— Нет… я не лечиться. Я… — она глубоко вздохнула, выпалила на одном дыхании: — Можно мне помогать тебе? Учиться?
Вот это поворот. Я прислонилась к косяку, разглядывая девушку внимательнее.
— Учиться? Лекарскому делу?
— Да! — глаза Маши загорелись. — Я видела, как ты маленького Михаила спасла. Анна всей деревне рассказала — он уже умирал, а ты вернула его! И Борису руку зашила — он в кузнице всем показывает, говорит, как новая будет!
Подошла ближе, схватила меня за руку:
— Я тоже хочу так уметь! Хочу помогать людям, лечить, спасать!
Хм. Помощница мне бы не помешала. Особенно сейчас, когда пациентов становится все больше. Но…
— Отец твой знает? — я высвободила руку, скрестила их на груди.
Маша потупилась, уставилась на свои поношенные башмаки:
— Нет. Он… он говорит, не женское это дело. Говорит, мне замуж пора, детей рожать, хозяйство вести. Но ты же женщина! — она подняла глаза, в них полыхала решимость. — И лечишь! И никто не говорит, что это неправильно!
Логика железная. Я прошлась по комнате, обдумывая. Девчонка явно не дура — это видно по глазам. И руки у нее, судя по тому, как она двигается, ловкие — мельничья дочка с детства привыкла к точной работе.
— А замуж? Тебе же скоро сватов засылать будут. Семнадцать лет — для здешних мест уже засиделась в девках.
— Не хочу замуж! — выпалила Маша с такой яростью, что я невольно улыбнулась. — Не хочу как мать — рожать каждый год, пока не помру! У нее девять было, пятеро выжило. Она в тридцать пять умерла, как старуха выглядела! Хочу как ты — помогать людям, быть нужной не только как… как племенная кобыла!
Ого. Девочка с характером. И мозгами.
— Ладно, — я села на табурет, жестом указала ей сесть напротив. — Но условия такие. Во-первых, отцу скажешь. Не хочу, чтобы он потом прибежал с вилами, обвиняя меня в совращении его дочери. Во-вторых, будешь делать всё, что скажу, без вопросов «зачем». Потом объясню, но в процессе — молча выполняешь. В-третьих, учиться надо будет много. Не только травы и лечение, но и грамоту, и счет, и латынь.
— Латынь? — Маша испуганно округлила глаза.
— А как ты книги медицинские читать будешь? Все на латыни. И анатомию изучать будешь — как устроено тело человека. И болезни — почему возникают, как развиваются. Это не просто травки заваривать, это наука.
— Я… я согласна! На всё согласна! — она вскочила, готовая прямо сейчас начать учиться.
— Тогда начнем с простого. Видишь грязь под ногтями? — я указала на ее руки.
Маша посмотрела на свои пальцы, покраснела. Под ногтями действительно чернела земля.
— Марш мыть руки. С мылом. Три раза подряд. И волосы собери, чтобы не мешали. В медицине первое правило — чистота.
Маша умчалась к рукомойнику, который стоял в углу. Я слышала, как она плещется, фыркает, трет руки с остервенением первоклассника на уроке труда.
Вернулась с красными от усердного мытья руками, волосы туго заплетены и спрятаны под платок.
— Хорошо. Теперь первый урок. Видишь эти полки? — я указала на стеллажи с травами. — К концу недели ты должна знать название и применение каждой травы на первых двух полках. Будешь приходить каждый день после того, как отцу поможешь на мельнице. И не забудь — сегодня же скажи ему о своем решении.
— Скажу! Обязательно скажу! — Маша светилась от счастья. — Спасибо, Элиана! Спасибо!
И убежала, подпрыгивая от радости. А я осталась стоять посреди мастерской, размышляя. Первая ученица. Если получится её обучить, можно будет и других набрать. Создать что-то вроде медицинской школы.
Смешно. В Москве меня из медицины выперли, а в средневековье я медицинское образование организовывать собралась.
Вечером, когда поток пациентов иссяк, а Маша убежала домой (пообещав поговорить с отцом), я снова углубилась в записи Бенедикта.
В самом дальнем углу сундука нашла еще одну тетрадь. Без названия, зато с предупреждением: «Не открывать до крайней нужды».
Открыла. Крайняя нужда у меня вся жизнь теперь.
Внутри — описания магических практик. Оказывается, отец не просто лекарь был. Он умел… чувствовать? видеть? болезнь. Не саму болезнь, а её… энергию? ауру? В общем, что-то эзотерическое.
«Положи руку на больное место. Закрой глаза. Дыши медленно. Почувствуй тепло или холод. Тепло — воспаление, борьба тела с болезнью. Холод — смерть ткани, омертвение. Пустота — яд или проклятие.»
Бред? Или местная форма диагностики?
Попробовала на себе. Положила руку на живот, закрыла глаза, сосредоточилась. Ничего. Потом вспомнила Михаила с утра. Представила его горячий лобик под рукой…
И почувствовала. Жар. Не физический, а… другой. Будто внутреннее знание о температуре.
Что за чертовщина?
Читала дальше:
«Кристаллы растут там, где граница тонка. Ищи в местах силы — старые капища, древние могилы, перекрестки троп. Но будь осторожна — не все кристаллы добрые. Некоторые хранят темное знание.»
Старые капища. Ну конечно. Куда же без языческих мест силы в средневековье.
«Если найдешь черный кристалл — не трогай. Это память о смерти. Красный — память о крови и войне. Только голубые и зеленые безопасны. Голубые хранят знание, зеленые — исцеление.»
Я вспомнила голубоватые камни в потайном ящике. Значит, отец знал о них больше, чем показывал Элиане.
Последняя запись была странной:
«Видел сон. Дочь моя стоит между двумя мирами. В одной руке — книга древняя, в другой — свет неземной. Говорит на языке, которого не знаю, но исцеляет касанием. Быть может, не мне суждено изменить мир. Быть может, Элиана…»
Датировано за год до его смерти.
Достала кристаллы. Три голубых, один зеленоватый. Начала с зеленого — если отец прав, он для исцеления.
Взяла в руки. Теплый, пульсирующий. Закрыла глаза, попыталась «прочитать».
БАМ!
Образы хлынули потоком. Отец склонился над больным. Руки на груди пациента. Зеленое свечение (серьезно? прям свечение?). Больной вздыхает, открывает глаза.
Но главное — я ЧУВСТВОВАЛА, что делал отец. Он направлял… энергию? жизненную силу? из себя в пациента. Подпитывал его своей силой, давал организму ресурс для борьбы с болезнью.
Открыла глаза. В ушах звенело, руки дрожали.
— Это что было? — спросила я у Рыжика, который наблюдал за мной с подоконника.
Кот спрыгнул, подошел, потерся о ноги. Мол, не парься, хозяйка, местная магия, дело житейское.
Попробовала «записать» что-то в зеленый кристалл. Сосредоточилась на знании о сердечно-легочной реанимации, но с упором на спасение жизни, на возвращение человека.
Кристалл засветился ярче. И я почувствовала, как что-то… утекает из меня. Не физическая сила, а что-то другое. Жизненная энергия? Прана? Ци? Хрен знает, как это называется, но оно реально утекало.
Через пять минут пришлось остановиться. Голова кружилась, как после сдачи литра крови.
Зато кристалл теперь светился мягким зеленым светом даже без концентрации. И я ЗНАЛА, что в нем — не просто алгоритм СЛР, а… суть возвращения жизни. Знание + намерение + сила.
— Охренеть, — выдохнула я. — Это же… это же не просто запись информации. Это запись намерения, эмоции, силы. Это…
Это была магия. Настоящая магия. Не фокусы, не шарлатанство — реальная сила, которую можно использовать для исцеления.
Или для вреда, если кристалл черный или красный.
Только я собралась ложиться спать — день был длинный, утомительный, голова гудела от усталости — как в дверь постучали. На этот раз тихо, почти робко. Три коротких стука, пауза, еще два.
Накинула шаль на плечи, взяла свечу. Пламя колыхалось от сквозняка, отбрасывая пляшущие тени на стены. Открыла дверь.
На пороге стоял Степан-конюх — невысокий, жилистый мужичок лет тридцати, и его жена Варвара — совсем молоденькая, лет восемнадцати. В глазах обоих — отчаяние, граничащее с безумием. У Варвары на руках — сверток, туго запеленатый в грубое полотно. Судя по размеру — младенец. Судя по абсолютной тишине — мертвый.
— Элиана… — начал Степан. Голос сорвался, он кашлянул, попытался снова: — Элиана, прости, что так поздно…
— Он не дышит, — прошептала Варвара. Слезы текли по ее щекам, капали на сверток. — Родился… родился синий. Повитуха сказала — мертвый. Обмыла, запеленала, велела готовиться хоронить. Но может… может, ты… Говорят, ты чудеса творишь…
Я выхватила сверток из её рук, развернула прямо на пороге. Новорожденный мальчик, пуповина перевязана грубо, узел неровный. Кожа синюшная с фиолетовым оттенком, губы почти черные. Не дышит. Но! Прикоснулась к груди — еще теплый! Сколько прошло от родов?
— Когда родился? Сколько времени прошло?
— Только что! — Варвара всхлипнула. — Повитуха ушла, сказала — не жилец. А я… я не могу! Это наш первенец!
Может, еще не поздно?
— На стол! Быстро!
Ворвалась в дом, смахнула со стола все, что там было — склянки полетели на пол, одна разбилась. Плевать. Разложила младенца на спине. Проверила дыхательные пути — открыла крошечный ротик, заглянула внутрь. Слизь, и что-то темное… меконий! Черт! Аспирация околоплодными водами. Ребенок наглотался собственных фекалий еще в утробе.
Схватила чистую тряпку, обернула вокруг мизинца, быстро очистила рот от слизи и мекония. Вычищала тщательно, стараясь не повредить нежную слизистую. Темно-зеленая масса на тряпке — много, слишком много.
Голову запрокинула назад, подложив под крошечные плечики свернутую ткань — дыхательные пути должны быть максимально открыты.
— Что ты делаешь? — испуганно спросил Степан. — Зачем мертвого…
— Молчать! — рявкнула я. — И молиться, если умеете!
Начала искусственное дыхание. Накрыла своим ртом крошечные носик и рот одновременно — у новорожденных так правильнее. Первый вдох — осторожный, небольшой объем, детские легкие крошечные. Грудная клетка чуть приподнялась. Выдох. Второй вдох. Третий. Четвертый. Пятый.
Проверила пульс — приложила два пальца к внутренней стороне плечика, там, где у взрослых щупают плечевую артерию. Есть! Слабый, редкий, но есть! Значит, сердце работает, только дыхание восстановить.