А она зудит:
«Прошу тебя, будь терпимей. Не надо кричать, ругаться нет нужды. Люди и без того осознают, каждый по-своему переживает. Плохое же настроение идёт по цепочке, передаётся от человека к человеку. В результате, всю эту чернуху принимает Мать-Земля, а ей и без того тяжко. Она и без того дышит через раз и иногда выдыхает такое, что целые континенты начинают дрожать, задыхаться или гореть».
Это точно, но, родные мои, чего ж вы хотите? Я вроде как человек самостоятельно мыслящий и не могу в угоду заезжей гастролёрше переделывать себя под корень.
Даже если она тысячу раз говорит только правильные вещи.
У меня взрослые дети. Как они посмотрят на перемены во мне?
«Папа стал другой» – представляете?
Я сбавил шаг и призадумался.
А если папа станет лучше, душевней?
Если у него появится свободное время, и он его станет проводить с семьей?
Если он перестанет выдвигать самому себе различные трудности, которые потом будет героически преодолевать в выходные дни?
Если в его манере общения станет чаще проявляться заботливость и мягкость?
Если он перестанет корчить из себя великого деятеля и станет обычным писакой?
Если он, наконец, начнет признавать какие-то авторитеты, и тогда некоторые сложности исчезнут сами по себе?
Если…
Я встряхнул головой, как конь на водопое, и огляделся: почти пришёл. Но времени еще немного оставалось, и я присел на лавочку в аллее. Закурил.
И стал пытаться выискать в своей биографии хоть какие-то позитивные моменты.
Выискал. Они были.
Немного успокоился.
Минусов тоже хватало, но проскальзывали они почти неуловимо.
А если покопаться? Если углубиться и извлечь из тайника памяти то, чего я даже ближайшим друзьям не поверяю?
Нет. Сегодня – не день избиения младенцев.
Да и друзей настоящих у меня нет.
Вернее, все они – в прошедшем времени.
Особенно было жалко терять Серёгу Гонина. Настоящий друг, коллега по цеху поэтов, честный и верный товарищ он переехал в Ивановскую область России. Мы не общались уже почти десять лет. И я думал, что он отошел в прошлое, как всё самое лучшее. Мне не хватало его ироничного взгляда, хлёсткого замечания, или жеста одобрения. Действительно не хватало.
Я опять вернулся к Слову. Это больше всего не давало покоя. Я – работник прессы, выпускник единственного в мире «писательского» института, служитель Слова.
Я мало о нём знаю?
Быть может.
Допускаю. Мало знать, в данном случае, значит, стремиться узнать больше.
На чем зиждется слабость людей? Как раз на этом.
Сами придумали слова, сами разделили на хорошие, плохие. Теперь какие-то вслух произносить прилично, а какие-то лучше вообще не произносить.
Где логика? Зачем придумали?
Слово состоит из звуков. Маленькое – из одного-двух, большое – из десяти и более.
Звук всё равно остаётся только звуком.
Йен позавчера сунула мне в карман какую-то бумажку. Что в ней?
Я достал скомканный листок и развернул его. И вот что там было.
«Язык мудрых сообщает добрые знания, а уста ярых изрыгают ярость.
Кроткий ответ – древо жизни, но необузданный – сокрушение духа».
Господи! Скажи, какое дело до меня какой-то приезжей даме? Почему она не могла равнодушно пройти мимо, или обратить внимание на кого-нибудь другого? Чем ей мог приглянуться обычный, ничем не примечательный, пожилой, лысоватый человек, небольшого роста?
Она думает о моём воспитании. Дабы не «изрыгал ярость». Ну, какое дело ей до наших гневов и печалей? До наших слов и добрых знаний?..
Конечно, это из Библии.
Я в дни общения с ней стал почитывать Библию.
И сам кое-что запомнил, и даже могу процитировать.
Прежде всего, классическое, которое все знают, но – подозреваю, не до конца.
В начале было Слово, и слово было у Бога, и слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё через него начало быть, и без Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В нём была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
Это из Святого Благовествования от Иоанна.
Знакомо вам такое: тьма не объяла его?
Это Слово не объяла тьма, понимаете?
И оттуда же.
И Слово стало плотью и обитало с нами, полное благодати и Истины.
Вот вам и поэзия, вот вам и проза.
Словом можно убить и можно вылечить.
Это вы понимаете? Так сколько жертв на вашей совести?
Кто хранит уста свои и язык свой, тот хранит от беса душу свою.
Проще говоря, за базар надо отвечать. Это по-нашему, по-современному, по-горняцки.
А где же непорочность языка, где борьба за чистоту оного? Ведь современная молодежь говорит сегодня так, что интеллигент девятнадцатого века мог понять лишь половину сказанного, а то и меньше. И это при условии, что он не упадёт в обморок от услышанного. Ладно, с этим потом. Далее.
Чистые слова – чистые мысли.
А если наоборот?
Если говорю одно, а делаю другое, но не потому что плохой – расклад паршивый.
Всё равно трепло, даже при смягчающих обстоятельствах.
