— А-а-а… А-а-а…
Виктор и Катя по-разному расшифровали призывный возглас сына:
— Па-па, — убежденно сказал отец.
— Ма-ма, — поправила его мать.
День наступил воскресный, и Виктор постарался подняться спокойно, даже лениво, как и полагается отдыхающему человеку. Это было трудновато: сразу после пробуждения он вспомнил вчерашний бездарный полет и «концерт звукозаписи», который устроил полковник.
Но Кате об этом знать не следовало. По крайней мере, сегодня. Ведь нынче у него — день рождения. Стукнуло двадцать пять, четверть века.
Уж он примет меры, чтобы она не заметила его плохого настроения.
В ту пору Додонов и некоторые его товарищи летчики увлекались упражнениями по системе индийских йогов. Их-то он и заставил себя проделать, неспешно, без «форсажа». Выходило легко и ладно.
С постели поднялась Катя и, мягко шлепая босыми ногами по прохладным половицам, заспешила к сыну. С притихшим Лешкой на руках она закружилась по комнате, напевая:
А у папы день рождения.
День рождения, в воскресенье…
Виктор следил за ними и старался думать о чем угодно, только не о вчерашнем полете. «Индийские йоги любят стоять вниз головой…»
«А хорошо бы Лешку вырастить необыкновенным силачом. Почему бы и нет, ведь где-то было напечатано про младенца, сына грузчика, который в своей постельке запросто играл утюгами…»
Гибко согнувшись, Виктор встал. А Катя, посадив Лешку на родительскую кровать, с нескрываемым удовольствием начала свою праздничную программу.
Сначала состоялось «приношение даров». Из какого- то тайника Катя извлекла хрустящий целлофановый, перевязанный голубой лентой пакет с поздравительной открыткой. В нем оказалась белоснежная нейлоновая рубашка.
Жена скромно улыбалась: «Я достаточно практична, чтобы дарить хорошие и полезные вещи» — вот что говорила Виктору ее улыбка.
«А сейчас она преподнесет подарок со значением». И точно. Катя вытащила коробочку, в которой оказался игрушечный заводной самолетик, подарок, равно предназначенный отцу и сыну. Блестящий никелем самолетик еще отчетливей напомнил Виктору все, что случилось вчера. Неужели полковник отстранит его от полетов? Угрюмая физиономия командира, его упорное молчание после того, как прослушали запись магнитофона, не обещали ничего хорошего.
И Катя заметила его волнение. С раскрытой коробкой в руке она остановилась перед кроватью.
— Витек, с тобой что-то приключилось?..
— Так, ничего особенного.
— А все же?
Виктор поспешил обнять жену и крепко, слишком крепко ее поцеловал.
Катя отстранилась.
— Ты можешь сказать по-человечески?
— Могу, конечно, да что толку.
— Это как же, что толку? Жена я тебе или ие жена?
— Жена, конечно, у тебя даже квитанция на меня имеется.
Но Катя не приняла шутку.
— У тебя ЧП?
— Ну не то чтобы…
— Почему же ты не говоришь мне об этом сам? Выходит, мне все это безразлично?
— Волноваться не стоит. Не так уж все эти наши аэродромные истории важны для тебя…
Раздался стук в дверь, и Виктор подумал, что он очень кстати.
Стук повторился. Послышался густой баритон Кульчинского:
— Открывайте, Додоновы. Хватит дрыхнуть.
— Сейчас, Костька, сейчас…
Катя накинула халатик, сунула ноги в шлепанцы. Виктор открыл дверь.
Кульчинский ввалился в комнату.
— Прими поздравления, Додонов. Расти большой. Набирайся ума. И не зажимай день рождения.
— Отпразднуем, — сказала Катя, — за нами не пропадет. А ты, оказывается, торжественные даты хорошо помнишь.
— А как же, надеюсь, что по такому случаю сумеют прилично накормить несчастного холостяка.
— Поддержим твое пошатнувшееся здоровье, — сказал Виктор, обрадованный тем, что с приходом Кульчинского отсрочен неприятный разговор с женой.
— Знаешь, Катя, у Костьки изумительная память, — похвалил приятеля Додонов. — Кибернетика, счетно-решающее устройство. Он, веришь ли, в училище знал дни рождения всего курса, да еще и преподавателей. И соображал, кому какой подарок подарить. Бывало, все мучаются. Деньги вскладчину собрали, а что купить? Опять портсигар или носки… Костька сразу выдаст — и всегда в точку.
— Это что, намек? — усмехнулся Кульчинский. — Будьте покойны, подарок ждет. Пойдем, Витька, тут нужны мужчины.
Через минуту они втащили в комнату что-то круглое и тяжелое, завернутое в газеты…
— Срывай покрывала.
На полу стояла литая чугунная двухпудовая гиря.
— Вот это да, — восхитился Виктор.
— Давай, Витя, накачивай мускулы.
— Спасибо.
— А теперь — к делу. Как насчет чая, Катерина?
— Сию минуту. Я поставила.
— Как ты осваиваешься с хозяйством?
— Пусть Виктор скажет.
— Ничего, выходит… яичница отработана — первый класс.
— А то знаешь, тут еще одни молодожены имеются — техник-лейтенант на базе. Так у него жена блестяще хозяйничает.
— Что такое?
