кубинцы. У гренадцев угнали автомобили, двери их домов высаживали, их близких друзей и родственников разнесли на куски автоматные очереди. По всему острову полыхали пожары, зажженные ракетами и бомбами. На пляжах зияли воронки, все равно как на комиксах. Наша доблестная авиация расправилась с Гренадой, как с Иво Джимо[9].
Интервенция на Гренаду стала одной из тех беспроигрышных, высокоэффективных и оправдывающих средства операций, о которых мечтает каждый выпускник Вест-Пойнта. Обрушите всю мощь американской военной машины на маленький остров Карибского архипелага – и впечатляющая победа у вас в кармане. Мочи, гаси этих мразей! Пусть сдохнут! Действуй жестко, говори грубо и бей всех по яйцам. Так все и произошло на Гренаде.
Вся подноготная не всплыла, но это вопрос времени. В коридоре гостиницы «Сент-Джордж» ходят слухи, будто бы Тон Рашфорд, новый генеральный прокурор Гренады и представитель Британской Короны, собирается судить Бернарда Коарда за убийства, причем в самом скором времени.
«Эти подонки горько пожалеют, что попытались вымолвить слово «революция», перед тем как мы окончательно зачистим это местечко, – сказал стратег ЦРУ, работавший в американском посольстве и прикидывающийся невинным исследователем Карибского архипелага. – Все эти россказни о нацистах, военных игрищах и преследовании негров скоро раз и навсегда прекратятся. Все тут считают, что подонков надо судить. Ну чего же, устроим этот чертов суд. Мы засудим Берни Коарда, повесим Хадсона Остина. Мы повесим Лайэма Джеймса, Абдуллу, Редхэда и всех остальных коммунистических говнюков. Только и успеют, что подергаться. От их «Новой Жемчужины» не останется ни хрена. Нам даже не понадобится труп Мориса Бишопа. Свидетелей достаточно, и всех мы держим за яйца».
Меня поразил тон его голоса.
Он упомянул всех руководителей так называемого военного переворота, который сверг неомарксистское, изоляционистское правительство Мориса Бишопа, правившее Гренадой четыре с половиной года до тех пор, пока в октябре не грянула оргия разнузданного насилия, превратившая остров в концлагерь, напоминавший Уганду в самые черные дни правления режима Иди Амина… Бернард Коард был вице-премьером Гренады, некогда – уважаемым теоретиком марксизма и личным другом Бишопа. Хадсон Остин – генералом, руководившим Народной Революционной Армией. Рядовых Абдуллу и Джеймса, а также сержанта Лестера Редхэда по прозвищу Козел обвиняли в убийствах. Не только Бишоп, но и четыре министра его правительства, его любовница, не говоря уже о десятках мирных жителей, погибли под пулями, когда многотысячный митинг попытался вернуть Бишопа к власти.
Доказательств вины наличествовало более чем достаточно, оставалось лишь соблюсти некоторые юридические тонкости. Трупы убитых сожгли, а согласно законодательству Британского Содружества, судебное разбирательство по обвинению в убийстве не может проводиться при отсутствии трупа. Обвиняемым можно было бы инкриминировать предательство, но немногие свидетели находились в тюрьме Ричмонд Хилл под неусыпным контролем ЦРУ либо также отправились на тот свет. Первые слушания по этому делу назначили на февраль, но без трупов и без свидетелей обвинение оказалось, как выразился Тони Рашфорд, «в щекотливом положении».
– Наша ошибка состояла в том, что мы не кокнули их сразу, – сказал полковник американской армии, – быстренько не расстреляли всех при попытке к бегству.
Полковник горько рассмеялся, потягивая пиво в «Красном Крабе», шикарном трактире на выезде из города. Мэр города Форт Лодердэйл[10], сидевший за противоположным концом барной стойки, сцепился с бизнесменом из Нью-Джерси, который до того слюнявил шею чернокожей проститутки.
– Да вы стыд последний потеряли, – сказал я ему.
– Мы воины, – угрюмо ответил он, набивая свою трубку «Смесью 79».
– Тысячелетний Рейх продлился двенадцать лет и восемь месяцев.
– Не так мало. Через два года я уже выйду в отставку, пенсию буду получать.
Некоторые шедевры должны оставаться неподписанными.
Субботняя ночь прошла на Гренаде спокойно. Впервые за последние три недели шоссе Гранд-Энс не патрулировали солдаты. Ни отрядов 82-й десантной дивизии, ни блокпостов, ощерившихся автоматами М-16 и увешанных тусклыми красными фонарями, ни вертолетов «Кобра», ревевших над головой. Если у вас хорошее настроение, вы можете проехаться по острову на маленьком и быстром джипе с открытым верхом. Единственное, что могло помешать путешествию, – это дикие собаки и выбоины.
Эта ночь ничем не отличалась от любой ночи за последние 300 лет на Гренаде, с тех пор как пьяные иностранцы оставили остров в покое. Первыми на остров на своих боевых каноэ приплывали злобные карибские индейцы, затем их сменили испанцы и пираты, большие любители грога. Потом на острове появились французы, построившие тюрьмы. Дальше островом овладели, лет так на 200, потные и вялые англичане. Наконец, в 1974 году Гренада получила независимость, и к власти пришел рехнувшийся на почве вуду премьер-министр, который, выступая на Генассамблее ООН, рассказывал всем о летающих тарелках. Сэр Эрик Гейри, который порой вел себя страннее Папы Дока[11], продержался у власти пять лет. В 1979 году его сместила клика местных марксистов и зарубежных троцкистов. А еще через четыре года пришла очередь американских морпехов.
Эта война сильно отличалась от Вьетнама. Это не Индокитай – Америка не потерпит поражения.
Ребята, которые заправляют Белым Домом, то есть Пентагон и ЦРУ, наконец сделали то, за что мы платим им зарплату. И сделали очень ладно. Если предположить, что управление Америкой – самая обычная работа, как это и утверждал мистер Кулидж, то немало людей могут рассчитывать на рождественские бонусы за то, что они провернули в этом диком 1983 году нашего Господа. Мы видели, что американские интересы в Карибском бассейне находятся под угрозой, и мы уничтожили эту угрозу, как отвратительную жабу. Наконец-то Пентагон выиграл войну в открытую, и победители ликуют над добычей.
Вот и славно. Многие воины сражались и погибли здесь: кубинцы, гренадцы и восемнадцать американских солдат. Интервенцию на Гренаду не назовешь игрушечной войной. Операция прошла быстро и без лишней огласки, правды никто так и не узнал, а будущее по-прежнему весьма неопределенно.
Ну и ничего страшного. Это все мелочи. Таковы побочные эффекты той эйфории, в которой мы купаемся в эти дни здесь, на южном побережье Гренады.
Сегодня вечером у меня случилось несколько нервных разговоров с солдатами из 21-й роты военной полиции, на лужайке перед бывшим отелем «Калабаш», на пляже за Гранд-Энс. Они превратили отель в военную базу, обложив его мешками с песком и соорудив доты, в которых засели автоматчики. По всему периметру лужайки перед домиком фотографа журнала «Time» солдаты разложили кольца колючей проволоки – они-то и стали камнем преткновения. Проволоку развалил тут некий «капитан Калабаш», командир взвода военной полиции, человек с совершенно дикими глазами, постоянно устраивавший своему взводу учебную тревогу и заставлявший их перелопачивать землю по периметру отеля, гоняя, будто обезумевших бездомных псов, закапывающих свои экскременты. Его взвод обычно или патрулировал освещенный луной пляж, обвешавшись приборами ночного видения и таким количеством оружия, что его хватило бы, чтобы пристрелить каждую рыбу от Гренады до южного берега Барбадоса, или надрывался на тренировках, упражняясь со штык-ножами и пудовыми шарами, или рыл по всему пляжу доты, устанавливая в них мешки с песком… Даже бесстрастные обычно цэрэушники чувствовали себя неудобно.
Некоторые утверждают, что американская армия уже не так дубова, как прежде, и готовы предъявить доказательства. Они покажут вам майки с войны, цветные слайды с пляжа Прикли-Бэй, на которых вы увидите голую девушку, танцующую с часовыми поста капитана Хенигана. А может, предъявят вам пленку, на которой засняты пикирующие бомбардировщики F-14, бомбящие больницу для душевнобольных, находящуюся на холме напротив отеля «Сент-Джордж».
Поговаривали, что его зовут Морган. Вечерами он играл на фортепиано в «Красном Крабе», карибском придорожном ресторане, укрывшемся в роще пальмовых деревьев невдалеке от отеля «Калабаш». Однажды, вскоре после интервенции, он пришел в ресторан и начал наигрывать известные мелодии типа «Фандаго» и «Way Down Upon the Swanee River». Он мгновенно превратился в любимца публики, и если в ресторан набивалось много народу, он играл ночь напролет. Особенно охотно он откликался на заявки сотрудников ГосДепа и военной полиции.
Вся эта военная публика собиралась вокруг фортепиано, поднимала свои пивные кружки и в голос подпевала, точнее, рычала, как молодые львы. Иногда заходил полковник Риджвэй из ГосДепа, приводивший с собой целую ораву женщин. Время от времени он выходил с официантами во двор, чтобы выкурить пару гигантских косяков на пригорке за мусорными ведрами. Туда заходил В.С. Найпол[12], а также Ходдинг Картер и генерал Джек – «Раскрученный» Фаррис. Заходила девушка, позировавшая для разворота австралийского «Playboy». Заботясь об имидже вооруженных сил США, генерал Фаррис избегал заходить внутрь ресторана – он оставался сидеть в своем джипе и наблюдал за весельем издали. Так что он никогда не видел своего заместителя Риджвея, тусовавшегося с растаманами.
Такова война по-американски. Когда кто-то наконец догадался спросить Моргана, откуда он, тот заявил, что весь прошлый год, а может, чуть больше, он провел в психиатрической больнице, там, на холме рядом с Фортом Фредерик. Посетители ресторана громко рассмеялись и заказали еще выпивки. «Старый добрый Морган, – говорили они. – Он же совсем сумасшедший».
Чистая, кстати, правда, причем документально подтвержденная. Впрочем, на Гренаде стояло такое время, когда не очень тянет разбираться, кто тут сумасшедший, а кто – нет. Здесь это никого не волнует. Вся гренадская кампания с самого начала шла очень странно. Люди сражались и умирали на этом острове непонятно за что. Некоторую ясность мог внести процесс Бернарда Коарда.
А он начнется только весной 1988 года, когда пресса уже найдет себе другие развлечения. Его адвокатом станет Рэмси Кларк, бывший генеральный прокурор США. Прокуратура будет действовать от имени королевы Англии. В числе получивших повестку в суд окажутся Фидель Кастро, директор ЦРУ, тогдашний русский посол на Гренаде, несколько членов Семьи Вигоризе из Марселя и целая куча вооруженных болванов, начиная с международных троцкистов и заканчивая отвязными шлюхами из Тринидада и продавцами машин из Парижа, не считая гнусных громил, носящих униформу и револьверы 45-го калибра с блестящей рукояткой.
Процесс Бернарда Коарда, человека, который погубил революцию с целью ее спасти, привлек интерес определенных кругов. Официальное обвинение пока не выдвинуто, но, по слухам, Коарду инкриминируется все подряд: начиная от убийства и государственной измены, заканчивая организацией заговора и преступлений против Короны Ее Величества. Единственное, в чем можно не сомневаться, так это в том, что бывший вице-премьер Гренады Бернард Коард – ключевая фигура тех страшных и загадочных событий, что произошли тут осенью 1983 года.
Тут творились странные дела. Произошла интервенция морских пехотинцев; бархатная и поначалу чрезвычайно популярная марксистская карибская революция уничтожила саму себя в припадке исступленного насилия. На крошечный остров, с которым без труда управилась бы средних размеров тусовка «Ангелов Ада», высадились рейнджеры, морпехи, десантная дивизия и военная полиция, в дело пошли вертолеты, ВМФ и люди из Отдела Военной Пропаганды. На острове стало не продохнуть от приборов ночного видения, колючей проволоки и голых женщин с автоматами наперевес. С утра до вечера гремели взрывы и очереди.
Мы покорили Гренаду. Морган – и тот понял это. Он сидел в своей палате в отделении «Б», когда упали первые бомбы. Он – мулат, выглядевший приблизительно на 40 лет. У него длинные волосы и красная бандана на голове. Чем-то он напоминает хиппи из Вудстока. Морган выглядел так, будто он родился летом 67-го года в Хэйт-Эшбери[13].
Он тихо сидел в своей палате, слушая бормотания и завывания других психов, смешивавшихся с воем низко летящих самолетов, когда «все вокруг вдруг взорвалось», как он сам рассказывал. После этого он сразу убежал.
Я собирался уехать с острова после похорон Мориса Бишопа, которые назначили на субботу, но так как к среде тело все еще не нашли, я изменил свои планы и решил двигать раньше. Когда утром мы пересекали горный перевал по дороге в аэропорт «Перлз», пошел сильный дождь. На дорогах Гренады нет ограничений скорости. Можно гнать с любой скоростью, позволяла бы машина. Выбоины понемногу начали заделывать, но некоторые из них по-прежнему насчитывали два метра в глубину, а самые маленькие все еще представляли серьезную опасность для машины.
Известно три способа езды по подобным дорогам. Новый «Мицубиси» стоит на Гренаде $22 000, и если вы его купите, то всю дорогу вам придется ехать на второй передаче, ползя между выбоинами, как улитка на минном поле.
Если вы возьмете машину напрокат, то можно будет, наплевав на последствия, ломиться вперед на третьей передаче до тех пор, пока от тряски у вас не откроется внутреннее кровотечение. Когда машина развалится на две части, вы вернете ее компании обратно, и вам выдадут новую. На дорогах тут и там виднеются остовы машин, начиная с лимузинов «Дацун» и заканчивая советскими военными грузовиками. Их все разобрали на запчасти, оставались лишь голые скелеты. На Гренаде машины убиваются следующим образом: сначала из строя выходит радио. Затем – коробка передач, колеса и все остальное. Наконец испускает дух сам двигатель. Он еще послужит верой и правдой, но уже в качестве якоря для рыбачьих посудин. Зеркало заднего вида можно привинтить к стене в ванной и пользоваться им во время бритья. Сиденья от новой «Тойоты» – прекрасная мягкая мебель для всей семьи.
«У меня нюх на перемену власти»
Интервенция на Гренаду – типичное приключение американцев за границей. Смесь шоу-бизнеса, выверенной системы сдержек и противовесов, политического сговора и стремительность, которая восхитила бы и самого Эйба Линкольна. Ведь интервенция пришлась на год выборов, когда избирали не только президента, но и многих других политиков. Переизбирали весь конгресс и треть мест в сенате. Политиканам не пришлось критиковать мудрость своего президента, осуществившего первую удачную интервенцию с 1950 года, когда американские войска успешно высадились в Инчоне.
В мой последний вечер в отеле Сент-Джордж меня вызвали в холл гостиницы – звонили из Чикаго. На другом конце провода оказался высокопоставленный сотрудник чикагской торговой палаты.
– Вы, главное, даже не думайте вернуться сюда и разводить все это леволиберальное дерьмо о страданиях третьего мира, – сказал он. – Вы достаточно путались у нас под ногами, вы, пьяные болваны. Говорите наконец правду.
Миссия на Кубу
Только что мне пришло приглашение в Гавану – от кубинской Кинематографической Комиссии, – и мое сердце наполнил ужас. Поначалу-то я обрадовался, конечно, но потом навел кое-какие справки, и стало сильно не по себе. Страх и волнение все больше охватывали меня, просто парализовали Angst en Walging, как говорят голландцы. Чем больше вопросов я задавал, тем отвратительнее и ужасней становились ответы. Что поначалу выглядело сладчайшей идиллией, на глазах превращалось в гарантированный кошмарный опыт в самом темном брюхе жизни в тропиках. По всему выходило, что по возвращении домой меня поймают, арестуют и упрячут в тюрьму за измену Родине.
