— Что, неприятности у нас, товарищ полковник? — Агеев все еще не мог перейти на принятое между близкими по должности обращение по имени-отчеству.
— Да уж, заработали… Садись. — Николаев сразу после первой встречи как-то незаметно перешел на «ты». — Вот послушай, что сейчас начальник штаба сочинил. Или лучше сам прочти вслух.
Агеев придвинул к себе рабочую тетрадь и стал читать проект приказа по части:
«…июля 196… года, в 2.10 военный летчик третьего класса лейтенант Додонов Виктор Павлович вылетел на учебный перехват воздушной цели в сложных метеорологических условиях. Увлекшись пилотированием, летчик Додонов В. П. потерял ориентировку и ушел из зоны видимости локаторов, утратив связь с командным пунктом. Только благодаря усилиям радиолокационной службы, он был обнаружен и приведен на аэродром. Посадку совершил, имея остаток горючего…»
— Чего тут ставить остаток, — буркнул Николаев, — с гулькин нос был остаток, на второй круг не зайдешь…
«Учитывая, — продолжал читать Агеев, — что лейтенант Додонов В. П. в течение года допустил вторую предпосылку к летному происшествию, приказываю отстранить лейтенанта Додонова В. П. от полетов».
— Ну как? — покашливая, спросил полковник. — Правильно?
— Точно! — сказал Агеев, хотя был смущен. Он признавался себе, что никакого твердого решения по этому делу у него еще не созрело. И вообще с такими решениями у него получалось туго. В академию он пришел с летной работы. Был перехватчиком, летчиком второго класса, и в годы учебы, и теперь в полку продолжал летать. Именно летать, а не «подлетывать», как делают иные летчики, оказавшись на штабной или партийно-политической работе. Сейчас он снова входил в строй и, хорошо пройдя вывозные, тренировочные полеты, совершал свои первые в этом полку и безусловно удачные перехваты. А вот в отношениях к людям терялся. Не хватало опыта. Кого похвалить, кого наказать… Он понимал, что полковник представляет его состояние, во всяком случае догадывается о нем, и поэтому действовал преувеличенно решительно.
— Да, отстранить. Нечего с ним возиться…
— Конечно, — поморщился Николаев. Но приказ не подписал, а продолжал какой-то, по мнению Агеева, расплывчатый разговор.
— Вот ведь Додонов-то подбрасывает, успевай принимать — гол за голом, и все в свои ворота. Дает Фитилек..
— Почему же Фитилек? — улыбнулся замполит.
— В училище перед войной был у нас инструктор. Шумливый мужик, крикун, но летчик отменный. Так он особо отличал низкорослых курсантов. Такая у него теория была — дескать, они самые восприимчивые, с самой быстрой реакцией. «Коротенький фитилек мигом сгорит, говорил, а длинный все чадит». Мне от него доставалось. «У вас, курсант Николаев, фигура сверхгабаритная, потому и реакция замедленная. Тренироваться вам вдвое против всех надо». А вот Додонов-то маленький фитилек, а поди ты…
— Значит, теория никуда. Критерий теории — практика, — улыбнулся Агеев, — Да, — добавил он, — Девятов сегодня приезжал… Про Додонова расспрашивал…
— И что же?
— Все взял на карандаш. Беспокоился, как бы ЧП не случилось.
— Н-да. — И командир круто повернул разговор. — А на стоянку ходил?
— Так точно, товарищ полковник.
— И что, нашли инженеры причину сброса фонаря?
— Нет, еще копаются. А Кульчинский неплохо сработал. Не то, что этот самый, Фитилек — Додонов…
— Что предлагаешь?
— Кульчинскому благодарность.
— Это у нас не задержится…
— Ну я пошел, товарищ полковник.
— Будь здоров.
И они расстались.
Агеев чувствовал, что не понял в чем-то командира и что тот многое не договаривает. Может быть, полковник знает о Додонове и Кульчинском что-то еще, чего не знает он, Агеев. Или ждет каких-то дополнительных данных, о которых он, замполит, не догадывается.
Не просто это, стать с ним рядом, плечом к плечу.
Когда Борис Валентинович ушел, полковник вспомнил прежнего замполита Фирсова, недавно вышедшего в отставку, пожилого, давно списанного с летной работы старого вояку. С тем они хорошо притерлись. Все было ясней и проще.
«Техник-лейтенант Веснин, подите погуляйте…» Ну и пойду. Ну и погуляю. Они грамотные, сами разберутся. Инженеры!
Миша, коренастый, широкоскулый, быстрыми шагами уходил со стоянки. Поскрипывая сапогами по бетонным плитам, вышел на шоссе. У здания штаба на минуту остановился. Там, в канцелярии барабанила на машинке Наташа.
Может, забежать? Зачем? Рассказать про то, как его наладили от самолета и напроситься на сочувствие? А может, она и сочувствовать не будет. Я-то теперь под подозрением. «Нужно будет — пригласим». Ишь ты, пригласят. А меня нет: пошел гулять…
И вдруг к нему пришла простая и страшная мысль. А что, если действительно недоглядел? Что он, в конце концов, бог, что ли, Мишка Веснин? Ну, зазевался на предполетном осмотре, лазил-лазил и не заметил поломку. Может, замок не осмотрел, может, еще что. А то какой-нибудь заводской дефект вдруг открылся? И если он, техник «восьмерки», не обнаружил этот дефект, то подвел, предал своего летчика, заставил Кульчинского бессмысленно рисковать жизнью. Тогда нет ему, Веснину, прощения.