А где вы видели, что «разрушенный» изнутри человек говорит дельное? Он несет чушь, ахинею, которую малограмотные, но фанатично настроенные люди, пытаются выдавать за предсказания, пророчества…
Пророки – особая каста бессребреников, они всегда были одиноки и безумны. Но в минуты, когда на них капало с небес, они выдавали такое, от чего можно было только хвататься за голову. Но это для тех, кто верил.
Так из чего сотворено сознание пророков? Из какой глины слеплен мозг, с одной стороны полностью деградированный, с другой – отмеченный Создателем?
Человек состоит из энергий. Значит, мысль энергетична, она живёт, действует и творит. Вот только что? – какие помыслы в тебе, таков ты сам.
Иначе говоря, что задумал, то совершил.
Сумбур мыслей. Перескакивание с одного на другое. Лихорадка сознания.
Я чувствовал себя медведем, которого учат танцевать. Но, по словам Дидро, «танцующий медведь очень несчастное животное».
2
…Это было до обеда. Но ближе к вечеру я всё чаще ловил себя на мысли, что гляжу на входную дверь, ожидая прихода Йен.
Ненормально!
Я всем сознанием не хотел этого, но душа твердила обратное.
Увы, я ждал.
Я ждал, что она войдет и – в кабинете сразу станет светлее.
И я услышу очередные рассказы из целительской практики…
«Пришла сегодня женщина, настаивала, чтобы никто не проведал о том, что она ко мне обратилась. Уверена, все её знают…Жена или любовница кого-то из ваших местных бонз».
Потом присядет, спросит, как у меня сложился день и, не дожидаясь ответа, продолжит:
– Представляешь, пришел сегодня мужчина, кинул на стол деньги и заявил: «Лечи на эту сумму. У меня с собой больше нет, но сторгуемся».
– А вы?
– Выгнала, – ответила она равнодушно. – Он говорил на «ты», во-первых. А во-вторых, я таких, не осознавших, не пользую.
Немного помолчит, сосредотачиваясь.
– Я же хочу им помогать, – скажет, отчаиваясь. – А не просто предлагаю какой-то залежалый товар.
Наши беседы вошли в привычку, и я уже не мыслил вечеров без этих словопикировок.
Она говорила, я возражал: иногда аргументируя, иногда выделываясь.
Я считал себя носителем прогрессивных идей, а её – погрязшей в прошлых веках.
3
Вечером я тихо шёл домой по тёмной аллее, деревья которой были опалены последним жаром уходящего на зиму солнца.
Асфальта тротуара не было видно из-за навалившей листвы, которая хрустела под ботинками просяще и жалобно.
За день, конечно, основательно уставал, но усталость была приятной, рабочей. И я знал, что дома меня ждёт ужин, телевизор, словом, желанный отдых – главная составляющая жизни любого писаки, ибо без надежного тыла ничего невозможно.
Мне сразу с удовольствием вспомнилось, как на первом курсе, мне, ещё зелёному пацану, об этом говорил Валера Дашевский, уже тогда состоявшийся писатель, один из любимых учеников великого Григория Бакланова.
Часто, особенно в последнее время, вспоминаются эпизоды из быстро промелькнувшей московской учёбы. Беда ли навалится, или недовольство жизненным укладом ударит по голове внезапно, то и начинаешь соображать, а использовал ли я возможности, учёл ли обстоятельства…И прочее. Вспоминать необходимо, но сожалеть – пустое занятие.
Осень – ностальгическое время года, вливающее в кровь все запахи весны и лета, а ещё легкий их тлен, кружащий голову. Но душа трепещет воспоминаниями, потому что подводит итоги, порой неосознанно. Душа собирает урожай. А я вспоминаю свою родину в осенних уборах.
Я брожу по тропинкам Баймана и Карагача – лесам моего детства, купаюсь в озере Жарлыколь, встречаю одноклассников и односельчан.
О них мое слово, о них и слеза моя и грусть моя древняя, словно сказание.
О, осень! Как жестко ты напоминаешь о том, как мне хочется вернуться домой, к беззлобному небу и чистому озеру.
Я боялся признаться себе в том, что Йен мне попросту не хватает.
4
Утро было туманное.
Тихо моросило.
Асфальтовая дорога покрылась пупырышками дождя…
Тучи обложили землю, укутав всё влажным, плотным, тусклым.
На душе тоже царил сумрак.
Осиротело глядели дома, даже в которых горел свет.
А те, где люди ещё спали, либо уже ушли на работу, вовсе казались брошенными.
Я всегда любил такую погоду, всегда внутренне радовался хмурому небу и отсутствию солнца; мне нравился мокрый асфальт и кучи листьев, дымящихся у дорог и тротуаров.
Скользят по щекам дождинки.
Прохожие, едва различимые под зонтами, спешат по своим делам и им невдомёк, что человек ищет человека.
Господи! Добавь немного света! Дай мне возможность увидеть, вдруг она пройдет рядом со мной…
Я всегда любил пасмурную погоду и полумрак. Над этой моей странностью коллеги даже подшучивали: кому по душе хмарь, у того на душе нечисто.