30 МАРТА 1999 ГОДА
Дорогая Джен!
Самолет назначили на 9:30, и я немного волновался. Надеюсь, ты обрадуешься, узнав, что на будущие две недели я перетаскиваю на Кубу весь свой рабочий стол, и все это бесплатно. Все четко организовано, и я собираюсь работать, как буйвол. Луна вошла в знак Венеры, и Мескалито прирастает ежедневно. Ночи стали угольно-черными, луны вообще нет, и виден только свет звезд. А когда идет дождь – то и вовсе полная темень. (Прошу срочно выслать мне в гостиницу «Националь» несколько карманных фонариков на литиевых батарейках в упаковке «Rolling Stone». Скажи Майку Гаю.)
Синоптики обещают на Кубе ясное утро, ливни во второй половине дня, а также очень темные ночи и сильный ветер. Самая погодка для тех, у кого найдутся литиевые фонарики, те самые, что способны выхватить из тьмы человека, находящегося на расстоянии в триста метров. Не каждый может похвастаться таким преимуществом. За этими немногими счастливцами – будущее. Sic semper Tyrannus[14], верно? Конечно. Это простой секрет, который победители передают из поколения в поколение, и мы вычислили его еще тридцать лет назад, и он (почти) никогда не подводил нас.
Вау! Кто еще в Журналистике может сделать такое заявление? Подумай об этом. Нам следует учредить ежегодную премию лучшему журналисту года и вручать ее на помпезной церемонии. Жюри будет состоять из таких блестящих экспертов, как Том, Хальберстам, я и Эд Брэдли.
Короче, ты поняла. Теперь вернемся на Кубу. Я улетаю через несколько часов, еще надо упаковать снаряжение для моего Переносного Озона, оно-то не запрещено, но видеть его таможенникам совершенно ни к чему… Именно так. Кажется, забыл сказать тебе, но я отныне начинаю заниматься Озоновым бизнесом, который на Кубе не очень-то развит. Я еще напишу об этом поподробней.
Кстати, я узнал тут, что Хемингуэй очень увлекался культом вуду, и благодаря Озону Кастро проживет еще пятьдесят лет… и что нынешний министр обороны Кубы Рамирес – тоже на Озоне и вообще большой его поклонник. Ой, да все они тут на Озоне.
Бобу Лаву
Rolling Stone
29 января 1999
от Хантера С. Томпсона
Бобби!
Люди, недавно посещавшие Кубу, посоветовали мне получить Журналистскую Визу, которая на острове очень и очень пригодится. Она – твой статус VIP. С ней ты допущен к кубинским политикам, она же дает тебе иммунитет против треклятого акта Хельмса – Бертона[15].
Иммунитет получают также те, кто привозит на Кубу «лекарства» под крышей фонда медицинской помощи «США – Латинская Америка» (members.aol.com/uslamaf).
Журналистская виза также легализует (и сильно упрощает) любые денежные трансакции с Кубой. Она дает право ездить на машине с Черными номерами, что весьма немаловажно. Или, может, это Желтые номера, но главное, чтобы тебя не тормозили на блокпостах, чтобы не приставали воры, сутенеры и дорожная полиция.
В любом случае я очень рассчитываю на твою помощь в получении всех необходимых документов, виз и необходимых справок, всего этого сора, без которого на Кубе не обойтись. Как рассказывает Майкл, кубинцы боятся даже заговаривать с иностранцами, из-за которых у них могут быть проблемы. Именно поэтому множество кубинцев сдают иностранцев в полицию, чуть что не так.
Ты уж не обижайся. Тем не менее я очень надеюсь, что ты все выяснишь и дашь мне знать при первой возможности. Ведь мы же профессионалы.
Спасибо,
Хантер.
20 ЯНВАРЯ 1999 ГОДА
ОТ ХАНТЕРА С. ТОМПСОНА, ПРОЖИВАЮЩЕГО В ОТЕЛЕ «НАЦИОНАЛЬ», ГАВАНА, КУБА 60606.
ДЖЕН, НЬЮ-ЙОРК СИТИ
Итак. Есть основания предполагать, что вскорости я стану жить по адресу, указанному выше. Скорее всего можно будет писать мне на адрес швейцарского посольства, а может, и в тюрьму острова Пиней, куда Кастро бросил бедных негодяев из Залива Свиней[16].
Кто знает, чем это все кончится. Ведь Куба – это такая политическая Дыра во времени, которая переполнена блядьми, дьяволами и полицейскими. Дыру, в которой нет Закона, и все, что ты делаешь, законно в лучшем случае наполовину.
Что-то типа Вашингтона, короче. Именно так. Кстати, изображения американских президентов очень популярны на Кубе в последнее время. Без них и колбасы не купишь. Мистер Билл особенно популярен среди жителей. Он – Доллар Билл, Мистер Денежный Мешок, и он собирается сделать многих людей богатыми.
Довольно об этом. Сейчас я хочу поведать тебе о своем задании в Гаване и о престранных и рискованных вещах, с которыми мне тут приходится иметь дело. (Ой, а вот это лучше бы вычеркнуть. На Кубе небезопасно употреблять слова «приходится» и «иметь дело». Стукнуть могут.)
«Бомба» – еще одно слово из запрещенных на Кубе. Равно как и «проститутки», «пистолеты» и «дурь».
ВОСКРЕСНЫЙ ВЕЧЕР ПОСЛЕ СУПЕРКУБКА,
31 ЯНВАРЯ 1999 ГОДА. ФЕРМА «СОВА»
Ситуация на Кубе ухудшается стремительно. Находясь на острове, трудно отделаться от ощущения, что ты вот-вот вляпаешься в историю. Некоторые сочтут меня параноиком, но понимали бы они чего в жизни. Уж умные-то люди знают, что паранойи не существует. О паранойе любят поговорить, как правило, идиоты. Действительность по большому счету всегда превосходит худшие ожидания и страхи.
Но в конце концов, я – бывалый гринго. Я понимаю, что иные задания связаны с опасностями, подставами и риском для жизни. Жадность и слабость человеческая неизбывны.
Так, вам быстро станет не до смеха, когда в незнакомой стране, где вы находитесь нелегально, у вас украдут вдруг паспорт и все деньги.
Ну и будет об этом. Поговорим о веселом. О победе и жертвенности. О тех, у кого есть чувство юмора, и о тех, у кого его нет.
КОМУ: ПОЛКОВНИКУ ДЕППУ, ЛОНДОН, 2 ФЕВРАЛЯ 1999 ГОДА.
ОТ КОГО: Д-Р Томпсон, ВУДИ КРИК
ТЕМА: ПУБЛИЧНЫЕ ПОРКИ, КОТОРЫЕ Я ЗНАЛ И ЛЮБИЛ
Вы молодец, полковник. Отлично поработали над вашим паблисити брутального парняги. Достаточно накидать по шее пяти-шести мерзавцам, и обложка «Time» у вас в кармане.
Может, заскочишь на КУБУ в эти выходные? Поможешь написать мне новую песню для местного дешевого ночного клуба под названием «Иисус ненавидел подбритую манду».
Давай в самом деле тусанем в ГАВАНЕ по-крупному. Будем хлестать абсент в шикарном люксе гостиницы «Националь». Пригласим 50 или 60 Прекрасных Людей на вечеринку в честь Че Гевары, угорим как положено. «ДЕПП АРЕСТОВАН И БРОШЕН В ТЮРЬМУ НА КУБЕ ПОСЛЕ ОРГИИ С ПРОСТИТУТКАМИ И ДРАКИ В ПЕНТХАУСЕ. АКТЕР ОТВЕРГАЕТ ОБВИНЕНИЯ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ИЗМЕНЕ».
А почему бы, собственно, и нет? У меня отличный номер с балконом, зарезервированный с 4 по 14 февраля. И связи имеются. Почему бы не подкинуть бульварным газетам слушок о том, что ты Сбежал на Кубу от британской юстиции? Для начала бросим им эту историю, а затем поразим всех НЕСЛЫХАННОЙ ОРГИЕЙ НА КУБЕ, подбросим пачку откровенных черно-белых фотографий, сделанных лично мной. Шокирующие, неопровержимые улики.
Все вполне осуществимо. Будет чего вспомнить на пенсии. «Сонная Лощина» дебютирует в первой тройке. Можешь мне поверить, в таких вещах я разбираюсь. Я так понимаю, ты уже закончил записывать альбом и уже скоро получишь 6666 фунтов (за вычетом моих десяти процентов) мелочью от EMI. Так или иначе, скоро улетаю на Кубу и жду твоего скорейшего ответа.
Меморандум моего отъезда на Кубу. Выучить наизусть и повторять каждый день…
Я ЕДУ НА КУБУ, ЧТОБЫ ВЫРАЗИТЬ УВАЖЕНИЕ КУБИНСКОМУ НАРОДУ И ПОБЛАГОДАРИТЬ ФИДЕЛЯ КАСТРО ЗА ЕГО ОТВАЖНУЮ БОРЬБУ И ВЕЛИЧИЕ ЕГО МЕЧТЫ. Но прежде всего я еду туда развлекаться. За Историями и за Смыслом… Помни об этом.
ВЕЧЕР СУББОТЫ, 27 МАРТА, 1999
ЗАПИСКИ
Сегодня не лучший день для поездки на Кубу.
Белый Дом снова сделался агрессивным, черт его побери.
(Теперь-то я все понимаю. Клинтон ведет себя, как охваченный продвинутым сифилистическим синдромом.)
Да, это не лучшее время для того, чтобы ездить на Кубу, обвинять собственное правительство в Нацизме. Совсем ни к чему, чтобы в ленте «Assosiated Press» появлялись твои цитаты следующего содержания: «Президент вступил в последнюю стадию Неизлечимого Сифилиса. Никаких других объяснений его поведению нет и быть не может. На заметку: позвоните моему старому другу Сэнди Бергеру[17] и спросите его, почему мы бомбим Югославию».
Десятки тысяч сербов устроили вчера беспорядки на Главном Вокзале в Нью-Йорке. Они размахивали плакатами, на которых значилось: «НАТО – нацисты!» В американских посольствах по всему миру приняты самые серьезные меры безопасности. В то же время президент Югославии призывает свой народ нанести удар по американским организациям, где бы они их ни встретили.
(5.33 утра в воскресенье)
Господи! Только что по CNN передали, что американское посольство в Москве обстреляли из двух гранатометов и одного калаша. Стрелок скрылся на белой машине. Кто бы это мог быть? Непонятно. Милиция хватает первых попавшихся…
Бомбардировщики «Стеллс» перешли звуковой барьер в небе над Белградом. Отважный стрелок уносится на белой машине. На границах Югославии концентрируются войска. На горизонте маячит третья мировая. Что и говорить, самый подходящий момент, чтобы поехать за границу с пересадками в нескольких аэропортах. Плевое дело…
Срань Господня! Это какое-то безумие. Только что спикер НАТО показался в телевизоре. Он начал нести какую-то несусветную лажу о Военных Преступлениях, Резне и Шквале Бомб на головы всех Разжигателей Войны, которые надеются избежать ответственности за массовые убийства ни в чем не повинных людей.
– Можно не сомневаться, если бы в Югославии у власти находилось демократическое правительство, ничего подобного не произошло бы.
Что-что? Мы о чем тут говорим вообще? Кто послал бомбардировщики? Кто бомбит гражданские объекты в 10 000 километрах от Америки? Не отвечайте, дайте я сам угадаю. Это какая-то никому не известная, загадочная банда мерзавцев? Так?
Нет, его зовут не Милошевич… А Адольф Гитлер уже пятьдесят лет как мертв.
Мистер Джонс с улицы видит, что происходит нечто странное, но не понимает, что именно. Похоже на симптомы сифилиса. Безумие. Клинтон. И все такое…
Эти люди отличаются от остальных, Джек. Они учились в Йеле, играют в бридж и трахают друг друга.
Из разговорчиков о ЦРУ, Гавана.
Вот-вот. Так и говорили о цэрэушниках лет сорок назад, в те старые добрые времена, когда агенты ЦРУ во имя Национальной Безопасности скармливали друг другу ЛСД-25, чисто в экспериментальных целях. Планировалось сбросить бомбы с ЛСД на Москву и другие вражеские города, если бы началась третья мировая война. Вот откуда фраза «Разбомбить им мозги» попала в жаргон ЦРУ, совершенно секретная информация.
Но эксперименты вышли из-под контроля, третьей мировой не произошло – по крайней мере вышло все не так, как они планировали, – и фразу подзабыли, выбросив из секретной кодировки агентства.
Сейчас она снова входит в моду. Шпионы смеются, когда говорят друг другу за ленчем:
– Да, сэр, мы в Белграде бомбим им мозги как надо! Они могут убежать, но им некуда спрятаться.
Вот так и говорят цэрэушники.
Мы видели однажды, как три агента ЦРУ флиртовали друг с другом, как заматеревшие выпускники Йеля.
Мы видели их в VIP-зале международного аэропорта Майами. Самолет задержали на три часа, потому что кто-то позвонил и сказал, что аэропорт заминирован. Возникла даже легкая паника, но цэрэушники ее не поддержали, продолжая глушить виски. Я решил последовать их примеру – мне-то чего бояться? Во время паники лучше всего сидеть поближе к полиции, побольше смеяться и не обращать внимания на крики. А если на пол упадут деньги, то, прежде чем нагнуться за ними, надо сосчитать до трех. Ведь цэрэушники приучены стрелять по всем объектам, совершающим резкие движения или болтающим с барменом о бомбах.
Я убивал время в зале для курящих, как вдруг у противоположной стены увидел мужчину, махавшего мне рукой. Я сразу напрягся. В нашем деле увидеть странного человека в толпе отъезжающих, который тычет в тебя пальцем, – не самое лучшее предзнаменование. Многие люди, увидев такое, в следующую минуту порой уже оказывались в полицейском закутке с заломленными руками. Полиции достаточно и самого легкого подозрения в криминальной деятельности, чтобы бросить вас за решетку, что радикальным образом перекроит все ваши планы путешественника… Когда вяжут в аэропорту – это всегда хреново, но если речь идет о Майами, то это уже полный пиздец.
Я все еще надеялся, что мне удастся проигнорировать этого человека, когда заметил, что он пробирается к моему столику… Может, он просто надеется получить у меня автограф? В следующую секунду я ощутил его тяжелую руку на моем плече и услышал, как он грубо выкрикивает мое имя. Тут-то я и узнал его голос. Это был Руби, мой старый друг, богатый полицейский из Окленда. Он сказал, что ему надо обтяпать пару дел на Кубе, а также жениться на своей подруге.
– Я уже давно в нее влюблен, – сказал он.
Теперь он наконец был свободен. Его первая жена в Окленде добилась, чтобы все его счета заморозили.
Я сразу понял, что он в бегах и скрывается. Может, на первый взгляд он выглядел богатым и уверенным в себе, но его глаза говорили всю правду – этот человек убегает.
Кубу я хорошо знаю. Занимаюсь ею уже сорок лет. Я никогда не делал вид, что нейтрально отношусь к Кубе и не испытываю по ее поводу никаких эмоций. Помню, в 20 лет я умолял редактора «Louisville Courier Journal» послать меня на Кубу, чтобы я мог присоединиться к Фиделю в горах Сьерра-Маэстра и отсылать в газету известия о триумфе революции. Тогда я Верил. Я не был ни Марксистом, ни Коммунистом, ни тем более каким-нибудь провинциальным Сталинистом. Всего лишь журналистом на окладе. И редакторы не горели желанием оплачивать мне командировку на Кубу, чтобы я воевал там в горах плечом к плечу с партизанами Кастро.
15 ФЕВРАЛЯ 1999-ГО ГОДА
Кубинское правительство начало в понедельник кампанию по ужесточению ответственности за уголовные преступления и усилению борьбы с политическими противниками – коллаборационистами, сотрудничающими с американским правительством. Некоторые новые законы предусматривают смертную казнь и пожизненное заключение для преступников и диссидентов. Законы приняли после речи Фиделя Кастро, в которой он призвал объявить войну всплеску преступности, поразившему коммунистический остров.