Через пролом в заборе Михаил пролез медленно и вяло, даже не оглянувшись, не смотрит ли кто.
Впереди показалась военторговская столовая. И тут Веснин подумал: а не напиться ли? Неожиданности этой мысли Миша удивился. Он и по большим праздникам не выпивал. Разве что на выпускном вечере в училище. И вышло неладно. По торжественному случаю разрешили сто граммов. С непривычки он сразу захмелел и полез целоваться к начальнику курса, пожилому полковнику. Впрочем, сам он того не помнил — утром рассказали ребята.
«И нальюсь, — решил Михаил, — всем назло. Зайду к Прову Васильевичу, приглашу его, с ним хоть душу отведу».
Через полчаса он уже входил в столовую вместе со старшим техник лейтенантом Судейкиным. Пров Васильевич поворчал, но согласился. Не слушая возражений жены, облачился в форму и отправился вместе с Мишей.
Они заняли самый дальний угловой столик в полупустой столовой: была суббота, многие уехали в город. Миша уселся спиной к залу, он видел перед собой только добродушное морщинистое лицо Прова Васильевича и почувствовал себя уютно и просто. Обстановка располагала к мужской беседе. Он повернулся к официантке:
— Зиночка, принеси нам макароны по-флотски и… и…
— Что еще?
— Бутылочку.
— Лимонад в буфете, а больше ничего не держим.
Веснин знал, что водку в военторговской столовой не продают, но у официанток иногда находится для надежных людей бутылочка-другая.
— Ну, прошу…
Не удостаивая ответом, Зиночка шагнула к кассе, как вдруг остановилась, привлеченная таинственными знаками, которые делал ей Судейкин.
— Ладно, — сказала она и ушла.
Судейкин вопросительно поглядел на Мишу: звал, давай выкладывай.
— Пров Васильевич, — без предисловий горячо зашептал Веснин, — ведь это что он мне сказал, а? «Пошел вон со стоянки, без тебя обойдемся»…
В эту минуту Миша даже не замечал, что слишком вольно излагает слова инженера.
— Без меня они обойдутся на моей машине?
— Ишь ты, какой горячий. Охолони маленько.
— Значит, меня можно подозревать. Меня — по боку, и без меня проверять, да? Я — мальчишка, салага, да?
— Первогодок ты еще, Мишенька, новичок.
— Что из того? Разве я кого-нибудь подводил? Да я всем готов помочь. Помните вашу «девятку» расстыковывали, спешная работа была. Да я вместе с вами день и ночь из ангара не выходил…
— Было. Только инженеры правильно тебя проверяют. У каждого из них сердце не на месте. Пока причину сброса фонаря не найдут — не успокоятся.
Зиночка бесшумно подошла и поставила на стол две порции макарон, графин и пару граненых стаканов.
Судейкин налил себе полстакана, взглянул на Веснина и плеснул в его стакан немножко, так, на донышко.
Заметив это, Михаил удивленно спросил:
— Почему ж так, Пров Васильевич?
— А потому, что ты еще и грамма не пил, а несешь как пьяный.
— Да я…
— А что ты?
— Обидно, Пров Васильевич, Раз технарь, то с ним все можно. Нас в училище как учили? Техник — фигура, хозяин самолета. А самолет — это целый завод. Значит, кто я? Ну минимум начальник цеха. А тут знай таскай водило… Частушку слышали? Про отпуска-то:
Только чуть желтеет лист,
Едет в отпуск замполит…
А в середине декабря
Прогоняют — кого? — технаря.
— Подожди, подожди, — остановил его Судейкин, — вот тебе и замполит. Легок на помине.
Пров Васильевич кивнул на дверь. Михаил обернулся. В столовую входил майор Агеев.
Агеев остановился посредине зала, огляделся.
— Ну вот, — громко сказал он, — так я и знал.
Официантка сразу оказалась рядом с ним.
— Будем ругаться? — обратился Агеев к Зине.
— Что вы, товарищ майор, — пропела она.
— Будем. Это что ж такое? Кому я говорил: навести в столовой порядок и создать уют. Где, я спрашиваю, на столах специи? Что положено иметь? Соль, перец, горчицу… Нету. А где графины с водой? Человек пришел с аэродрома. Жара. Пить хочется. А на столах шаром покати… — Майор снова грозно оглядел зал:
— Вон, хоть один графин поставила, догадалась, — кивнул он туда, где сидели Веснин и Судейкин, — хоть их уважила.
И Агеев шагнул к угловому столу.
Миша и Пров Васильевич онемели. Зиночка замерла на месте. Они следили за тем, как майор не спеша наполнил стакан и, приподняв его, хлебнул,
Что-то будет? Но ничего особенного не случилось. Майор крякнул, медленно поставил стакан на стол и молча направился к двери. Зина шла вслед за ним. Но Агеев вышел, даже не обернувшись.
Миша ткнул вилкой в полную тарелку. Есть не хотелось. Говорить — тоже.
Воскресенье
Первым в семье Додоновых проснулся Лешка. Над простынкой замелькали его розовые пятки, а по комнате разнеслось зычное: