оваренной книге Катюша нашла редкостное блюдо, кажется, французское: картофель, сваренный в вине. Вот это вещь!
Когда муж проснулся, она торжественно поставила на стол дымящуюся чашку. Виктор зачерпнул ложку, проглотил — и застыл с удивленным и смущенным выражением. Чтобы не обидеть жену, снова принялся за диковинную, еду, но не выдержал и вытащил из еще не распакованного чемодана лежалую колбасу. Впрочем, остатки вина он допил.
…Автобус свернул к военному городку и остановился на пыльной площадке у забора. Катюша выпрыгнула из машины и, прежде чем идти домой, привычно поглядела в сторону летного поля. Над аэродромом — ни одного самолета. Тишина. Видно, полеты закончились.
Ею часто овладевало беспокойство. Стоило взглянуть на фуражку мужа, взять в руки недочитанную им книгу, как она принималась думать, где сейчас Виктор, что с ним.
Она выходила из городка и часами смотрела на взлеты и посадки истребителей. Тщетно пыталась она угадать, в каком самолете летит муж.
Ей особенно нравилось наблюдать за тем, как истребители, вынырнув из загадочной дали, закладывают над аэродромом крутые виражи. Мчащиеся рядом машины вдруг разлетались красивым веером и плавно совершали разворот. Свист турбин при этом казался мягким и нежным, он приходил как сигнал о том, что все в порядке, как успокоение после тревоги.
Сейчас дорога на аэродром была пустынной. Конечно, летчики уже дома, и Виктор нянчится с Лешкой. Катя, легко приподняв сумки, побежала к «крейсеру». В нем квартировало их молодое семейство в составе ее, Кати, двадцати одного года, с незаконченным высшим образованием, Виктора Додонова, лейтенанта, двадцати пяти лет, военного летчика третьего класса, и Лешки, их сына, человека шести месяцев.
Пока они жили в скромной комнатке-десятиметровке: все молодые летчики проходили период «крейсирования», как здесь говорили, прежде чем перебраться в отдельную квартиру кирпичного ДОСа.
У входа в «крейсер» вдоль его «бортов», топорщились кусты акации. Они прикрывали скамейку и столик, за которым в часы отдыха авиаторы играли в шахматы или бурно забивали «козла».
За столиком сидела женщина средних лет в зеленой шерстяной кофте, с полным лицом и быстрыми глазами.
Встреча была не из приятных. Эту женщину обитатели городка недолюбливали и втайне окрестили «перехватчицей». Уж очень любопытной была жена начпрода, все-то ей надо было узнать: какое платье шьет жена начальника штаба, что варит на обед соседка и когда представят командира эскадрильи к званию майора.
— Здравствуйте, — сказала ей Катя, ожидая обычных расспросов.
— Здравствуй, здравствуй, милая, — ответила ей «перехватчица». Она больше ничего не прибавила, но, как показалось Кате, поглядела значительно и сочувственно. Катю в сердце тотчас кольнула тревога. Она опрометью кинулась по длинному коридору в свою комнату.
В то время, когда Катя входила в «крейсер», ее муж, лейтенант Виктор Додонов, стоял в одной из комнат штаба, у магнитофона. Еще с ночи Виктор был в полной летной экипировке, лишь успел снять шлемофон. Ноги затекли. Хотелось размяться, пройтись или присесть. Додонов поймал себя на том, что, покачиваясь, ступает с пятки на носок.
Этого еще не хватало. Полковник, высокий, сутуловатый, стоит рядом и, наверное, неприязненно следит за ним. Что же ему, Додонову, остается делать? Тянуться и внимательно слушать эту веселенькую магнитофонную запись. И нет ей, окаянной, конца. Размеренно крутятся в косых лучах солнца белые пластмассовые диски, узеньким ручейком струится лента.
Скосив глаза, Додонов вглядывается в лицо полковника. Оно непроницаемо. На нем не прочтешь ни гнева, ни возмущения, ни досады. Выбритый до синевы тяжелый подбородок подан вперед. Глубоко посаженные темно-серые глаза полузакрыты. Пшеничные с сединой брови нахмурены. Он весь внимание: «перешел на прием».
На высоком загорелом лбу полковника заметен красный рубец от фуражки. Пожалуй, он вызывает какое-то теплое, домашнее чувство: устал, намаялся. Но Виктор прогоняет это чувство. Сейчас оно ни к чему. Какие уж тут душевные мысли, когда слушаешь эту чертову запись. Сквозь глухие шорохи, трески и хрипы прорывается вялый, напряженный голос. Словно кто-то сжимает горло говорящему. Отвратительно. И все же, никуда не денешься, это голос его, Виктора Додонова, это его доклады на землю, штурману наведения и руководителю полетов. Вот один из них, кажется, последний и самый мерзкий’. «Горючее на исходе»…
Магнитофон зашипел. Полковник перемотал ленту и запустил ее вновь. И чего он еще пытается услышать, вроде все ясно? Положение у него, Виктора, незавидное. Взяли и ткнули его в собственное… Эх, да что там говорить. Ну, виноват, крепко виноват. Разве он не понимает? Еще в воздухе разобрался в своей ошибке и тянул машину, тянул, как только мог. Когда посадил — руки дрожали. Чего же еще надо полковнику? Иезуитство какое-то…
Виктор снова поворачивается к командиру. Все-таки угрюмое у него лицо. Лицо неудачника. А ему действительно не повезло, нашему Николаеву… Ивану Алексеевичу. Всего лишь полгода назад получил полковника, а его сверстники уже давно носят генеральские лампасы.