«Существуют безответственные семьи, которые продают тела своих дочерей, и равнодушные соседи, считающие, что проституция – это самое обычное дело. Паразитам, которые надеются уйти от ответственности, пощады не будет».
От Канкуна до Гаваны летишь практически по прямой через Мексиканский залив, дороги всей на шестьдесят шесть минут. На борту стюардесса с просоветски русыми волосами подает бесплатный ром и синтетические сандвичи с ветчиной и сыром. Это легкий полет, и невиновным обычно не о чем беспокоиться. К Гаване мы подлетали с праздничным настроением. Хайди заполняла бланки для получения визы, пока я тараторил на ломаном испанском со своим соседом, выясняя у него, сколько на Кубе стоит еда.
Он приветливо кивал и непрерывно разглядывал свои руки, пока я теребил в руках свой бумажник. Затем он повернулся ко мне и спокойно проговорил: «Я не говорить английский. Я не хотеть американские доллары». Затем он вызвал стюардессу и быстро заговорил с ней по-испански, пока я нервно вслушивался, пытаясь понять хоть что-нибудь. Полет на Кубу – не самый уместный случай для споров о деньгах.
Наконец стюардесса посмотрела на меня и рассмеялась.
– Нет проблем, – сказала она. – Мы не можем принять ваши доллары. Обслуживание на нашем рейсе – бесплатное.
Другие пассажиры внимательно смотрели на нас. Стюардесса рассмеялась и пожала плечами.
– Не беспокойтесь, – сказал она мне. – Он вас просто не понял. Он подумал, что вы зачем-то хотите дать ему деньги.
– Да что вы, – быстро ответил я. – Речь шла всего лишь о сандвиче. Деньги не проблема для меня. У меня нет денег. Я – посол культуры.
Мое объяснение ее удовлетворило, она ушла. Я получил точные инструкции относительно того, за кого выдавать себя на Кубе, и у меня хватало рекомендательных писем.
– Вы здесь весьма знамениты, – сказал мне посол по телефону. – Ваш фильм о Лас-Вегасе хорошо приняли на Гаванском Кинофестивале, и вам предоставят дипломатический статус, который очень поможет. Главное – не привозите с собой наркотики.
– Не извольте беспокоиться, – заверил я его. – Этот фильм – голливудская пропаганда. Я давно уже не торчок. Завязал очень давно.
– Это хорошо, – отозвался он. – У послов культуры на Кубе много привилегий, но наркоманов арестовывают и сажают в тюрьму, иногда – пожизненно, и мы ничем не сможем вам помочь.
Я вспоминал этот разговор, когда мы подлетали к Кубе, но не испытывал никакого страха. Совершенно спокойный, я откинулся на спинку кресла. Я чувствовал, что на Кубе меня ожидает серьезная борьба с алкоголем, который там все еще легален. Я даже раздумывал над предложением стать официальным дистрибьютором абсента на острове, но этот проект находился в стадии разработки, а я никуда не спешил.
На Кубе меня ждала масса дел. В моем расписании значилась куча светских мероприятий. Ужин с послом, обед с министром культуры, раздача автографов в Институте Кино, участие в жюри на конкурсе Балета в Воде в гостинице «Националь». Рыбалка на марлина со Стариком на Море…
Список так разросся, что я уже попытался его чуть урезать, чтобы освободить время для неофициальных дел, ничуть не менее важных. Вероятно, меня ждали встречи с теми самыми людьми, которые подпадали под действие ужесточившихся законов против сутенеров, педерастов и коллаборационистов. Кроме того, через три дня ко мне прилетал Джонни Депп, и не приходилось сомневаться, что его визит также наделает шуму. Чтобы снимать фильм в Гаване, нам требовалось разрешение от правительства – не лучшее время, чтобы путаться с криминальным элементом.
Когда на горизонте показались огни города, стюардесса сказала, что пора пристегнуть ремни. Тут-то я и начал нервничать: решил сходить в уборную – побриться и почистить зубы перед посадкой. Встав, я услышал недовольное ворчание, но решил, что привести себя в порядок необходимо. Посол культуры должен всегда хорошо выглядеть и не дышать перегаром. Таковы правила игры.
Я нащупывал в сумке бритву, когда вдруг обнаружил кусок гашиша в своем несессере. Я запихнул его в щель за куском мыла из отеля «Фо Сизонс» в Нью-Йорке. Похоже, он пролежал там незамеченным многие месяцы или даже годы. Когда я понял, что у меня с собой гашиш, меня охватила слабость и головокружение. Лезвие выпало из моих пальцев, без сил я прислонился к оловянной дверце туалета, и в ту же секунду почувствовал стук стюардессы, а самолет определенно пошел на снижение. На долю секунды нахлынувшая паника парализовала меня, но потом инстинкт преступника победил, и я выпустил в несессер побольше пены для бритья. В результате на дне несессера образовалась отвратительная липкая дрянь, но и это не помогло. Кусок гашиша по-прежнему торчал, подобно черному айсбергу. Я попытался раздавить его, сделать как можно более плоским. Наконец мне надоела эта возня, я положил гашиш в карман пальто и постарался не думать о нем вовсе.
Вернувшись на место, я ничего не сказал Хайди о своей находке, опасаясь, что она тогда сразу с ума сойдет. Я поклялся ей, что не буду ничего таскать с собой (и она мне поверила). Ничего я не сказал и Майклу Халсбанду, нашему гиду, нью-йоркскому фотографу, которого приставили к нам в самый последний момент.
Я совершенно его не знал и поначалу относился к нему очень подозрительно. Как бы то ни было, он встретил нас в Канкуне и присосался, как пиявка… Тогда я и не предполагал, что отвязаться от него не удастся до самого конца поездки. С лица темноволосого коротышки Майкла никогда не сходила глупая улыбка серфера, а вдобавок он носил льняной полосатый плащ.
Он представился нам известным рок-фотографом и сразу попытался впарить мне подержанную камеру «Роллейфлекс». Он утверждал, что путешествует за свой счет. У Майкла находились наши рекомендательные письма от кубинского правительства и престижного Института Людвига, деваться нам было некуда.
Когда самолет заходил на посадку, я не счел нужным расстраивать его своей историей о внезапном обнаружении контрабанды в несессере. Немало людей оказались на Кубе за решеткой как раз потому, что слишком много болтали с кубинской милицией. Так что я просто пристегнул ремни и стал готовиться к пытке таможней.
Как только открылись двери, мы увидели кубинских милиционеров – с советскими автоматами наперевес и злыми собаками на поводках.
– Нам не о чем беспокоиться, – сказал я Хайди. – Мы прилетели в воюющее государство, так уж тут заведено. Не обращай внимания на этих фриков, они нас не побеспокоят. Мы ни в чем не повинны. Просто следуй за Халсбандом и ни о чем не думай.
Другие пассажиры хранили молчание, когда мы вышли из самолета и оказались в длинном тупиковом коридоре, обитом белым кафелем. Наконец мы подошли к паспортному контролю, и тут некоторых людей из очереди стали выдергивать мрачные ребята в черных костюмах… Халсбанда тоже выдернули. Когда я все это увидел, меня охватила паника, но я попытался взять себя в руки и только смотрел перед собой, ухмыляясь, будто ничего особенного не происходило. Остальные пассажиры, стоявшие в очереди, вели себя в точности так же. Никто не хотел замечать странные вещи, и поэтому их просто игнорировали. Что, в конце концов, такого особенного происходит? В любом аэропорту мира полиция выдергивает людей из очереди, а мы ведь прибыли в одну из последних оставшихся коммунистических стран на Земле.
Следующей вызвали Хайди. Я увидел, как Халсбанд вытряхивал свои карманы и что-то лепетал пограничникам, пока те его обыскивали. Так мы оказались в разных концах помещения. Кубинцы очень серьезно относятся к вопросу безопасности в своих аэропортах. Допрашивали и обыскивали по одному.
В этот момент мне пришла в голову идея убежать из этой чертовой очереди. Но не тут-то было – со всех сторон нас окружали милиционеры с собаками, а наш багаж покуда не привезли. Я осмотрелся и увидел, что единственное место, куда мог бы присесть человек, которому вдруг стало плохо, находилось как раз у того устрашающего закутка, где милиционеры допрашивали подозреваемых пассажиров. Там как раз стоял мой сосед по самолету.
Туда-то я и пошел. Главное правило поведения в аэропортах таково: если уж у вас рыльце в пушку, держитесь поближе к полиции. Никогда не пытайтесь от нее убежать.
Милиционеры подозрительно покосились на меня, когда я уселся рядом с ними, но ничего не сказали.
«Да-а, – подумал я, – доигрались». Я снял шляпу, скинул с нее огромного черного паука, затем закурил сигарету.
Люди из Института Людвига уже ждали нас за кордоном, но мы не могли с ними даже поговорить. Все остальные пассажиры уже благополучно вышли из здания аэропорта, а нас все еще мурыжили. Мы попали под подозрение, словно люди с Острова Дьявола. Солдаты внимательно обыскивали мои чемоданы от Кевлара, тщательно перебирая предмет за предметом, а Хайди увели в комнату с рентгеном.
Мое первое ощущение настоящей опасности накатило, когда я услышал звук разбитого стекла из зоны досмотра. Этот звук ни с чем не спутаешь, так разбивает стекло каучуковый молоток, куда бы ты им ни вмазал. Не тот юмор, с которым ты обычно хочешь прибыть в Коммунистическую военную зону.
Я мог видеть их за своим плечом, но пытался не обращать внимания. Солдаты демонстрировали друг другу молоток, и наконец один из них засмеялся. «Слава тебе, Господи, – подумал я, – по крайней мере у этих людей есть извращенное чувство юмора…» Они также смеялись при виде Выкидного Ножа, наличие которого Хайди объясняла, приставляя его к своей груди.
Я находился в замешательстве от «теплого» приема, оказанного нам в аэропорту, да и ребятам из Института было не по себе. Нас встречали высокопоставленные сотрудники из отдела культурного обмена Института Людвига, немецкого фонда, сеющего на Кубе разумное, доброе и вечное. Они пользуются авторитетом в Гаване и не привыкли к тому, чтобы их гостей задерживали и перетряхивали в аэропорту. Когда мы-таки получили свой багаж, в зале прилета оставались только полицейские, которых я уже знал поименно. Они угрюмо смотрели нам вслед, когда мы уезжали в темноту, в направлении Гаваны. Я не мог избавиться от неприятного ощущения, что мы видим их не в последний раз.
Наш хозяин, фамильярный парень по имени Хельмо, постарался развеять осадок от неприятного приключения в аэропорту. После допроса Халсбанд перенес истерику средней степени, а Хайди все еще плакала. Чтобы расслабиться, мне потребовалось выпить целую бутылку рома.
Жизнь стала относительно сносной, когда мы наконец подъехали по длинной, усаженной пальмами аллее к гостинице «Националь». Издалека отель показался мне отдаленно знакомым. Никогда прежде я не был в Гаване и даже не мечтал оказаться здесь; но зато я хорошо знаю отель «Брейкерс» в Палм-Бич, а отель «Националь» выглядит в точности так же. На входе в отель нас встречали бдительные носильщики, здорово смахивающие на своих коллег из «Брейкерс». Даже воздух напоминал освежающий бриз в Палм-Бич: та же опьяняющая смесь соленого воздуха, романтики и загадки. Гигантский холл, лифты – все в точности, как в «Брейкерс». Единственным отличием оказалось то, что нас сразу препроводили к специальному лифту и отвезли в апартаменты с видом на океан на шестом этаже.
Я всегда ненавидел «Брейкерс» и, признаться, «Националь» тоже с первого взгляда невзлюбил. Так уж повелось – не переношу заведения, которые красуются в туристических проспектах. В отели я приезжаю по делам, а не для того, чтобы отдыхать и развлекаться. Иногда, впрочем, кроме отдыха и развлечений, ничего не происходит, но не всякий же раз. Мне кажется, что дела есть дела; и самое важное в отелях – чтобы тебя никто не парил, свежие устрицы подавали вовремя, а телефоны работали исправно.
Когда мы приехали, бар на террасе «Националя» пустовал. Бармен пристально взглянул на нас, но ничего не сказал. Стены покрывали фото американских знаменитостей 50 – 60-х: черно-белые фото Фрэнка Синатры, Эррола Флинна и Авы Гарднер, а также политические знаменитости, такие, как Уинстон Черчилль и Мейер Лански[18].
Очень странно – увидеть всех этих людей вместе в это время и в этом месте. На пустой террасе бара отеля «Националь» я впервые услышал историю Арти Даймонда, отсидевшего в «Синг-Синге»[19] и запугавшего всю тюрьму, откусив ухо у главаря местной банды, обозвавшего его петухом. Этот рассказ, вызывающий в уме образ Майка Тайсона, нам неторопливо поведал бывалый урка из Нью-Йорка, который в свое время выступал на чемпионате мира по боксу в среднем весе одновременно с расцветом карьеры Тайсона, еще не воспринимавшего поступок Арти Даймонда слишком серьезно.
Мы сидели на террасе за плетеным шатким столиком, с которого то и дело что-то падало или проливалось каждый раз, когда веял бриз. Одинокий официант шнырял с подносом, уставленным ромом и черным кубинским кофе.
Можно узнать массу интересного, просто прогуливаясь перед «Националем». Публика – сплошь преступники, иностранцы и прекрасные женщины со специфическими планами на вечер. В Гаване, в особенности у лучшей гостиницы страны, славящейся своим гостеприимством, никто не является тем, за кого себя выдает.
Набережная Маликон – это длинный широкий бульвар, протянувшийся через всю Гавану. Вода у берега – очень грязная, но уже в миле от берега, где протекает Гольфстрим, течение быстрое, а вода – чистая. На горизонте не видать ни одного острова. Между Гаваной и Ки Уэст[20] нет ничего, кроме 150 километров глубокой воды и шести миллионов акул. Некоторые ездят в Мексиканский залив развлекаться, но таких немного. Тем более ночью тут не до развлечений – воду бороздят крупные морские лайнеры, рыбацкие катера, еле держащиеся на воде посудины, а порой – и человеческие скелеты.
Маликон – совсем другое дело. На бульваре кипит жизнь: по нему бродят влюбленные, такси снуют туда-сюда, а под фонарями собираются группки хулиганов, которые улюлюкают вслед проезжающим машинам и кидают рыбьи головы крокодилам, молнией выпрыгивающим из воды, стоит им почуять свежее мясо. Кубинские крокодилы славятся своей силой и жестокостью. Такой крокодильчик, дай ему волю, может в один прием проглотить маленького мальчика и две упаковки по шесть бутылок пива в придачу на запивку.
Билла Клинтона связывает с Кубой длинная и неприятная история. Все началось в 1980 году с депортацией из Мариэля, когда Кастро очистил свою страну от «диссидентов», выслав 125 000 «беженцев» на Ки Уэст в течение считанных недель. Их посадили на корабли и отправили в США в лагеря для перемещенных лиц под Майами, где многие из них нашли работу и жилье, ассимилировавшись в огромной и процветающей антикастровской кубинской общине. Впрочем, не менее 50 000 из них оказались закоренелыми преступниками, которые не собирались вливаться в дружное американское общество, но и обратно на Кубу отправить их не могли – политические беженцы как-никак. В результате их заковали в тяжелые кандалы и распределили по государственным тюрьмам самого строго режима, таким, как «Денберри», «Ломпок» и «Марион». Там они немедленно принялись терроризировать остальных заключенных, а также охранников и надзирателей. То были ужасные люди, подлейшие из подлых, опасные и неконтролируемые.
Приблизительно 18 000 этих преступников оказались в военной тюрьме в Форт Чаффи, штат Арканзас. Молодой и амбициозный губернатор Уильям Джефферсон Клинтон, к слову сказать, высказывался решительно против их размещения – как раз в эти месяцы шла избирательная кампания. Его противник-республиканец, равно как и каждая газета в Арканзасе критиковали Клинтона за то, что он допустил это отребье в самый центр штата. Билл, в свою очередь, валил все на Джимми Картера, который предал его, прислав подонков в Форт Чаффи, не проинформировав предварительно и не заручившись его согласием.
Незадолго до губернаторских выборов в Форте Чаффи произошел массовый побег заключенных, в результате которого семь тысяч особо опасных преступников, этих так называемых беженцев, оказались на свободе. Вооруженные мачете кубинские бандиты в безумии носились по улицам, и национальной гвардии потребовались тонны слезоточивого газа и три дня кровавых рукопашных схваток, прежде чем сопротивление удалось подавить.
Избирателей эта история, конечно, не порадовала. Клинтон потерпел сокрушительное поражение на выборах и с позором выехал из губернаторской резиденции. Между прочим, единственные выборы, которые Клинтон проиграл. Он подождал два года, баллотировался снова и на этот раз уже выиграл. Остальное вам известно. Но можно не сомневаться – он уже никогда не забыл кошмара, который ему устроили кубинцы на пару с Джимми Картером.
Скэггс соображал быстро и не спрашивал чужого мнения. Он владел тремя яхтами на причале «Хемингуэй» и охотно соглашался с тем, что он приехал на Кубу, чтобы развлекаться и сорить деньгами. Довольно смело для современной Гаваны, где правительство борется со всем тем, что так дорого Скэггсу. Но все это ему по барабану.
– У меня все документы в порядке, – объяснял он, пока мы неслись по набережной Маликон на огромной скорости в новом серебристом кабриолете Z28, а «Rolling Stones» надрывались из колонок. – Полицейские здесь все коммунисты. Следует помнить об этом, – добавил он. – Они примитивны, но совсем не глупы. Их не проведешь. Только сегодня по дороге в твою гостиницу меня арестовывали три раза.
– Что? – спросил я. – Три раза? За один день? Господи, Скэггс, это же страшно. Может, сегодня лучше не соваться на улицу?
– Ни о чем не беспокойся, – сказал он. – Они знают, что мои документы в порядке. Сдается, все дело в том, что они в восторге от моей машины. Им нравится лапать ее, пока идет проверка документов.
Скэггс – праздный джентльмен из Арканзаса, человек, живущий легкой жизнью, и хороший друг Билла Клинтона вдобавок. Я знаю его уже много лет и считаю честным и неплохим человеком. Хотя Арканзас наложил на него свой отпечаток и есть в нем что-то дикое и наглое. Он может в любой момент затеять ссору и выхватить из-за пазухи обрез. Скэггс – красивый мужчина с обходительными манерами и талантом грамотно размещать выгодные инвестиции.
Куба как раз представляла собой превосходное поле для инвестиций, но его дружба с президентом Америки несколько осложняла ситуацию.
– За последние пять лет на меня три или четыре раза заводили дело в Америке, приходилось иметь дело с присяжными. Для начала они принялись прослушивать мои телефоны; затем за мною стали следить, куда бы я ни шел; люди, которых я знал всю жизнь, стали меня избегать. Я уехал из города в какой-то медвежий угол, но и это не помогло. Тогда я и решил: нет, я уже слишком стар для подобных штучек; купил эту долбаную яхту и уехал на Кубу.
Причал «Хемингуэй» в пригородах Гаваны стал одним из тех вражьих притонов, которые закрыли сразу после выхода указа о борьбе с тлетворным влиянием Запада. Прекратились вечеринки на борту яхт у облупленных набережных. Кубинкам больше не разрешали заходить на территорию причала, а если местные и заходили туда, то они обычно носили полицейскую форму. Так выглядела бы Касабланка, если бы нацисты установили там Новый Порядок. Эрнест Хемингуэй просто бы прифигел.
Мы потеряли кучу времени, плутая по узким полутемным улочкам, покрытым гравием, что тянутся вдоль всего причала. О старых добрых днях довоенного декаданса напоминают лишь несколько сохранившихся больших яхт. Суровая борьба с проституцией нанесла непоправимый урон вечериночному угару Гаваны, и тех немногих, кто продолжил жить на яхтах, ожидает теперь участь шпионов и извращенцев. Моего друга Скэггса из Литл-Рока арестовывали четыре раза только в тот день, когда мы с ним повстречались. Полиция приходила трижды в ту ночь, которую мы провели на его яхте, стараясь расслабиться за просмотром новостей о войне по телевизору. Скэггс вопреки запретам прятал его у себя на камбузе.
Мы сидели за столом из тикового дерева в капитанской кабине его яхты производства «Грэнд Бэнкс», когда по телевизору передали, что югославы взяли в плен американских солдат. Это была одна из тех сцен, которые отпечатываются в твоей памяти на всю оставшуюся жизнь – люди рыдают и кричат в Техасе с ужасом в глазах, соседи разражаются словесным поносом на лужайках перед своими домами под пытливым взглядом многих телекамер, и собаки облаивают телевизионщиков.
Скэггс стукнул кулаком по столу и заорал:
– ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ДЕРЬМО-ТО КАКОЕ ДЕПРЕССИВНОЕ! ЭТИХ НАШИХ ВОЕННЫХ-УБЛЮДКОВ НАДО РАССТРЕЛЯТЬ ЗАВТРА ЖЕ УТРОМ!
– Что? – отозвался я. – Возьми себя в руки, Скэггс. Их нельзя расстреливать, они же военнопленные.
– Ерунда, – сказал он. – Они – шпионы. Их надо Поставить К Стенке. Только так удастся привлечь внимание президента.
Я обомлел. Скэггс всегда бескомпромиссно поддерживал Клинтона, а Скэггсова жена – ярая противница смертной казни. Каждый год она два или три раза ездит в Вашингтон – лоббирует борьбу с полицейским произволом. От него как-то не ожидаешь услышать призывы расстрелять американских военнопленных. Но в тот вечер его жена не сидела вместе с нами на Кубе, и он мог не сдерживаться.
– Сукин сын зашел в этот раз слишком далеко, – пояснил Скэггс. – Он думает, что может сбрасывать килотонные бомбы на каждого, кто не отдает ему честь.
Он возмущенно покачал головой и отрубил несколько кусков льда ножом для колки.
– Президент не сумасшедший, он просто глуп. Я это давно уже понял, еще когда собирал деньги на его проклятые бесконечные предвыборные кампании.
Яхта задрожала у нас под ногами, когда Скэггс спрыгнул в трюм, где у него стоял музыкальный центр.
– К чертовой матери! – гаркнул он. – Давай-ка лучше послушаем Сонни Бой Уильямсона.
Я почувствовал дрожь во всем теле, когда громыхнул усилитель. Звук у него работал что надо, все так и подскочили; Хайди даже попыталась встать, но ее снесло обратно. Музыка превратила каждую уключину, каждую деревянную деталь яхты в подобие своеобразного микрофона; настоящий шок наступал каждый раз, когда Сонни Бой брал струну G. Cтаканы звенели на столе.
Музыка играла так громко, а новости о Войне были настолько ужасающими, что нам потребовалось время, чтобы понять, что кто-то стучится в заднюю дверь. Оказалось, пришел полицейский, попенять нам на шум. Скэггс отвел его в сторонку, а мы направились в каюту сосать исступленно наши «Кохибас». Ни мы, ни Скэггс не совершали никаких преступлений и не хранили запрещенных веществ, но полицейские тем не менее внимательно следили за нами, а это не добавляет спокойствия, и особенно – за границей.
Мы ждали в аэропорту Рэя, известного также как полковник Депп, моего личного телохранителя и международного тур-менеджера из Лондона, когда я услышал этот незабываемый вой электродрели, который доносился из-за закрытой двери, расположенной рядом с багажным конвейером. Судя по звуку, дрель впивалась во что-то мягкое, и мне даже показалось, что я догадываюсь, во что это она впивается – ведь мой собственный чемодан просверлили минимум раз пять, когда мы прилетели сюда два дня назад. Пять аккуратных маленьких дырочек, просверленных под пятью разными углами. Я знал, что теперь пришла очередь Рэя, и ждать нам еще долго.
Халсбанд неуклюже осел на своем стуле и заказал еще четыре «мохито»[21], пока Хайди ходила взад-вперед. Рэй все не выходил, и мы могли только догадываться, что там у него происходит. Если уж в этой стране принялись просверливать ваш багаж, следует приготовиться к тому, что в следующие несколько часов придется порядком понервничать. Для начала вашу сумку пометят не предвещающей ровным счетом ничего хорошего красной надписью ХХХ, затем ее тщательно обыщут и проверят. Вам постоянно будут задавать вопросы об одном и том же: «Почему у вас с собой красные сигареты? Вы носите вставные зубы? Пройдите со мной к рентгену. Почему вы сюда приехали? Что вы носите в той зубной щетке? Ваша мать родилась в Алжире? Кто ваш личный зубной врач? Почему вы такой нервный?»
Правильный ответ на все эти вопросы: нет, нет и все тут. В противном случае непоследовательность может стоить вам десяти лет в кубинской тюрьме. Никогда не будьте непоследовательными. Если вы уже ответили таможеннику, что ваша мать работала зубным врачом в Алжире, то вы должны в точности так же ответить и второй раз. Не меняйте в ваших ответах ничего, в противном случае вы вляпаетесь в неприятную историю. Я знал, что у Рэя с собой целый чемодан самых разных подарков, начиная с абсента и биноклей ночного видения и кончая ювелирными изделиями с нацистской и эсэсовской символикой. Он также вез с собой из Европы дефицитные на Кубе лекарства, эксклюзивные восточные веера ручной работы, он провозил несколько тысяч долларов, парфюмерию, видеокамеры, порнографию и дорогое оборудование для татуировки. Он выглядел как международный Сутенер, которому глубоко начхать на все законы этого мира. Если бы его багаж стали обыскивать, то он бы попал по-крупному.
На телевизионном экране в зале аэропорта кубинский оркестр пел «Гуантанамеру», но нам было совсем не до музыки.
– Похоже, нам придется возвращаться в город без Рэя, – прошептал я Халсбанду. – Его сейчас вполне могут взять.
Халсбанд выглядел испуганным и быстро допил свой «мохито».
– Да не думай ты о копах, – сказал он мне. – В этой стране все милиционеры. У Рэя все будет в порядке. Он – пуленепробиваемый парень.
Как раз в этот момент в аэропорту погас свет, и все замолчали. Я почувствовал, как кто-то крепко сжал мою руку, и услышал стон Хайди: «О Господи, Господи…»
И тут перед нами возник Рэй. Он незаметно проскользнул через таможенный контроль, когда погас свет и толпа туристов-параноиков впала в панику. Мы мгновенно оплатили счет в баре и, не говоря ни слова, бросились к ожидавшему нас белому «лимузину». Государственный террор ощущается на Кубе на каждом шагу, поэтому умные люди сматываются при первых же его признаках. Если начинается паника, то следует крепко сжать в руках бумажник и спокойно ИДТИ к ближайшему выходу, но ни в коем случае не бежать. В подобных ситуациях женщины всегда хватаются за свои кошельки и стараются не проявлять ни малейших признаков страха, но вести себя достойно не так-то просто, если вы находитесь в заграничном аэропорту, кишащем извращенцами, ворами, шпионами и коммунистической милицией.
А для побега из этого проклятого аэропорта сложно найти что-либо менее подходящее, чем полностью убитый 49-летний «кадиллак» с подержанным Югославским двигателем под капотом.
Когда я сейчас думаю о Кубе, я вспоминаю набережную Маликон ночью, Рослых Копов, разъезжающих под моим балконом в гостинице «Националь» на блестящих черных мотоциклах, контролирующих дорожное движение и выслеживающих сутенеров и коллаборационистов, обвиняемых в связях с тлетворным Западом… Я вспоминаю сводки теленовостей с Войны, непрекращающуюся болтовню Кристиан Аманпур, корреспондента CNN в Албании, Дэна Ратера, с нетерпением ожидающего очередной налет на Белград, и обошедшие экраны всего мира взятые в плен американцы, с оборванными тряпками на голове, запекшейся черной кровью на глазах и дергающимися от страха скулами. Я вспоминаю круглосуточные выпуски новостей по обоим телевизорам в наших гостиничных апартаментах, вспоминаю, как люди с разными политическими взглядами возбужденно бегали туда-сюда и передавали друг другу новости и слухи. Каждый день мы проглатывали 30 или 40 бутербродов с какой-то странной колбасой и 40 ковшиков дефицитного на Кубе мороженого. Время от времени позванивали телефоны, иногда они просто звонили, а на другом конце слышалось глухое молчание. Те немногочисленные новости, которые доходили до нас по телефону, казались сфальсифицированными и устрашающими. То США должны были сбросить на Гавану атомную бомбу, то бомбы, начиненные напалмом и нервно-паралитическим газом, или забросать город гранатами с начинкой из вшей. Кто-то позвонил из Хьюстона и сообщил, что прошлой ночью взорвали ворота американского посольства. Юрист из Швеции, бороздящий Карибское море на декадентской яхте под названием «Власть белой расы», сказал, что слышал по своему коротковолновому радио, что Клинтон официально объявил войну Кубе.
Все это оказалось ложью, но правда попадет на Кубу очень не скоро. Как бы то ни было, кубинская военизированная милиция была приведена в состояние повышенной боевой готовности, улицы были очищены от дегенератов и других нежелательных элементов, которым может взбрести в голову купаться голыми в порту.
На Кубе за нами постоянно и неотрывно следили. С нами обращались как с богатыми военнопленными. В наших гостиничных номерах установили «жучки», наш багаж просверливали в аэропорту, копы слонялись по коридорам гостиницы, и у них был ключ от каждого сейфа отеля.
На Кубе серьезно взялись за Наркотики, Проституцию и Взрывчатку. Кубинцам остается только ухмыляться и танцевать сальсу, пока они стоят в очереди за чем-нибудь. А на Кубе вы все время стоите в очереди, даже если хотите взять такси. Правительство острова разрешает только танцевать и тратить доллары, все остальное преследуется по закону.
Дегенераты вышли на Кубе из моды. Все люди, подозреваемые в «коллаборационизме» с посольством США, считаются дегенератами. Вот так – ни больше ни меньше! В военизированных странах всем приходится непросто – а уж тем более Врагам. А Враг – это мы, как мы сразу поняли на Кубе. Тут не попляшешь. Хотите увидеть привидение – посмотрите в зеркало. У кубинцев совсем по-другому воспринимают Американский Век, нежели мы. И если исходить из того, что овечки попадают в рай, а козы – в ад, то нам во всей этой истории отведена роль страшных и отвратительных коз.
Свидетельница III
Заявление доктора Хантера С. Томпсона 13 марта 1990 года
Злись на солнце
В том, что государственные мужи лгут,
Нет ничего нового. Америка должна с этим смириться,
Как и с коррупцией и империализмом страны, которая
когда-то была республикой.
Это давно известные факты.
Злись на заходящее солнце.
Если тебя раздражает все это, смотри, как наклоняется
и поворачивается колесо.
Их всех притягивает колесо, этих людей, этих воинов.
Эту республику, Европу, Азию.
Смотри, как они жестикулируют,
Смотри, как они погибают. Их банда лжет нам в лицо,
страстный
Человек играет свою роль; холодная страсть выдается
за правду.
Он охотится поодиночке.
Ты не Катулл, и ты это знаешь,
Чтобы писать злые пасквили на Цезаря. Тебе далеко
До ног Данте, но еще дальше до его грязной
Политической ненависти.
Пусть парни вожделеют удовольствие, а мужчины
Борются за власть, а женщины за славу,
Пусть Услужливые служат Вождю и пусть дураков дурачат.
Твое – не их.
Из газеты «Эспен Дейли Таймс»
Понедельник, 18 июня 1990 года
Тук, тук – кто там?