— Ты давай, Катерина, покруче чаек заваривай, а я пока посплетничаю… Да, так вот. Только молодая заявилась в городок, как сразу принялась за дело. Просмотрела мужнино имущество, носки БУ, то есть бывшие в употреблении, перештопала. И среди прочего попадаются ей портянки. Покрутила их. Не понравились — тряпка. У молодой швейная машина имеется. Села за нее и быстренько — тра та-та — портяночки подрубила. Проснулся утром наш техник, намотал портянки в темноте и бегом на стоянку. Крутится вокруг самолета, а что-то все мешает, ноги трет. Скинул сапог. Батюшки мои, портянки, как носовой платок, подрублены. Оторвал подрубленные края, снова намотал портянки…
Вечером домой пришел, увидал любимую супругу, растаял и про натертые ноги забыл. А женушка, уложив усталого мужа, снова за портянки взялась. Постирала, а утром ни свет ни заря встала — видит непорядок и опять за машинку…
— Слушай, Костька, пока тут Катя на стол соберет, пойдем покурим.
— Это можно, — согласился Кульчинский. — Давай в коридор…
В коридоре «крейсера» было пусто. Рыбаки и спешившие на базар хозяйки поднялись чуть свет, прочее население еще нежилось в постелях. Летчики прошли мимо десятка запертых дверей и остановились у выхода на улицу. Тут было посветлее, тянуло свежим ветерком.
Костя вынул портсигар, щелкнул зажигалкой-пистолетиком. Виктор улыбнулся. Портсигар и зажигалка были ему знакомы с училища. Куплены на последнем курсе и всегда хранятся в постоянных местах: портсигар в правом кармане брюк, зажигалка — в «пистончике». Костины памятливость и постоянство привычек известны. Еще начальник курса его ставил в пример. «Кульчинский ничего не спутает и не забудет, ни расчески, ни тумблера, ни рычажка в кабине самолета. В воинской службе нет мелочей, все важно, все нужно».
— Ну, как, потенциальный носитель ЧП, — пыхнул дымком Кульчинский, — настроение? Прогнозы на будущее?
— Прогнозы? Как у наших синоптиков — с утра туман, днем туман и дождь, к вечеру — мокрый снег,
— Значит, сложняк?
— Ладно, Костька, ты на курсе был мудрейшим из мудрых. Оцени-ка обстановку и поставь мне задачу,
— Как опытный военачальник, я прежде всего выслушаю младших. Что думает по этому поводу двадцатипятилетний лейтенант Додонов?
— Считаю, что в полете произошел особый случай. Грозит вынужденной посадкой. А ты знаешь, что в наших местах посадка практически невозможна: кругом леса да болота.
— Вы пессимист, лейтенант.
— Хуже того, я неудачник. Я ведь летать могу, Без ложной скромности, А вот поди же, счастья-доли мне нет.
— Ничего не бывает без причины.
— Точно. Ты не зря имел пятерку по диамату. Впрочем, я понимаю, что мне еще вкалывать и вкалывать надо. Речь не о том. Оцени конкретнее нынешний момент.
— Он внушает серьезное беспокойство. Ты говоришь— особый случай, неудача… Тут ошибка в методике, в которой ты никогда не был силен. Надо прежде всего определить, что о тебе думает начальство. Помнишь, в училище мы записывали в тетрадку разные мудрые изречения. Ты зарисовал, кажется, из Льва Толстого; человек подобен дроби — знаменатель то, что он о себе думает, а числитель — что о нем думают другие. Классика надо уточнить, хотя бы для нас с тобой: числитель — это то, что о тебе думает начальство.
— Обо мне — ничего хорошего.
— А точнее?
— Поди догадайся, что у полковника на уме.
— То, что на языке.
— Он молчит, как рыба об лед.
— А ты спроси.
— Так он и скажет. Устроил мне концерт звукозаписи. Крутил магнитофон.
— До чего докрутил?
— Меня чуть травить не стало. Самого себя слушать противно.
— Педагогический прием возымел свое действие?
— Ох и возымел.
Хотя разговор они вели в привычном еще с училища ироническом тоне, Константин не улыбался. Его резко очерченные губы как бы отрезали каждое слово. На лбу обозначились нитяной тонкости морщинки. «Что-то Кость- ка волнуется больше меня, — заметил Виктор. — Впрочем, я лопух, неблагодарная скотина. Просто он знает больше моего и переживает глубже».
— Обстановка, Витька, хуже, чем ты думаешь.
— Имеешь сведения?
— Из достоверных источников.
— От Наташки?
— Не важно. Впрочем, не от нее. Так вот, тебя отстранят от полетов.
— Догадываюсь.
— Это не все.
— Да?
— Да, Плохо ты знаешь психологию начальства. Полковник, конечно, своим умом живет. И все же перед старшим штабом не устоит. Расстановка сил не в твою пользу. Даже новый замполит не на твоей стороне. Кому нужны потенциальные носители…
— Ты что? Тоже так думаешь?
— А кому нужно знать, как я думаю. Тут числитель работает. Скумекал? Под лежачий камень вода не течет. Иди-ка ты, друже, на поклон к бате, а еще лучше к Девятову. Ударь челом: так, мол, и так, конь о четырех ногах и тот спотыкается… Искуплю.
— Смеешься?
— Ни-ни.
— Да разве они сами не видят, чего я стою?
— Видят — не видят. Чувствуют — не чувствуют. Это все подмосковная лирика. Иди, поздно будет.