только ей.
Дарья все время смотрела в окно, словно пытаясь выглядеть у мира свободу. А я не хотел ее делить даже с этим суррогатом грез. Смотрел на нее и впитывал образ невинный до скрежета зубов, смотрел не имея возможности дотронуться, прижать так, чтоб ребра захрустели и чтоб кожа к коже. Не мог, мать его, потому что как в глаза посмотрит – так потом презрение к себе. Гадливость на собственную ущербность, что… Что даже ее принуждаю, как принуждаю судьбу мне жизнь менять.
– “МалеевСтуди”, – потрясенно прошептала девочка, подаваясь еще ближе к окну машины, чтобы полностью разглядеть многоэтажное здание из стекла и бетона. Потом резко повернулась ко мне, а в глазах ее восхищение такое, трепет, который даже при виде меня не угас, теплился огоньком путеводным дальше. – Господи… Черт!
И шепчет, словно действительно не верит, что здесь оказалась. И эмоции эти я выгрызаю с особым удовольствием – она ведь счастлива только от этого. От того, что оказалась настолько близко к этому месту.
А едва нам ворота открыли, и Гена уже рулил по территории киностудии, Даша вообще начала щипать себя за запястье.
Этот наивный жест отчего–то во мне вызвал улыбку. Которую она стерла своим глазищами, в которых вновь был страх. Она дарила счастье и по мановению руки забирала его с тройными процентами. За неимением души вместе с костями мне плоть рвала, чтобы себе забрать в оплату. Перед ней я снова нищий. Нечем больше платить, кроме как собой. И ее в ответ начал задевать, рисовать на ней шрамами от слов. Злость однозначно лучше.
– Веди себя приличнее. Кукла должна подчеркивать статус хозяина, а не позорить его.
ГЛАВА 11. ДАРЬЯ. МЕЧТА В КРЕДИТ
Все мы играем те роли, которые обязаны играть, чтобы выжить.
(с) Орсон Скотт Кард
Исполнение заветной мечты и дикий страх – коктейль моей жизни поражал оттенками горечи.
Я, увидев киностудию, поняла, что не могу так. Играться, обманывать по–настоящему. Чисто морально не могу. Сложно невероятно заглушать в себе неприязнь к тому, кто играется с чужими судьбами и грезами. Кто может просто так подарить тебе звезду с неба, а потом отобрать и презент и тебя саму – в откуп. И неправильно это, даже если на кону стоит мое будущее, убивать те крохи человеческого, что остались еще в Левиче.
Сегодня мечта всей моей жизни отдавалась во мне гнилью. Потому что даже у щедрости есть цена, и она может стать запредельно высокой. Мечта в кредит. Страшно.
– Веди себя приличнее. Кукла должна подчеркивать статус хозяина, а не позорить его.
Краска залила лицо. Стыдно стало за то, что обнажила чувства. За то, что дала подсмотреть, как он за завтраком.
– Прости, – опустила глаза, но вовсе не в смирении. Вдруг искрами ненависти его убью? – Но кукла у тебя с грязной, а не голубой, кровью. Прошу учесть.
– Кто видит твою кровь за дорогой мишурой? – усмехнувшись, дьявол в человеческой оболочке жестом указал мою одежду.
– Мне раздеться? Чтобы было видно? – сказала прежде, чем подумала. Вспыхнула и решила помолчать. Все равно пока моя судьба в его власти. Пока он дергает за ниточки и рисует мою жизнь.
– Могу устроить, – с тьмой в глазах пообещал мужчина.
Меня передернуло. Но в ответ ничего не сказала, чтобы не усугублять ситуацию еще больше. Да и водитель припарковался уже и ожидал, когда мы выйдем, закончив далекую от светских тем беседу.
Дверцу открывал мне сам Левич, который вышел быстрее, чем я успела за ручку взяться. Распахнул и подал руку, но я проигнорировала и вышла сама. Павел тяжело вдохнул воздух и… И ничего не сказав, торопливо направился в сторону больших стеклянных дверей студии, будто бы не замечая тот факт, что на высоких каблуках сапожек подстроиться под его резкие шаги нереально. Точно упаду и себе шею сломаю. Потому я пошла не спеша, все равно это меня он как бы хочет впихнуть в главную роль. Причин столь щедрого действа я не видела, но решила не вникать. Может, в моей ситуации подходит пословица “меньше знаешь – крепче спишь”?
Была права с тем, что без меня Левич никуда не пойдет – он ожидал в холле, рядом со стойкой, где восседала миловидная девушка, поглядывая на часы. Едва увидел меня, то чуть не исполосовал взглядом. К счастью, только в грезах, потому что в реальности глаза на такое не способны.
– Думаю, тебе найдется роль какой–нибудь поломойки с тяжелым прошлым из западного Мухосранска, – сообщил мой “хозяин”. – Потому что дело не терпит опозданий, а успех тем более.
Я зло на него посмотрела и сцедила:
– Меня более чем устраивала моя работа в клубе и роли в театре. Однако ты меня лишил этого.
– Жить в среде комфорта – удел слабых. Идем, нас ожидают.
– А я слабая, очень слабая, – поджала губы. Терпеть не могу разборки при совершенно посторонних людях. Пускай девушка со стойки записи и сидела с совершенно отрешенным лицом, все равно все слышала. Не услышал бы разве глухой.
– Ошибаешься, Дарья. Ты сильнее, чем думаешь, – он нажал на кнопку вызова лифта.
Если была бы сильнее, то ничего бы этого не случилось. Я бы нашла выход, а не плыла бы по течению. Горько усмехнулась.
Все имеет свойство ломаться. И вот я тоже ломаюсь медленно. Со скрипом и шелестом, с болью и печалью.
Сжала ладони, впиваясь в кожу ногтями. Я боясь выпустить наружу обжигающие слезы.
Нацепила на лицо улыбку и последовала за Левичем в открывшуюся кабинку лифта. Этот день мне точно запомнится. День, когда я улыбалась, а в глазах застыли слезы, которые я не могла выпустить наружу, чтобы смыли с меня весь этот кошмар.
В кабине мы одни, если не считать наши безмолвные отражения в зеркальных стенках. Он стоял совсем рядом, настолько близко, что я вдыхала запах его парфюма вместе с кислородом.
– Даша, – вкрадчивый голос я и слышу, и чувствую кожей, – никаких сюрпризов, поняла?
Несколько секунд на него смотрела, глотая слова будто горький горячий чай, что мама заставляла пить зимой, и, едва створки лифта распахнулись на нужном этаже, ответила:
– У меня на сюрпризы не хватит оплаты.
И вышла первой, чтобы остановиться через пару шагов: дорогу я не знала, а деревянных дверей со стальными табличками много. И шум такой за ними, что я, стоящая в коридоре, все слышала. Это было неожиданно – выйти из лифта, где царила тишина, в жужжащий улей, в котором ни на минуту не останавливается работа. Особенно выделялся среди какофонии звуков мужской бас. И, судя по обрывкам слов, что до меня доносились, кто–то о–о–очень провинился.
– Что это, я тебя спрашиваю? – после вопроса разгневанный голос замолк, явно дав ответить своему собеседнику. – Актриса? Да она ж клоп обыкновенный. Верни ее обратно в клоповник, где взял. Господи, что ж мне все делать? Экспрессия нужна, Валера! Трагедия! Это же апокалипсис чувств, мать твою, а не ромашки на лугу! Ладно, следующую показывай…
– Дарья, время!
Я замерла, но ладонь, жар которой я чувствовала даже через плотную ткань пальто, немного подтолкнул вперед. К тем самым дверям, где кто–то профессионально орал:
– Стоять, я сказал! – а следующая фраза вообще можно цитировать в театре абсурда, учитывая ранее произнесенное: – Иди за успокоительным!
И, если честно, я бы тоже не отказалась от валерьянки, потому что нервы сдают. Вот даже сейчас ноги трясутся.
– Слушай, – я остановилась у самых дверей, заставив притормозить и Павла. – Может, попозже зайдем? Когда успокоительные принесут?
Вторя моим словам, из–за дверей, за которыми без сомнений сейчас находился сам Малеев собственной персоной, выскочил парень примерно моего возраста. Я еле успела отскочить, чтобы избежать столкновения, а Валера, скорее всего, это был именно он, провел ребром ладони по шее и, кивнув моему конвоиру, куда–то побежал по длинному коридору, чуть ли не врезаясь в каждого работника студии. Но, так как они не обращали внимание на Валеру, делом это было привычным. Мне резко захотелось покинуть мир высокого кино. Где здесь обрыв? Скинусь вниз с киноолимпа.
– Привыкай, – сказал Левич и дверь открыл, где подозрительно все затихло. Зря.
– Да черт бы тех, кто… – начал знаменитый режиссер, который сейчас восседал на секретарском столе с секретаршей в объятьях, но, увидев вошедшего, отпустил зардевшуюся девицу, чья помада переехала на губы Виктора Малеева. – Не ожидал тебя увидеть, друг.
– Оригинальное успокоительное нашел, – заметил Павел с усмешкой.
– Зато действенное, – пожал плечами мужчина с прической “под ноль”, подошел и протянул руку. Мой конвоир пожал крепкую режиссера ладонь с узорами татуировок на фалангах пальцев.
Я решила, что в помещении безопасно, потому вошла и, как приличная девочка, прикрыла дверь. Тут–то меня и заметили. И секретарша, и Малеев.
– Что за малышка? – обвел меня взглядом с ног до головы режиссер.
– Нашел тебе актрису для твоего “апокалипсиса чувств”, – хмыкнул Левич. Ничего себе, дьявол умеет иронизировать!
– Недурно… – протянул он.
Улыбнулась, хоть и себя превратно чувствовала, и, раз меня кое–кто не представил, сама представилась:
– Здравствуйте, – протянула ладонь. – Дарья.
– Виктор. Приятно познакомиться, – сухие пальцы сжали мои, а после поднесли к губам.
Мне стало неловко, в щеках огонь будто поселился и… Два взгляда меня обожгли и чуть ли не четвертовали. Один – знакомый океан, в котором танцевали танец моей смерти торнадо, второй – секретарши.
– Мне тоже, – поспешно отобрала свою конечность и спрятала за спину. Как–то ситуация паршивой выходит – я смотрю в глаза мужчины, который… В общем, который, а другой целует мне ладонь внезапно.
– Что на пороге стоим? Идем в кабинет! – и словно совсем не заметивший зависшую в воздухе тишину и напряженность, один из самых знаменитых режиссеров страны направился в сторону приоткрытых дверей.
Мы с Левичем пошли следом, только у самого входа мужчина задержал меня и, шепнув “не рыпайся”, настолько быстро накрыл мои губы своими, что я и среагировать не успела. Лишь в глазах слезы бессилия блеснули от этой игры на публики. Ведь специально для Виктора все.