Редактор:
Вот все и кончилось,
Кто проиграл,
Кто выиграл —
Все вместе и каждый в отдельности,
Раз и навсегда,
Обе стороны,
Проигравшие,
Победители —
Никто,
Справедливость восторжествовала,
Профанация справедливости.
Разве она —
заслужила это
Издевательство?
А мы заслужили?
Я не думаю.
В конце концов,
Нам дали
Правила,
По которым мы играем,
Честные и ясные.
Даже Стивену.
Хотя
У кого есть бабки,
У тех лучше шансы
На победу.
Добрый доктор
Боролся и
Отстоял свое право.
Он сказал им правду.
У него была смелость и убежденность,
И он рискнул всем,
Даже своей свободой,
Ради двух козырей,
Ради справедливости и неприкосновенности жилища,
Он пошел против черного короля —
Короля лицемерия.
И вот
Теперь мы знаем,
Что Хантер победил
В этот раз,
Отогнал лиса
От своей двери —
А кто-то
Стучится в твою?
Господи, почему же я опять лихорадочно стучу по клавишам пишущей машинки «Ай-Би-Эм Селектрик», которой уже перевалило за 30… Совершенно точно не из-за удобства. Эта пишущая машинка медленна, тяжела и примитивна. Она какого-то темно-красного, чиновничьего цвета, и поэтому она кажется в два раза больше, чем на самом деле. Многие испытывают перед ней какой-то благоговейный страх, и единственным звуком в комнате является СТУК ее древних клавиш, мерно и с достоинством ударяющих по ленте, хотя дома и лежат три или четыре так и не распакованных из целлофана новеньких суперсовременных компьютерных печатных машинок «Суперэлектрик».
Мне этот стук напоминает звук открывающихся стальных тумблеров сейфа. Честно говоря, я этот звук даже слишком хорошо знаю. Его слышишь только в самых безвыходных ситуациях, когда Судьба твоих БЛИЗКИХ зависит только от твоей способности вычислить особо хитрую комбинацию кода замка сейфа, когда ты спасаешь свою жизнь от толпы поддатых фашиков-людоедов, которые через пару минут выбьют окна твоего дома и ворвутся туда, чтобы зарезать всю твою семью. И именно в этот момент ты обнаруживаешь, что твой пистолет, деньги и ключи от вертолета надежно упрятаны в этот проклятый сейф со сломанным замком, который не поддается ни на какие ухищрения.
Ха-ха. И вот тогда-то ты хочешь услышать звук этих волшебных маленьких тумблеров, открывающих сейф. Клик, клик, клик, как в голливудском фильме… Только этот звук реально что-то значит в этом мире.
Вот в общем-то и все, что надо знать о древних печатных машинках и любителях-взломщиках сейфов. А теперь предлагаю возвратиться в неспокойные дни лютой и невероятно жестокой зимы 1990 года, когда я вел борьбу не на жизнь, а на смерть с гадкими подонками из полиции, пытавшимися поместить меня в Систему.
Автор: Дэвид Мэтьюс-Прайс, соб. кор. газеты
«Тimes Daily»
28 февраля 1990 года
Это напоминает эпизод одного из его романов: писатель Хантер С. Томпсон обвиняется в попытке изнасилования женщины, которая на прошлой неделе пришла к нему домой, чтобы взять у него интервью.
52-летний Томпсон явился по повестке в Окружную Прокуратуру и был отпущен на свободу под залог в размере 2500 долларов.
Томпсон заявил в интервью газете «Таймс Дейли», что он невиновен и считает, что мнимая потерпевшая не столько писательница, сколько деловая женщина, жаждущая рекламы для своей новой фирмы по производству аксессуаров для секс-шопов и белья.
«Она – просто предприимчивая женщина из секс-бизнеса», – утверждает Томпсон.
Он также заявил, что относится с большим подозрением к окружному прокурору, выдавшему ордер на обыск, по которому в понедельник шесть офицеров полиции в поисках наркотиков перевернули вверх дном его дом в Вуди Крик. Полицейские заявили, что обнаружили небольшое количество веществ, напоминающих кокаин и марихуану.
Томпсон предложил заголовок для газетной статьи, описывающей его дело: «Полиция нравов вторгается в личную жизнь «сумасшедшего» гонзо-журналиста; шесть специально обученных полицейских обыскивают его дом 11 часов кряду, но не находят ничего, кроме крошек».
В ожидании результатов лабораторного анализа
Окружной прокурор Милт Блэйки заявил, что в зависимости от результатов лабораторного анализа найденных у Томпсона веществ будет принято решение о выдвижении против него обвинения в хранении наркотиков.
Томпсон обвиняется в покушении на изнасилование третьей степени, так как он, по словам потерпевшей, схватил ее за левую грудь, а также в применении физического насилия третьей степени, так как во время спора о проведении интервью в ванне с горячей водой он, опять же по словам потерпевшей, нанес ей удар кулаком. Оба данных поступка классифицируются уголовным правом как правонарушения и могут повлечь за собой максимальное наказание в размере двух лет лишения свободы в окружной тюрьме для мелких преступников.
Потерпевшая, выдвинувшая эти обвинения, 35-летняя писательница из города Сент-Клэйр, штат Мичиган, сообщила, что находилась проездом в Сноумасс Виллидж вместе со своим мужем.
«Таймс Дейли» не смог связаться с предполагаемой потерпевшей. Стало известно, что все подробности происшедшего 21 февраля изложены в письменном клятвенном заявлении, приложенном к ордеру на арест и составленном главным следователем окружной прокуратуры Майклом Келли.
Потерпевшая заявляет под присягой…
Потерпевшая утверждает, что до приезда в Сноумасс она написала Томпсону письмо с просьбой дать ей интервью. Хорошо известно, что о том, чтобы взять интервью у Томпсона, мечтают журналисты со всей Америки. Буквально на прошлой неделе журнал «Тайм» опубликовал репортаж о том, как автор газеты «San Francisco Examiner» и национальный редактор журнала «Роллинг Стоун» пытался проинтервьюировать Томпсона.
Потерпевшая заявила, что приехала к дому Томпсона на Вуди Крик Роуд на такси и что ее встретила женщина по имени Кэт, представившая ее Томпсону и двум его друзьям, упомянутым в заявлении только по именам: Симмс и Тим.
Подозрения в употреблении наркотиков
«Спустя несколько минут потерпевшая стала подозревать, что упомянутые выше лица употребляют наркотики», – говорится далее в заявлении.
«Она подозревала, что некоторые присутствующие употребляют наркотики, потому что время от времени они вставали и выходили в другую комнату, а через пару минут опять возвращались», – указано там же.
«Затем, спустя три часа после того, как она приехала к Томпсону, предполагаемая потерпевшая увидела, как Томпсон принес маленькую дробилку, из которой сыпался белый порошок», – следовало далее.
«Это вещество, которое она приняла за кокаин, передавалось по кругу всем присутствующим, за исключением Тима и ее самой. Все остальные втягивали его через нос при помощи соломинки», – говорилось в заявлении.
Группа параноиков
«Она заметила, что присутствующие становились все более подозрительными и у них стали появляться признаки паранойи», – сообщалось далее.
Писательница указала, что она встала и позвонила мужу, из-за чего присутствующие стали подозревать ее в том, что она тайный агент полиции.
Она заверила их, что она не имеет никакого отношения к полиции. После этого Симмс и Тим ушли, а Томпсон провел ее по всему дому.
Потерпевшая заявила, что Томпсон показал ей свою любимую комнату, в которой находилась ванна с джакузи. Томпсон предложил ей принять вместе с ним горячую ванну.
Затем, по утверждению потерпевшей, Кэт попыталась убедить ее окунуться в ванну вместе с Томпсоном, используя аргументы типа: «Он же совсем безобидный», «Он иногда чуть психический, но никогда никому больно не сделает», «Он бы ну просто очень хотел оказаться вместе с тобой в ванне» – и так далее, сообщается в приложенному к ордеру на арест заявлению потерпевшей. Потерпевшая заявила Кэт, что не собирается ложиться в ванну и что ее единственным желанием является проведение интервью, строго в рамках журналистской деятельности.
Затем последовала ожесточенная перепалка, а Томпсон, по словам потерпевшей, потерял контроль над собой и бросил в нее стакан с клюквенным соком и водкой. Она заявила, что успела пригнуться, и стакан в нее не попал.
После этого, утверждает писательница, Томпсон схватил ее за левую грудь, «сжал ее крепко и начал ее выкручивать». Затем он нанес ей удар правым кулаком по левому бедру, после чего толкнул ее руками», – сообщается в заявлении.
Потерпевшая сказала, что Томпсон затем пошел в комнату, в которой хранится его оружие, а она в это время выбежала из дома и села на веранду. Спустя 15 минут за ней приехало такси.
В интервью «Дейли Таймс» Томпсон заявил, что женщина была крепко под градусом, просто пьяна вдрызг.
Томпсон также сказал, что она хотела заняться с ним сексом.
«Я оттолкнул ее от себя. Она отклонилась назад, и моя рука случайно задела ее грудь», – сказал Томпсон.
Самоотвод шерифа
Спустя сутки потерпевшая обратилась в полицию, в отдел расследований. Руководитель отдела расследований шериф Боб Браудис сказал, что так как его связывает более чем 20-летняя дружба с Томпсоном, он не имеет морального права проводить расследование в этом деле. Браудис передал расследование дела следователям из окружной прокуратуры.
Томпсон рассказал, что полицейским понадобилось 11 часов на обыск его дома, потому что они не смогли найти ни следов употребления наркотиков, ни признаков каких-либо еще правонарушений.
«Сложно сказать, поможет ли этот 11-часовой обыск моей репутации или нет», – сказал Томпсон.
Окружной прокурор Блейки заявил, что полицейские обнаружили при обыске предметы, вероятно, связанные с употреблением наркотиков, а также небольшое количество марихуаны и, возможно, кокаина. «Данные вещества, похожие на наркотики, взвешены не были, – заявил Блейки. – Все предметы, связанные с наркотиками, отправлены в лабораторию Бюро Расследований штата Колорадо в Монтрозе», – добавил прокурор.
Превысили ли полицейские свои полномочия?
Блейки разозлился, узнав о том, что Томпсон, который в своих книгах неоднократно потешался над полицейскими, утверждает, что его подставили чрезмерно ретивые служители закона.
– Это – абсолютная ложь, – сказал Блейки. – Если бы мы действительно слишком рьяно подходили к нашим служебным обязанностям, мы бы не стали присылать Томпсону повестку с требованием явиться в окружную прокуратуру (чтобы сдаться властям), а приехали бы к нему и арестовали его.
– Хантер Томпсон ничем не отличается от обычных граждан. Мы будем действовать по отношению к нему строго в рамках законности, не лучше и не хуже, – пообещал Блейки.
Последние два года я жил в 15 км от города, делая все возможное, чтобы не иметь ни малейшего отношения к суетливой реальности Эспена. Я чувствовал, что мой образ жизни не совсем подходит для битв с политическим истеблишментом заштатного городишки. Власти предержащие Эспена оставили меня в покое, не приставали к моим друзьям (за неизбежным исключением двух моих друзей-адвокатов) и пунктуально игнорировали все слухи о сумасшедших оргиях и насилии у меня дома. В знак благодарности я сознательно решил не писать ничего об Эспене… когда мне все-таки приходилось пересекаться с городскими властями, они относились ко мне как к какой-то помеси отшельника-полудурка и дикой россомахи, которую лучше просто оставить в покое.
Хантер С. Томпсон
Журнал «Роллинг Стоун»
1 октября 1970 г.
Дело против меня завели в тот самый день, когда они решили произвести обыск у меня дома, в день, когда меня арестовали. Я пришел в такую ярость, что объявил войну. С того момента мой лозунг гласил: «Убей или будь убитым». До этого я предпочитал вообще не обращать внимания на все это расследование. Подумаешь, очередной кусок отвратительного дерьма. Подвел меня не кто иной, как мой собственный адвокат. Он пригласил меня в здание суда на снятие отпечатков пальцев – там меня и повязали. Тут я наконец понял, что попал. С этого момента ничего, кроме ярости, я уже больше не ощущал. Не знаю уж, хорошо это или плохо – фокусирование воли и концентрация. Все это напоминало случай с Почтовым ящиком, тот самый, из детства, когда я решил спросить: «Что говорите, какие там у вас свидетели?»
Дело с «Почтовым ящиком» придало мне уверенности в себе, я полагаю, но я ни в коем случае не вынес из него, что я умнее фэбээровцев. Просто я понял, что они не настолько умны, как сами думают. Я тогда не признал свою вину, и мне это, не скрою, понравилось. «Никогда не признавай свою вину там, где ее нет» – вот основная идея моей книги. Я все время искал ее, и вот она перед вами.
Последний бой «Гонзо»?
В ночь 21 февраля доктор Чарльз Слейтер позвонил в отдел расследований полиции и заявил, что Томпсон применил физическое насилие к его жене. Точное время данного звонка не может быть установлено, так как, по данным «Aspen Times Daily» на аудиокассете, автоматически записывающей все поступившие в полицию звонки, звонок доктора Слейтера отсутствует. Той же ночью, еще позже (где-то от 2 до 5 часов утра) в полицию обратился бывший возлюбленный Палмер и ее партнер по бизнесу Марко ДиМеркурио. ДиМеркурио утверждал, что в тот злосчастный вечер Томпсон даже приставил пистолет к голове Палмер. Он настаивал на проведении расследования, но предупредил, что Палмер не сможет явиться на допрос до двух часов дня.
В тот момент шериф Браудис уже отказался от ведения дела. Браудис является близким другом Томпсона и в свое время подвергался резкой критике за недостаточно жесткий подход при расследовании правового спора Томпсона и Флойда Уоткинса. Пытаясь обеспечить хотя бы номинальную справедливость расследования, Браудис передал дело Чипу МакКрори, заместителю окружного прокурора Эспена. МакКрори, занимавший ранее пост прокурора в одном из пригородов Денвера, был переведен в Эспен в 1985 году и назначен на должность заместителя окружного прокурора, после того как его предшественник подал в отставку в 1988 году.
МакКрори недолюбливают в городе, зато его непосредственного начальника – окружного прокурора, консервативного республиканца по имени Милтон Блейки многие любовно и полушутя называют «Судья Блейки», намекая на его страстное желание получить пост судьи.
С подачи Блейки МакКрори сошел с курса своего предшественника, всегда умерявшего свой прокурорский пыл хорошей дозой «либеральных местных обычаев», как выразился Верховный Суд США. Например, МакКрори недавно выдвинул обвинение в совершении тяжкого преступления по делу о продаже кокаина на сумму в… 25 долларов – и проиграл его меньше чем за час в суде присяжных. Еще более щекотливым оказалось его обвинение в совершении тяжкого преступления против женщины, отсиживавшей срок за вождение в нетрезвом виде. Прокуратора под началом МакКрори обвинила ее в том, что она толкнула тюремного охранника – излечившегося алкоголика, который непрерывно донимал ее нотациями о пользе общества Анонимных Алкоголиков. Даже присяжные заседатели, которые проголосовали за осуждение женщины, пришли в ужас, узнав, что МакКрори собирается применить закон, по которому ей назначат новый срок. (Весь «Старый Эспен», включая самого мэра города, внес пожертвования на оплату апелляции.) Для ретивого МакКрори, неоднократно критиковавшего шерифа за его якобы чрезмерно мягкое отношение к Томпсону, повествование Палмер о сексе, насилии, наркотиках и оружии стало настоящей находкой, подарком, о котором он мог только мечтать.
Как бы то ни было, МакКрори отреагировал на заявление Палмер в мгновение ока. Не допросив остальных свидетелей, которые находились дома у Томпсона, МакКрори выдвинул обвинения в применении физического насилия и попытке изнасилования. А когда местный судья отказался подписать ордер на обыск, МакКрори обратился к судье, жившему в 100 км от Эспена.
Газета «Village Voice», 15 мая 1990 г.
В мире найдется до фига сморчков, которые думают, что они умнее меня. Немало и умных полицейских. Большинство из них в самом деле достаточно умны, чтобы не вляпываться в такое страшное дерьмо, как уголовный процесс против меня.
Спец. кор. газеты «Denver Post»
Окружной прокурор графства Питкин Каунти заявил вчера, что после обыска в доме журналиста Хантера С. Томпсона у него появилось достаточно улик, чтобы выдвинуть против того обвинение в совершении тяжкого преступления, связанного с употреблением и хранением наркотиков…
На вчерашнем слушании в районном суде формальное выдвижение обвинения в главном окружном суде назначено на 9 апреля. Заместитель Окружного Прокурора Чип МакКрори, занимающийся этим делом, заявил, что в этот день будут оглашены как обвинения в применении физического насилия, так и обвинения в совершении более тяжких преступлений.
Томпсон не явился на вчерашнее слушание, сильно разочаровав тележурналистов, собравшихся перед зданием суда графства Питкин Каунти.
14 марта 1990 г.
Дело против меня по-настоящему закрутилось как раз на том слушании в суде, на которое я не пошел. Это было первое официальное заседание по моему делу, и я подумал, что если я не пойду на него, то будет меньше шума и никто не станет раздувать из мухи слона. Тогда ведь меня еще обвиняли только в мелких правонарушениях. Хо-хо. Я послал Майкла Солхайма в качестве наблюдателя, посмотреть, что произойдет в зале суда. Я ничего особенного и не ожидал, просто обычное: «О’кей, вы арестованы». Все казалось чистой формальностью. Не ожидалось ничего экстраординарного. Во второй половине дня, ближе к вечеру, пришел Солхайм и сказал: «Началось-то все с мелких правонарушений, а кончилось та-ааким…» После совещания у судьи, когда мой адвокат, окружной прокурор и местный прокурор подошли к судье и сообщили ему свои аргументы, судья объявил, что выдвинутые против меня обвинения относятся не к мелким правонарушениям, а к тяжким преступлениям. Он также заявил, что передает дело в суд более высокой инстанции – так как тяжкими преступлениями занимаются только главные окружные суды. Едва услышав эту новость, я сразу понял, что мой адвокат меня предал. Его юридический и просто человеческий послужной список, мягко говоря, не блистал: я этому чмошнику не доверяю. Если бы я мог, я бы с удовольствием привел здесь его фамилию, но так как я не могу это сделать, давайте назовем его «мистер Дерьмо».
После того приснопамятного совещания в суде Эспена дело передали из суда Тома Скотта в Главный Окружной Суд по Тяжким Преступлениям. Солхайм пришел, чтобы сообщить мне об этом, и я порядком обеспокоился. Стало ясно – мистера Дерьмо надо гнать взашей. Я позвонил ему и спросил, что случилось. В ответ он промямлил что-то типа «Ну, так было надо» или «Это же было очевидно» – в общем, обычную адвокатскую херню. Он продолжал слать мне счета еще год или два; жаль, что я не подал на него заявление в полицию за мошенничество.
Послать далеко своего адвоката – весьма непростое решение. Если вы решаетесь на это, вы сильно ослабляете свою позицию – отстраняете вашего адвоката и нанимаете нового юриста, ничего не знающего о вашем деле. А вот мистер Дерьмо знал о моем деле все. Было действительно нелегко стукнуть кулаком по столу – БУМ – и послать его на все четыре стороны. Чем больше адвокат занимается вашим делом, тем больше у него информации. Но в тот момент другого выхода у меня не оставалось.
Я располагал списком из пяти самых лучших адвокатов по уголовным делам штата Колорадо. В этом списке фигурировал Хал Хэддон, ему-то я и позвонил в первую очередь. Я уже давно знал Хала, начиная с кампании Мак-Говерна. Прежде всего, позвонив ему, я почему-то стал извиняться перед ним: «О, извините, мне очень неудобно, но этот чертов адвокатишка…» Я извинялся за все. Он сказал: «Я и надеяться не смел, что Вы окажете мне такую честь». Вот это да, здоровски. На следующий день Хал примчался ко мне из-за Континентального Водораздела, чтобы взяться за мое дело.
Его приезд здорово поддержал мой дух. «Наконец дело сдвинулось с мертвой точки», – подумал я. После того как я выгнал мистера Дерьмо, все изменилось к лучшему. Никогда нельзя работать с адвокатом, которому не без оснований не доверяешь – это малоприятно и опасно.
Вначале я и не предполагал, что мне понадобится опытный адвокат по уголовным делам. Но когда Хэддон приехал ко мне, он рассказал мне, что мне угрожает и во что я вляпался. Адвокаты и врачи всегда не прочь припугнуть подзащитных и пациентов: «От этого вы можете умереть…» Ну что же, подумал я, если мне суждено умереть, то живым я не дамся, буду бороться до конца.
За все время разбирательства Хэддон только один раз поделился со мной своим взглядом на свою профессию: «Моя теория о работе адвоката выглядит следующим образом: Обычные адвокаты сопровождают своего подзащитного до порога Юстиции, а затем говорят – ну что же, теперь все в руках присяжных: они вершат правосудие». Хэддон сказал: «Я отношусь к этому иначе. Я проведу своего подзащитного через порог Юстиции».
Дэвид Мэттьюс-Прайс, штатный журналист газеты «Таймс Дейли»
На слушании в понедельник Хантер С. Томпсон не производил впечатления человека, который только что узнал, что ему грозит 16 лет лишения свободы.
Через минуту после того, как Окружной Прокурор потряс «гонзо»-журналиста известием о том, что против него выдвинуты обвинения в совершении тяжких преступлений по пяти пунктам и в совершении правонарушений по трем, Томпсон и его адвокаты удалились в комнату для совещаний в суде города Эспена. Кто-то спросил, что они там делали.
«Мы там только что крэк покурили», – ответил Томпсон с ухмылкой.
Судья Дж. И. ДеВилбисс объявил, что он отстраняется от ведения дела. Он не дал никаких объяснений на этот счет и заявил, что и вне стен суда он не собирается комментировать свое решение. Руководитель Девятого Судебного Графства Гевин Литвайлер определит, кто будет исполнять обязанности ДеВилбисса.
10 апреля 1990 г.
Теоретически в Эспене работало сразу несколько судей, но никто не хотел браться за мое дело. ДеВилбисс самоустранился; мы прошлись по списку всех судей графства – трое из них имели право выступать в Главном Окружном Суде. Но ни один из них не хотел ввязываться в эту историю. Нам пришлось ехать в город Гранд Джанкшн, чтобы отыскать судью.
Дэвид Мэттьюс-Прайс штатный журналист газеты «Таймс Дейли»
Судья из Гранд Джанкшн, известный своей непредсказуемостью, а также тем, что он охотно и терпеливо выслушивает чужую точку зрения, избран для проведения судебного разбирательства по делу о наркотиках, сексе и взрывчатке в доме писателя Хантера С. Томпсона.
Окружной судья района Меса Каунти Чарльз А. Басс заменит окружного судью Эспена Дж. И. ДеВилбисса, который без объяснений самоустранился от участия в судебном разбирательстве….
Независимый судья
«Из своего опыта могу сказать, что к каждому процессу он подходит индивидуально, мне не кажется, что можно хоть как-то предугадать его приговор», – сказал бывший прокурор из Гранд Джанкшн Стив Лайчи. До того, как Лайчи стал частнопрактикующим адвокатом, он работал заместителем окружного прокурора и почти ежедневно имел дело с судьей Бассом.
«Когда вы выступаете перед ним, вы никогда не можете сказать заранее, какова будет его реакция, но будьте уверены – он вас внимательно выслушает», – поделился Лайчи с газетой «Таймс Дейли» в интервью, которое он дал в четверг.
Лайчи считает, что нет никаких определенных принципов, которыми Басс руководствуется в делах, связанных с употреблением наркотиков. Но бывший прокурор Лайчи подметил, что в Гранд Джанкшн есть другие судьи, которые обычно выносят гораздо более суровые приговоры обвиняемым в незаконном обороте наркотиков, нежели судья Басс.
20 апреля 1990 года
Я не искал полупобеды или компромисса в этом деле, я не собирался никому доказывать, что имею право курить у себя дома марихуану.
Я хотел, чтобы суд применил к моему делу Четвертую поправку[22] к Конституции США. И хотя с юридической точки зрения мое дело не имело никакого отношения к Четвертой поправке и я сильно рисковал, с политической точки зрения правда была на моей стороне.
Почти все, что я делал, шло вразрез с пожеланиями и привычками Хэддона. Однажды он сказал, что прежде ему не приходилось узнавать в утренних газетах, о чем же ему говорить в суде.
Дэвид Мэттьюс-Прайс штатный журналист газеты «Таймс Дейли»
Во вторник судья исключил один пункт, касающийся совершения тяжкого преступления, из обвинительного приговора по делу «гонзо»-журналиста Хантера С. Томпсона, так как свидетельница обвинения, утверждавшая, что видела, как он принимал кокаин, позднее признала, что точно не уверена, что конкретно он вдыхал…
23 мая 1990 года
Полагаю, Хэддон удивился, что мы выиграли предварительное слушание в суде. Даже Господь может не выиграть предварительное слушание. А я просто разозлился. Не имела значения полупобеда в деле о праве курить марихуану в своем доме. Я хотел большего, и не это было главным для меня.
Фонд Юридической Защиты Хантера С.Томпсона
Аб. ящик 274, Вуди Крик, 81656, штат Колорадо
Пожертвования на имя: Джордж Стрэнэхан и Майкл Солхайм
Это объявление оказалось поворотным моментом. После того как его опубликовали, большинство людей в городе, которые меня знали, решили стоять за меня до конца. Теперь я знал, что меня поддерживает пресса, а друзья не повернулись ко мне спиной.
Стало очень не по себе, когда стало известно, что меня будут судить за тяжкие уголовные преступления, а вовсе не за мелкие правонарушения, как я надеялся. Тогда, казалось, мне мало кто сочувствовал – прежде всего из-за обвинения в том, что я приставил пистолет к виску потерпевшей. Никто не знал правды о том, что приключилось той ночью, покуда я не затрубил в трубу и не забил тревогу. Я не сомневался – дело пахнет керосином. Я сразу же решил опубликовать объявление на всю полосу в «Aspen Times» и в «Daily News», в которых объяснял, что к чему – прямо по пунктам: один, два и т. д. Я долго размышлял над дизайном шрифта – может, сделать его серым и плотным, как в юридическом бюллетене? Солхайм и я спорили об объявлении несколько дней. Наконец я сказал: «Черт с тобой. Делай как хочешь». Потом мне пришла в голову отличная идея: «Слушай, давай просто оставим пустое место, а затем “Сегодня – доктор, завтра – ТЫ” и подчеркнем его». Когда объявление опубликовали… оно оказалось сущей бомбой. Наверное, одно из самых удачных решений, что я принимал в жизни. Если бы я исписал полную полосу газетного текста, объясняя свою позицию, ничего бы путного из этого не вышло. Помочь могло только обращение на «ты».
И я это понял. Я долго пытался составить убедительное объявление, но все без толку. Когда я уже отчаялся придумать хоть что-то вразумительное, мне вдруг пришло в голову: «А почему бы не написать “Сегодня – доктор, завтра – ТЫ”»? И о черт, я мигом оказался на коне.
Последний бой «Гонзо»? (продолжение)
«… меня сейчас поддерживают больше людей, чем когда я баллотировался на должность шерифа», – смеется Томпсон, и он, безусловно, прав. В Эспене, несомненно, найдется немало домов, в которых после 66 часов обыска найдется что-то нелегальное. Кто не согласится с объявлением в поддержку Томпсона, опубликованном в «Эспен Таймс»: «Сегодня – доктор, завтра – ТЫ». Кроме того, грубое и бесцеремонное вторжение полицейских в дом Томпсона по ордеру Окружного Прокурора восстановило против правоохранительных органов свободолюбивых жителей Среднего Запада, включая даже самых консервативных обитателей Эспена. И конечно же, вряд ли кому-то нравится, когда так бесцеремонно попирают принципы Четвертой Поправки к Конституции США.
Всего несколько лет назад обвинительный протокол МакКрори не имел бы ни малейших шансов в суде, ни с юридической, ни уж тем более с моральной точки зрения. Но наследие консервативных республиканских администраций Никсона и Рейгана, нашедшее отражение в решениях Верховного Суда США, означает, что на основании ничем не подкрепленного чьего-то утверждения, что вы употребляли наркотики (сжигали американский флаг/ организовывали восстание/ планировали демонстрацию, на проведение которой вам, возможно, не дали бы разрешения/ занимались содомией/ хранили порнографию/ организовывали аборт) у себя дома, полицейские могут со спокойной душой вышибить вам дверь….
«Виллидж Войс», 15 мая 1990, том ХХХV, номер 20
Мне пришлось мобилизовать все имеющиеся у меня связи в Штатах и за границей. Я звонил в газеты, я смог заручиться поддержкой лондонской «Таймс»… Я умел мобилизовывать людей. А Хэддон понял, что в моем деле речь шла о борьбе за идею. Хэддону приходилось нелегко: представьте себе адвоката, убежденного в честности и правоте своего доверителя, который, не советуясь с адвокатом и не имея никакого юридического образования, непрерывно делает заявления в прессе. Все, что делает этот клиент, происходит без предварительной договоренности с адвокатом, адвоката просто-напросто ставят перед свершившимся фактом… А что такого, я ведь поручил своему адвокату заниматься чисто юридической стороной дела.
Дэвид Мэттьюс-Прайс
Штатный журналист газеты «Таймс Дейли»
22 мая 1990 года
Накануне предварительного слушания по делу о хранении и употреблении наркотиков писатель Хантер С. Томпсон отказался от предложенного обвинением компромисса и получил в подарок красный «кадиллак» с открытым верхом, на котором его единомышленники приехали из Сан-Франциско.
Его сторонники во главе с владельцами порнографического театра Джимом и Артом Митчеллами выехали из Сан-Франциско в три часа утра в воскресенье – или, как они выразились, после работы, в составе целой колонны, состоящей из шести автомобилей. В понедельник утром эти доброжелатели прибыли к ранчо Томпсона под местечком Вуди Крик.
В ожидании своих единомышленников Томпсон обсуждал со своим адвокатом компромиссное предложение, поступившее от окружного прокурора.
Томпсон твердо настаивал на том, что компромисс с прокуратурой ни при каких обстоятельствах заключать нельзя, даже на самых выгодных условиях – Томпсон чистосердечно признается в совершении одного мелкого правонарушения, а его судимость будет аннулирована по прошествии двух лет испытательного срока.
«Во-первых, я невиновен, – заявил Томпсон. – А во-вторых, если я признаю себя виновным, это будет означать, что полицейские имели право меня обыскивать, что им это сходит с рук».
Томпсон сказал, что ни в чем не повинные подсудимые, обвиняемые в хранении и употреблении наркотиков, по всей Америке вынуждены идти на компромисс с прокуратурой, потому что они не в силах бороться с системой. «Я же буду сражаться до последнего», – сказал Томпсон.
«Прокуратура наглеет, потому что обвиняемые идут на уступки. Кто-то должен наконец сказать “баста!”», – подчеркнул Томпсон.
Братья Митчелл, владельцы театра О’Фаррелл из Сан-Франциско и давние друзья Томпсона, всецело разделяют его точку зрения. Они заявили, что приехали в Эспен, чтобы поддержать этого автора, описавшего безуспешные действия властей, пытавшихся на протяжении 11 лет закрыть их театр, в котором выступают голые танцовщицы и танцоры. «Ну должен же кто-то выступить против государственного произвола», – высказал свое мнение Арт Митчелл.
«Да, – вторил ему Рокси, согласившийся назвать только свое имя танцовщик, работающий в театре Митчеллов. – Обыск дома у Томпсона, да это же все равно, как если бы копы его изнасиловали».
«Я бы точно не была в восторге от такого обыска», – добавила Джиджи, еще одна сотрудница заведения Митчеллов, приехавшая в Эспен в совсем прозрачной маечке и мини-юбке.
«Ну что ты, Джиджи, ты бы совсем иначе встретила полицейских, чем Хантер», – прервал ее, улыбаясь, Алекс Бентон, другой единомышленник Томпсона, приехавший в автоэскорте.
Бентон рассказал, что единственная проблема, с которой участники «автопробега» столкнулись на пути, возникла на границе на шоссе «Интерстейт – 80» неподалеку от Траки, когда калифорнийский полицейский патруль остановил «кадиллак», позже подаренный Томпсону. На его заднем сиденье расположилось чучело буйволиной головы длиной в метр, которое в понедельник также передали в подарок Томпсону в память о фильме и книге «Где бродит буйвол».
– Полицейский попросил документы на буйвола, – рассказывал Бентон. – Все кончилось тем, что полицейские пропустили колонну автомобилей, но предупредили, что через Юту им точно не удастся проехать, – пояснил он.
Кроме того, полицейские оштрафовали их за превышение скорости.
Буйволиная голова и кабриолет будут выставлены на всеобщее обозрение на демонстрации, запланированной на завтрашнее утро, которая должна пройти непосредственно перед началом предварительных слушаний по делу Томпсона в здании суда Питкин Каунти в 10 утра.
– Очень хочется надеяться, что у судьи есть чувство юмора, – сказал Томпсон.
В чем обвиняют Томпсона
Томпсону вменяются в вину тяжкие преступления, связанные с незаконным оборотом наркотиков, одно тяжкое преступление, связанное с хранением взрывчатых веществ и три административных правонарушения, включая покушение на изнасилование. Если на сегодняшнем судебном заседании судья сочтет все обвинения обоснованными, то процесс по делу Томпсона, который выпущен на свободу под залог, начнется 4 сентября.
Обвинения основываются на показаниях бывшего продюсера порнофильмов Гейл Палмер-Слейтер, 35-летней женщины из Сент-Клэйра, штат Мичиган. Она утверждает, что известный «гонзо»-журналист ударил ее кулаком и тискал ее грудь, когда она была у него дома в гостях 21 февраля. Она также утверждала, что он употреблял кокаин.
Шесть сотрудников отдела расследований полиции обыскивали дом Томпсона на протяжении 11 часов в поисках улик – они нашли ЛСД, четыре таблетки валиума и следы от кокаина.
Заместитель Окружного Прокурора Чип МакКрори предложил снять обвинения – и избежать процесса, – если Томпсон согласится признать себя виновным по одному правонарушению и примет решение и приговор суда по тяжкому преступлению, связанному с хранением ЛСД.
Предложение истекает в десять часов этого утра, когда начнутся слушания.
Если Томпсон согласен с приговором на два года условного срока – это означает, что в течение этих двух лет он должен проходить время от времени тесты на употребление наркотиков; и если они окажутся благоприятными, то приговор по совершению тяжкого преступления будет снят. Если он окажется не в состоянии пройти любой возможный тест на наркотики или будет арестован по какой-либо другой причине в течение этих двух лет, он автоматически подвергнется наказанию по обвинению в хранении ЛСД и получит максимум четыре года тюремного заключения.
Томпсон, автор полудюжины бестселлеров, часто писал о своем употреблении наркотиков.
Встречное Предложение
Отвергнув предложение заместителя Окружного Прокурора, адвокат Томпсона сделал встречное предложение: снять все обвинения, и Томпсон не будет оспаривать правонарушение в неправильном хранении взрывчатых веществ.
Томпсон сказал, что динамитные шашки, найденные при обыске, были оставлены у него на хранение работником Salvation Ditch Co, который использовал их при строительных работах.
Адвокат Томпсона, Хэл Хэддон из Денвера, заявил, что он не ожидает какой-либо победы в ходе сегодняшних предварительных слушаний. На них судья должен предположительно взглянуть на свидетельства «в свете наибольшего предпочтения» для обвинения, согласно государственным законам.
«Даже Господь Бог не может выиграть предварительных слушаний», – мрачно бросил Хэддон.
Однако слушания дадут Хэддону возможность допросить свидетеля со стороны правительства и определиться с тем, как атаковать дело Окружной Прокуратуры.
Ричард Стреттон
Некоторые утверждают, что жизнь и творчество Томпсона – не что иное, как хорошо поставленный спектакль. Разве может человек вести полностью безумную жизнь и расхваливать ее в своих литературных произведениях? Но нам кажется, что на самом деле, саму жизнь Томпсона можно считать искусством.
«Для триумфа Зла необходимо всего-навсего, чтобы добрые люди ничего не делали». Так Томпсон цитирует Бобби Кеннеди в своей книге «Песни Обреченного». Томпсон живет и пишет, воспринимая окружающий мир с точки зрения изгоя общества, человека, отказывающегося лизоблюдствовать перед тупой властью. К своей порядочности он предъявляет столь же высокие требования, как и к своему творчеству. Пророческая книга Томпсона «Песни Обреченного: Дополнительные заметки о смерти Американской Мечты; Бумаги Гонзо, том 3», вышедшая в свет через короткое время после закрытия уголовного дела о сексе и наркотиках, очень легко читается и является чуть ли не лучшим произведением – образцом творчества Томпсона после «Страха и отвращения в Лас-Вегасе».
Разбирательство дела затянулось на 99 дней, но Томпсон добился справедливости. Власть признала свою неправоту.
«Милтон К. Блейки, Окружной Прокурор 9-го судебного округа штата Колорадо, уполномочен обратиться к Уважаемому Суду с просьбой закрыть настоящее судебное разбирательство на следующих основаниях:
Вина обвиняемого не может быть с точностью установлена».
«Дата: 30 мая 1990 года», – гласило прокурорское заключение о необходимости закрытия судебного разбирательства. Судья Чарльз Басс согласился с заключением прокуратуры и окончательно снял с Томпсона все обвинения. Формулировка судебного решения такова, что обвинения против Томпсона никогда не смогут быть выдвинуты повторно.
«Почему же Вы не приняли данное решение раньше, перед тем как обращаться в суд?» – спросил судья Заместителя Окружного Прокурора Чипа МакКрори. Окружной Прокурор ответил, что у него возникли определенные затруднения с показаниями свидетелей и что обнаружились новые факты, значительно усложняющие доказательство виновности Томпсона.
Томпсон был оправдан, но он отнюдь не потерял свой пыл. «Мы уже привыкли к тому, что позволяем помыкать собой любым уродам в погонах», – заявил он со своей фермы в пресс-релизе, опубликованном на следующий день. «Так пошлем же их наконец к чертям!» Томпсон охарактеризовал закрытие дела прокуратурой как «самую настоящую трусость» и заявил, что немедленно подает апелляцию в Верховный Суд штата Колорадо.
Томпсон назвал сотрудников Окружной Прокуратуры «бандитами, лжецами, мошенниками и ленивыми отбросами человечества… Эти тупые козлы попытались разрушить мою жизнь, – сказал он, – а теперь мне говорят, что произошла маленькая ошибочка».
«Если кто-то и виновен, то прокуратура! Их всех следует повесить за ноги на железных телеграфных столбах на дороге в Вуди Крик!»
Вместо того чтобы взять передышку и спокойно зализывать раны, доктор Томпсон перешел в наступление. Он основал «Фонд в защиту Четвертой Поправки», целью которого является «способствовать информированию общественности о постепенном выхолащивании Четвертой Поправки к Конституции США и возникающей в этой связи угрозе неприкосновенности личной жизни, спокойствию и безопасности граждан в своих собственных домах, а также оказывать юридическое содействие гражданам, чьи права на неприкосновенность личной жизни грубо попираются».
Ведь главное, что Доктор вынес из своего дела, – это то, что под предлогом сомнительной Борьбы с Наркотиками власти в действительности пытаются превратить страну в полицейское государство.
В августе 1990 года доктор Томпсон снова в суде. На этот раз он требует компенсации от Окружной Прокуратуры и от каждого из ее сотрудников в отдельности. Томпсон предъявил гражданский иск по выплате ему компенсации за ненадлежащее проведение уголовного расследования, преступную халатность и должностное преступление, совершенное с неблаговидными намерениями, – на сумму 22 миллиона долларов.
«Правда – на моей стороне», – пишет Доктор Томпсон. – Они обречены и скоро будут сидеть в тюрьме. Эти подонки соблюдают законы не больше, чем тупоголовое ворье в Вашингтоне. Их ожидает судьба Чарльза Мэнсона и Нила Буша.
Подали ленч. Хотя сейчас вообще-то четыре часа утра. Сегодня, точнее, еще вчера, когда я покупал фотоаппарат-«мыльницу», продавец спросил меня, кого я собираюсь фотографировать.
– Ну, одного старого фрика в Вуди Крик, – ответил я.
– А кого конкретно? – продолжал расспросы продавец. – Их ведь там много.
– Самого главного фрика, – сказал я. – Последнего изгоя общества. Я готовлю статью о его деле для газеты «Хай Таймс».
– Слушайте, сделайте мне одолжение, – сказал мужчина, – задайте ему вопрос, который всех интересует: Как ему это удается? Как ему удается выжить, продолжая жить так же, как в Те времена?
Этот вопрос, по существу, касается самой загадочной стороны жизни нашего потрясающего героя. Как ему это удается? Всю ночь мы бухали по-черному. У Хантера тетрагидроканнабиол того гляди из ушей потечет. Он, как муравьед, время от времени – причем довольно частенько – всасывает что-то носом. Сигареты «Данхилл» выкуривались одна за другой.
А время ведь уже совсем позднее, в такое только вампиры, специализирующиеся на высасывании крови из людей, погибших в ДТП, по шоссе страны и шастают. И все же… все же Томпсон поражает своей разумностью. Мне кажется, Томпсон разумнее любого другого современного писателя, потому что он ПОНИМАЕТ, ЧТО ПРОИСХОДИТ.
80-е годы я провел за решеткой. Когда вышел на свободу, мне казалось, что страна резко изменилась к худшему. Я забеспокоился, что лишь те несколько сот тысяч из нас, кто провел эту ужасающую декаду в каталажке, в состоянии осознать, насколько все стало отвратнее. Затем я прочел «Песни Обреченного».
Поэтому я и спросил Доктора: «Как Вам это удается?»
Мы сидим во дворике за домом Томпсона, представляющем собой нечто среднее между лужайкой для игры в гольф с одной лункой и стрельбищем. Доктор Томпсон демонстрирует мне свой инфракрасный прибор ночного видения, приделанный к мощной винтовке. Томпсон выглядит на пять с плюсом. На нем надета индейская рубаха с бахромой и шерстяная шапочка пилота бомбардировщика, на губах виднеются остатки шоколадного торта, которым он лакомился за обедом. Доктор выглядит очень здоровым для человека, который сам признается в том, что от наркотиков никогда не отказывался.
«Я давным-давно сделал свой выбор, – говорит Доктор, внимательно глядя через прибор ночного видения. – Многие говорят, что я превратился в ящерицу без пульса. Но Господи, разве кто-нибудь что-нибудь знает на этом свете? Каждый день, когда я просыпаюсь, я также поражен тем, что все еще жив, как и все остальные».
Может быть, Томпсон вообще ничего не понимает, но лично я в этом очень сильно сомневаюсь. Через туман в моей голове я вижу, как Доктор Томпсон красуется на вершине осознания – ведь все эти годы он оставался верен самому себе.
«Хай Таймс», август 1991 года
Ну что же… прошло 12 лет, а Полицейская Проблема в нашей стране стала намного острее, чем тогда. Американский Век закончился, мы все еще устраиваем экзекуции карликовых стран, расположенных на противоположном конце земного шара. А высокий уровень жизни в США, которым мы в старые добрые дни так гордились, растворился в воздухе для всех, кроме, может быть, 1 процента населения.
Президентом по-прежнему является человек по фамилии Буш – точно так же, как и в 1990 году, когда эта орава обреченных на вымирание сук ворвалась ко мне домой и попыталась упечь меня в кутузку. Они были глупы как пробка и получили по заслугам. Они были опозорены, унижены и побиты, как трехногие мулы по дороге в ад. Res Ipsa Loquitur – Дело говорит само за себя.
Я никогда особенно не гордился этим эпизодом, свидетельствующим об убожестве наших правоохранительных органов, но тогда выбора у меня не было.
Приблизительно 40 лет назад Марлон Брандо разъяснил мне эту мою сущность. Мы тогда завязли на какой-то очередной демонстрации протеста за Права Индейцев на Рыбную Ловлю на берегу реки под Олимпией в штате Вашингтон. «О’кей», – сказал он мне на пресс-конференции, созванной в защиту индейцев, закончившейся потасовкой, когда Туземные Американцы начали выказывать свое недовольство тем, что их объединили под лозунгом борьбы за Гражданские Права со «всякими негритосами». Мне было противно смотреть на этих неотесанных бухих фашистов, а Марлон пытался остаться невозмутимым. Я смотрел на него с умилением.
«О’кей, – сказал он. – Почему бы не посмотреть на эту ситуацию с другой точки зрения? Вот ты, Хантер, например, известный всем задира. Мы все под впечатлением, а по большому счету – ну и что с того?» В то время Марлон мог совершенно внезапно стать очень резок. Он мог быть очень жесток с людьми, которые становились у него на пути. Я восторгался им, даже если на пути у него стоял я сам.
Но на мой счет Марлон заблуждался. Я был профессиональным журналистом и пытался выяснить, что же на самом деле происходит, чтобы написать объективный репортаж. Я так и по сей день работаю. Мне нравился Марлон, но в тот момент он встал у меня на пути, и я решил разобраться с ним. В этом моя сущность.
Может быть, именно поэтому, я так буквально понимаю рокеров из «Ангелов Ада». Они – отчаянные ребята, организовавшие банду, которую они выдают за группу самообороны. Они – гордая и безумная элита людей, живущих вне социальных рамок общества, требующих, чтобы их оставили в покое и не приставали к ним. А если это их требование не выполняют, то…
Хо-хо. То… они применяют главный постулат наводящей ужас на обывателей этики Тотальной Мести, не имеющих ни малейшего желания, чтобы их прилюдно высекали тяжелыми цепями или подвергали групповому изнасилованию в своих же домах.
«Ты че, со мной говоришь, ты, уебок? Мне совсем не нравится когда чмо типа тебя мне грубит, понял, гандон ссаный?»
А отсюда самое время вернуться к моему маленькому нравоучительному повествованию о 99 днях, проведенных в тисках коррумпированной до мозга костей системы Американских Правоохранительных Органов, имевших на мой счет самые гадкие намерения.
Против меня собралась кучка трусливых хулиганов от юстиции, которым дали разрешение на ношение оружия и разрешили бросать в кутузку любого, кто смел не соглашаться с ними. Наш недоумок-шпаненок, переизбирающийся на пост Окружного Прокурора 16 лет кряду и притом без единого альтернативного кандидата, может делать все, что угодно, и все, что ему захочется, стоит только сказать, что все это делается во имя безопасности населения и увеличения эффективности работы правоохранительных органов. И уж будьте покойны, его ковбои с пистолетами в кобуре, получающие доллар в час плюс привилегии, построят нашу деревенщину как надо.
Вот так-то. А привилегии у них, надо сказать, гигантские, парень. Они начинаются с того, что им доплачивают 50 центов за каждый километр, который они проезжают на новенькой патрульной машине, оплаченной из кармана налогоплательщиков, и кончая тем, что у этих ребят есть единственное на весь район разрешение убивать других людей.
Ладно, парни. Пришло время закругляться. Я же не мог всю книгу напролет распространяться о том, как я из-за тупости и мстительности тамошней полиции в течение 12 лет должен был судиться за Секс, Наркотики, Динамит и Насилие в захолустном ковбойском городке на западном склоне колорадских гор Роки Маунтинс. Мое дело не относилось к разряду крупных уголовных процессов, просто еще один наглядный пример того, как тупоголовые копы злоупотребляют своей властью и в кои-то веки им это не сходит с рук.