Виктор вспомнил, как прошлой осенью в полк прилетел генерал-лейтенант, Герой Советского Союза. О его прибытии стало известно всего лишь за день, и начальник штаба не дал солдатам спать, заставил всех наводить лоск. Чистили полосу, рулежные дорожки, латали многострадальную шоссейку. Подняли весь женсовет и спешно шили голубые занавески на окна солдатских казарм. Дырку в заборе заделали новым тесом.
Генерал сам пилотировал истребитель. Посадил он его чистенько, точно притер к бетонке. За посадкой следили все летуны, они высыпали на аэродром и замерли в почтительном отдалении. Легкий, с юношеской фигурой, в ловком, обношенном летном обмундировании, генерал спрыгнул с плоскости, будто не заметив протянутую ему руку начальника штаба.
Оглядев вытянувшееся перед ним полковое начальство, он с улыбкой на усталом и веселом после полета лице прямо направился к командиру полка. Подошел к нему, крепко обнял.
Рядом со стройным, моложавым генералом Николаев выглядел нелепо. Неуклюжий, со слишком широкими сутулыми плечами, в новой, надетой к случаю, еще не обмявшейся шинели, он, растопырив руки, склонился к генералу, не решаясь его обнять.
Виктор знал, что генерал и Николаев на фронте были однополчанами. Они летали в Заполярье. На счету генерала было десятка полтора сбитых немецких самолетов. За Николаевым тоже числилось несколько. И хотя у него не было Золотой Звезды, да и орденов было намного меньше, все же и он понюхал пороху. И вот поди же, один ушел так далеко, а второй всего два года тому назад стал командиром полка. Лет двенадцать ходил в замах. Виктор испытывал обиду за него, будто в чем-то сам был обманут.
Наконец магнитофон, скрипнув, умолк. Додонов повернулся к полковнику, подождал, что тот скажет. Но Николаев, как и прежде, не проронил ни слова. Потом, задумчиво кивнув головой, отпустил Виктора. Иди, мол, пока с миром, а там видно будет. А сам — Додонов это слышал — сам снова запустил магнитофон.
Будет стоять и слушать. Ну и пусть. Пускай наслаждается этим концертом звукозаписи. А он, Виктор, пойдет домой.
Додонов вышел на шоссе. Парило. Вязкий асфальт прилипал к сапогам. Не подтянутая как следует планшетка крутилась на ремне, сползала за спину. И вообще все было не так и вызывало досаду.
И тут ему пришла в голову мысль, что и он самый настоящий неудачник. Может, лет через двадцать летчик Додонов дослужится до командира полка. А скорее всего и до ком зека не дотянет, У Николаева за плечами война, а у него, Додонова, всего лишь военное училище и год службы в полку.
Да еще такая история, которую ему непременно припомнят, и, конечно, теперь же, после сегодняшнего бездарного полета. Недаром Костя Кульчинский назвал его потенциальным носителем ЧП. Вот Костька — тот летчик волей божьей. В какую переделку попал и, будь здоров, выбрался.
Виктор сошел с раскисшего асфальта на обочину, идти стало ловчее. Чтобы отогнать досадные мысли, он прибег к испытанному приему: стал посмеиваться над собой. «Вы, товарищ лейтенант, карьерист. Спите и видите генеральские погоны. Офицер-то вы без году неделя, а уже размахнулись… При таких далеко не блестящих обстоятельствах собираетесь занять почетное место в отечественной авиации».
А, впрочем, что же плохого в том, что он мечтает о карьере? Слово не правится? Это как его понимать. Только ханжи боятся этого слова.
Разве о настоящей летной карьере не мечтал он еще в своем Замоскворецком переулке, когда из бамбука и прозрачной бумаги ладил самолетики с резиновыми моторчиками? Или когда в густой толпе на параде в Тушино, задрав голову, глазел на каскад фигур, которые крутили в небе самолеты?
Его любимым героем был Александр Покрышкин. Спокойный, зоркий, решительный, сбивший пятьдесят девять фашистских стервятников. «Покрышкин в воздухе!» — передавали по радио немцы своим пилотам. Враги его знали и боялись.
Ладно, пусть не Покрышкиным, нс генералом, но порядочным пилотом Додонов твердо рассчитывал стать.
…Виктор подошел к забору. Вот и пролом. Пройдя его, Додонов увидел свой «крейсер», плывущий в зеленых волнах акаций.
Виктор ускорил шаги. В коридоре он столкнулся с «перехватчицей». «Ну вот сейчас примется за расспросы». Поспешил обогнуть ее. Успел заметить, что смотрит она как-то особенно внимательно. Неужели все знает? А что, с нее станется, это же прямо сверхчуткий локатор!
Из его комнаты слышались крики. Алешка орал благим матом,
В кабинет к Николаеву зашел майор Борис Валентинович Агеев, заместитель командира полка по политической части. Рослый, как и командир, Агеев был много моложе его, шире в плечах, тоньше в талии. Когда мощный, весь налитой силой Агеев садился в самолет, машина под ним оседала, тихонько поскрипывала.
Агеев недавно окончил авиационный факультет Военно-политической академии. Всего с полгода, как вступил в должность. У командира и заместителя отношения еще не сложились, они «прощупывали» друг друга.