Мы задали им жару, как бешеным псам, жрущим дерьмо. Их Наказали, Высмеяли и Унизили на виду у всех – сделали с ними то, что они с самого начала хотели сделать со мной. Только не на того они напали – я нехило нарушил их планы, и в результате они оказались на скамье подсудимых.
У моего дела, поначалу напоминавшего очередную трагедию из мира рок-н-ролла, ну, типа если бы Боба Дилана арестовали в Майами за то, что он сдрочивал в дешевеньком и грязном порнокинотеатре, поглаживая по спине толстого мальчика, оказался чудесный, неожиданно счастливый исход.
Господи! Как же ужасно, что я сам себя ненавижу за то, что это пишу. Что со мной? Как мне вообще могла прийти в голову подобная сцена?
Ладно, ша, люди. Мне просто повезло.
Удивительно, да?
Правильно. И Теду Уильямсу тоже повезло.
Вот так. Я совсем не собираюсь хвалиться. Я никогда не мог так мощно махать бейсбольной битой, как Тед Уильямс, и никогда не сумею написать песню уровня «Мистер Тамбурин Мэн». Ну и что с того? Ведь эти парни тоже не смогли бы написать «Страх и Отвращение в Лас-Вегасе»… Мы все Снежные Леопарды на вершине горы. Каждый человек, который может лучше всех в мире делать что-то, является по определению моим другом.
Даже адвокаты по уголовным делам, а мой суд зимой 1990-го очень даже относится к этой категории. То, что казалось самым заурядным инцидентом с участием взбесившейся и в стельку пьяной охотницы за автографами, переросло в более чем серьезную ситуацию, в которой надо было бороться не на Жизнь, а на Смерть. Причем на борьбу оставалось не слишком много времени, потому что Приближался проклятый срок сдачи книги. Я вдруг понял: если я хочу избежать судьбы дикого животного, которого поймали сетью и навсегда поместили в клетку в Нью-Йоркском зоопарке Бронкса, то мне понадобятся крупные адвокаты, специалисты по уголовным делам.
Для снежного леопарда или какого-то другого дикого животного нет особой разницы между смертной казнью и пожизненным тюремным заключением. Даже рыба станет изо всех сил сопротивляться, чтобы не попасть на крючок к незнакомым людям, которые, может быть, съедят ее заживо, а может быть, и нет. Как гласит лозунг штата Нью-Гемпшир: ЖИТЬ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМЕРЕРТЬ.
Эти события произошли еще до того, как государство без стыда и совести продало свою душу жестокой и грязной семье БУШ из Техаса. А ее весьма сомнительная репутация в отношении защиты свободы и прав личности нам слишком хорошо известна. Да, многое с тех пор изменилось – поездка в нынешний Нью-Гепмшир напоминает поход в ухоженный и богатый магазин в Юте, в котором по 15 долларов за штуку продаются черепа известных двоеженцов, которые умерли в тюрьме, и там же за ту же цену можно приобрести бутылку коричневого виски…
Как бы то ни было, я нанял Хэла Хэддона и отправился в длинное донкихотское путешествие на пути к званию заслуженного поэта НАЦИОНАЛЬНОЙ АССОЦИАЦИИ АДВОКАТОВ В ОБЛАСТИ УГОЛОВНОГО ПРАВА, члены которой все, как один, стали на мою защиту, когда мне угрожала страшная и неотвратимая опасность. Когда засвистел Большой Свисток, весь цвет адвокатуры пришел мне на помощь, плюс еще Ральф Стэдмэн, героическая банда братьев Митчелл из Сан-Франциско, Боб Дилан, дикие сестрички Сабо из России, Джек и т. д. …и мы надавали смачных пиздюлей этим нацистам, которые хотели поиметь нас …. Алиллуйя! Пошли они все к черту! Я вижу, хорошего – понемножку. Но мы еще вернемся. И тогда мы ЗАТУСУЕМ, ох, как мы тогда ЗАТУСУЕМ.
Да. Спасибо. Ну что Вы… А теперь назад, к обыденному. А почему бы и нет?
Прошлой ночью мы с Бобом Диланом очень мирно и спокойно обсуждали наши взаимоотношения с властью. «Может быть, нам никогда не победить этих свиней, – сказал он мне, – но мы, к счастью, совершенно не обязаны быть заодно с ними».
Точно. Самый веселый клуб развлекухи по-прежнему открыт. Ой, как мы еще повеселимся!
БРР! Жаль, что у меня сейчас нет больше времени и места для этого повествования, но вооруженная до зубов наркомашня моего нью-йоркского издателя прицепилась ко мне, как пиявка, я даже собственных мыслей не слышу. Посреди хаоса я слышу свой собственный крик: «Не порежьтесь. Вернитесь обратно в грузовик. Я вам дам все, что вы хотите».
О нет, пришло мне вдруг в голову. Я – совершенно точно не я. Я бы никогда не стал так говорить. Это, должно быть, музыкальный ночной кошмар.
И это на самом деле оказалось сном, потому что я больше никогда не слышал эти голоса, а как только я начал по-крупному сотрудничать с мистером Бобби, эти козлы из Нью-Йорка больше до меня не доебывались. После этого ко мне больше вообще никто не приставал.
И вот поэтому я тайно верю в Бога, ребята. Всевышний счел нужным оставить меня в покое и дать мне по собственному разумению написать несколько страниц черным шрифтом на белой бумаге. Со мной только Анита, и больше мне сейчас никто не нужен.
О’кей, теперь действительно все. На Манхэттене 10 часов утра, и я просто-таки чувствую, как эти подонки трясутся от испуга в своих спальнях.
О да, немного веры просто необходимо. Мы ведь все-таки профессионалы.
ХСТ/вк/ 3 сентября 2002 года
Письмо от адвоката Голдстейна
15 июня 2002 года
Доктору Хантеру С. Томпсону
Ферма «Сова»
Вуди Крик, Колорадо
Ответ: То была интересная поездка
Дорогой доктор!
Пока я углублялся в дебри Восточного Техаса, я восторгался Вашей отчаянной храбростью, тем, что Вы бросили вызов полиции Вашего городка, в припадке мусорского бешенства перевернувшей вверх дном Ваше гнездышко на ферме «Сова». Где бы отвратительная нетерпимость авторитаризма ни поднимала голову, Вы – первый, кто становится на защиту свободы, и это – лучшее свидетельство Вашей завидной смелости и упорства. И хотя Вы по праву считаетесь Заслуженным Поэтом нашего поколения, Вы преподаете нам отнюдь не только уроки изящной словесности. Ваша активная политическая и социальная позиция демонстрирует всему обществу, что такое гражданин с большой буквы. Как Вы мне недавно процитировали:
«Для триумфа Зла необходимо всего-навсего, чтобы добрые люди ничего не делали»[23].
Много воды утекло с тех пор, как мы стояли на ступеньках Окружного Суда Питкин Каунти, греясь под солнечными лучами победы того праздничного момента. За прошедшие с тех пор десять лет мы все стали свидетелями ожесточенного наступления на гарантированные Конституцией свободы, завещанные нам отцами-основателями Соединненных Штатов в качестве основной защиты граждан от своего правительства. Например, с тех пор Верховный Суд принял решения о том, что полиция вправе:
● проводить обыск в доме на основании разрешения, выданного лицом, не имеющим на выдачу этого разрешения ни малейших полномочий[24];
● останавливать машины в связи с поступившим «анонимным сигналом», не имеющим под собой никаких реальных оснований[25];
● подвергать автолюбителей обязательному анализу на наличие алкоголя в крови, даже если отстутствуют малейшие подозрения в их нетрезвости или неспособности вести транспортное средство[26], а также
● задерживать невиновных граждан на срок более двух дней без указания причин и возможности обжалования.
Трагические события 11 сентбря 2001 года изменили не только вид на Манхэттен, они глубочайшим образом изменили наш политический и законодательный ландшафт. Любой человек, ставший свидетелем варварского разрушения этих американских святынь и потери многих тысяч человеческих жизней, у которого первым желанием не было выбежать на улицу и отомстить кровожадным бестиям, не заслуживает тех гражданских свобод, которые у нас пока еще есть. Но в то же время если кто-то хоть на секунду думает, что добровольный отказ от свободы поможет нам сохранить эти самые свободы, то он просто безрассудный авантюрист.
И вот, спустя лишь месяц, 26 октября 2001 года Конгресс подавляющим большинством голосов принял Патриотический Акт США. Он на «ура» прошел голосование в Сенате при 99 голосах «за» и 1 «против», а его единственным противником оказался сенатор от штата Висконсин Расс Файнголд, который заявил, что он не может сказать, поддерживает он закон или нет, так как он просто-напросто не имел возможности ознакомиться с текстом законопроекта перед голосованием. В тот момент на весь Сенат существовало два экземпляра 346-страничного документа, а из-за паники, вызванной посылочками с сибирской язвой, Сенат не проводил заседания в своем собственном здании.
В одном этом законодательном акте Конгресса содержатся следующие любопытные положения: власти вправе задерживать иностранцев, подозреваемых в подготовке или участии в террористических актах без предъявления обвинений или получения прокурорского или судебного согласия, подслушивать любые телефонные разговоры, Американский Суд Внешней Разведки, расположенный в тайном подвале под зданием Департамента Юстиции, может вызывать граждан США на свои секретные слушания, подвергать их тайному наблюдению и прослушке. К участию в этих слушаниях допускаются только заместители Генерального Прокурора США. Вообразите, что бы призошло, если бы к участию в суде допускали только адвокатов. Неудивительно, что за всю свою 24-летнюю историю этот, с позволения сказать, суд не отклонил ни один запрос правоохранительных органов на проведение слежки за гражданами. Лишь месяц назад тайный судья этой секретной организации впервые отклонил подобный запрос и привел 75 примеров, в которых ФБР обманывало суд. Департамент Юстиции США опротестовал это секретное решение в секретном кассационном суде, расположенном, вероятно, в каком-нибудь строго засекреченном месте.
В то же время по указу свыше Бюро по Управлению Исправительными Учреждениями дало разрешение на отслеживание и прослушивание всей коммуникации между адвокатами и их подзащитными на основании соответствующего указания Генеральной Прокуратуры, а вот согласия судебных учреждений на это вообще не требуется. Почти 150 лет Верховный Суд напоминал властям предержащим:
Конституция Соединенных Штатов является основным законом для правителей и для народа независимо от того, находится ли государство в состоянии войны или мира; она предоставляет защиту мужчинам всех классов, во все времена и при всех обстоятельствах. Никакая государственная необходимость и никакая доктрина не могут оправдать временной отмены положений Конституции.
Тем не менее мы не впервые становимся свидетелями того, как с наступлением тяжелого политического кризиса гражданские свободы грубо попираются. Абрахам Линкольн отменил уложение Habeas Korpus[27], Вудро Вильсон разрешил Палмеровские рейды[28], а Франклин Рузвельт интернировал в лагеря американских граждан азиатского происхождения только потому, что им не повезло с «пятой графой». Всего этого, кажется, достаточно, чтобы даже самые ярые защитники прав человека беспомощно опустили руки. Но только не Вы. Вы, доктор, не стали молчать, не дали увести себя по-тихому в ночную темноту. Вы без устали защищаете людей, которым угрожает преследование со стороны государственного аппарата, и показываете нам, что такое настоящий патриотизм.
Вы встали на защиту молодой и беспомощной эскимосской женщины[29], которая оказалась зажатой в тисках безжалостной правовой системы, склонной приговорить ее к тюремному заключению за то, что она попыталась возвратить свой кошелек, украденный у нее бандой мерзкого хулиганья. По Вашему настоянию, мы собрали команду юристов-корифеев и совершили набег на суд Лидвила, примостившийся в Кинг Эйр Бичрэфт, неподалеку от Великого Континентального Водораздела, в котором работало такое немереное количество консервативных клерков, что Брат Симмс Лаккетт воскликнул: «Даже у короля Фарука не было такой свиты!»
А совсем недавно мы все услышали Ваш громкий призыв к защите находящейся за решеткой женщины из Колорадо[30], приговоренной к пожизненным мукам за злодеяния человека, которого она встретила за пару минут до того, как он совершил преступление. Юридическая концепция того, что гражданин может провести остаток своей жизни в тюрьме за преступление, которое он не собирался, не хотел и не желал совершать, идет вразрез с принципами справедливости. Вашими усилиями на защиту этой несчастной женщины поспешили юристы из Комитета Амикуса Национальной Ассоциации Адвокатов по Уголовным Делам. Чтобы помочь этой женщине, Вы заручились поддержкой жены губернатора Колорадо, члена Городского Совета Денвера, шерифа графства Питкин[31], Историка из администрации Президента и Вашего покорного слуги. Мы все вышли на демонстрацию в столице нашего штата и довели до белого каления Уорена Зевона, рычавшего «Адвокаты: Оружие, Деньги».
В 1990 году Вы основали Ассоциацию в Защиту Четвертой Поправки, вобравшую в себя цвет нашей адвокатуры – людей, которые хотят остановить все увеличивающееся вмешательство государства в личную жизнь своих граждан. И если в свое время наши праотцы опасались, что «красные мундиры» короля Джорджа вышибут двери их жилищ и начнут рыться в ящиках с бельем в их сервантах, то сейчас нам угрожают намного более изощренные методы вмешательства в нашу личную жизнь. Новую технологию нельзя пощупать. Ее нельзя увидеть, ее нельзя понюхать. Но она тем не менее именно поэтому является зловещим и угрожающим оружием. Она – невидимка, крадущий ваши мысли. Она крадет ваши разговоры. Эта технология ведет наступление на права, гарантированные нам Четвертой Поправкой к Конституции – свободу от необоснованных обысков и конфискаций и Первой Поправкой к Конституции – свободу слова и собраний. Она выхолащивает право граждан на выражение протеста и критики правительства. Защита личной жизни гражданина, изложенная в Четвертой Поправке к Конституции, является краеугольным камнем всех наших гражданских свобод. Столь значимая для нашего общества свобода слова и собраний превратится в пустой звук, если разговоры граждан будут прослушиваться и перехватываться государством. Ведь не случайно в антиутопии Джорджа Оруэлла государство предпочитало контролировать не тела своих подданных, бросая их в темницу, а подвергало их мысли и общение строжайшему государственному контролю.
Достигнутый в последнее время прогресс в области электронной технологии дал возможность Большому Брату шпионить за самым сокровенным и интимным в нашей жизни и в нашем общении, населению требуется сегодня больше, а не меньше защиты. Под предлогом угрозы, исходящей от международной наркомафии и терроризма, суды все больше вторгаются в личную жизнь граждан. И хотя наша республиканская форма демократического устройства и предполагает «власть» большинства, Конституция была создана, чтобы защитить определенные права и свободы от этого самого большинства. Признавая, что «из всех средств принуждения ни одно не является столь эффективным в запугивании населения, разрушении духа индивидуума и несение в каждое сердце чувства страха… как неконтролируемые обыски и конфискации»[32], Четвертая Поправка к Конституции бдительно стоит на страже дальнейшего ограничения права граждан на неприкосновенность их личной жизни.
Доктор, у Вас быстрый ум и блестящие способности анализировать и понимать юридическую теорию и практику. Вы всегда сами придерживаетесь высочайших моральных принципов и ожидаете того же от других. Скорее всего именно поэтому быть вашим адвокатом требует таких нечеловеческих усилий. Чтобы быть Вашим адвокатом, надо полюбить Вас, брат.
Но причина, по которой я снова без раздумья взялся бы за любое Ваше дело, состоит в том, что Ваша самоотверженная жизненная позиция, не приемлющая несправедливость, всегда являлась сигналом к действию и стимулом для окружающих Вас людей, включая меня самого. На одной недавней встрече Майкл Степанян напомнил мне: «Хантер нужен нам сейчас больше, чем когда бы то ни было».
Ваш соратник в борьбе
(подпись) Джеральд Х. Голдстейн, адвокатское бюро Голдстейн, Голдстейн и Хиллей