Поэтому было необходимо уничтожить неподконтрольность как сельской, так и коронной администрации в податном деле, сделать должностных лиц ответственными за исполнение своих обязанностей и разрушить смычку между ними, минимизировав число людей, кровно заинтересованных в беспорядке.
А сделать это было возможно, только поставив все уровни управления под жесткий контроль и устранив все, что способствует беззаконию в деревне, позволяя общинному начальству манипулировать сельскими сходами и отдельными крестьянами (прежде всего – неорганизованность самих сходов).
Киселевская система управления, построенная на регламентации обязанностей всех – от министра до крестьянина, во многом, хотя далеко не идеально, соответствовала этим задачам.
За недостатком места я хочу сейчас акцентировать внимание на том, что особенно важно для моего изложения.
Киселев с самого начала заявил, что его приоритет – не интересы казны, а повышение благосостояния деревни. Достичь этого он намеревался «попечением» (читай: патернализмом), заботой о «нравственном образовании крестьян» и охраной тех прав, которые они имели, согласно Своду законов.
Необычен был и взгляд нового министра на податной вопрос в целом: «В России нельзя и скажу более, не должно в настоящем ребяческом ее положении стремиться к возвышению до последней возможности государственных доходов». А отбирать последнее у бедняка – значит выносить «приговор всякому будущему преуспеянию».
Апеллируя к Жалованной грамоте городам Екатерины II (1785) и другим законам, он трактовал цель своей реформы как переход «сельского состояния от неустройства к законному порядку, подобно тому, как Городовое положение дало устройство городскому состоянию». В случае успеха треть жителей страны получат «новое направление к нравственному и хозяйственному устройству».
Киселев был убежден, что, проводя столь масштабную перемену в жизни миллионов людей, «необходимо означить положительно пределы дарованных» им личных и имущественных прав, «указать ясно обязанности поселян и определить меру их ответственности, так как полная известность этих условий более или менее обеспечивает самую неприкосновенность прав, предупреждает нарушение обязанностей, устраняет произвол и служит залогом нравственного улучшения». Важную роль в этом сыграют также школа и «благонадежные священники».
Жизнь деревни регулировалась Сельскими полицейским и судебным уставами. Так, в первом из них было семь глав: 1) об обязанностях в отношении веры; 2) о соблюдении общественного порядка и Высочайших учреждений; 3) о сохранении правил нравственности; 4) об охранении личной безопасности; 5) о безопасности во владении имуществом; 6) о врачебном благоустройстве; 7) об охранении от пожаров. Все 112 статей устава были основаны на действующих законах.
Биограф Киселева отмечает, что его герой, «зная младенческое состояние народа, желал облегчить ему способ понять свои гражданские обязанности». Он считал эту задачу настолько важной, что распорядился о чтении Сельского полицейского устава в крестьянских училищах, а многие статьи устава были введены в тексты прописей.
В основе этих действий Киселева лежало убеждение в том, что «из полного рабства нельзя и не должно переводить людей полуобразованных вдруг к полной свободе».
Критики славянофильского толка отвергали необходимость Сельского судебного устава, считая, что крестьянам нужно было дать возможность судиться в своих делах на основании существующих у них обычаев.
Это замечание чрезвычайно важно не только само по себе, но и в контексте этой книги, поскольку за ним, как мы увидим, стоят два принципиально разных подхода к жизни крестьянства.
Тот или иной ответ на вопрос – судить ли по уставу (закону) или по обычаю – дает два варианта развития правосознания населения, а значит, и страны вообще.
Заблоцкий-Десятовский, считавший издание судебного устава «одним из лучших памятников законодательной деятельности графа П. Д. Киселева», заметил по этому поводу, что в странах, где судьи руководствуются обычным правом, как, например, в Англии, оно основано на прецедентах,
то есть на предыдущих судебных решениях, конечно, записанных. У наших крестьян ничего подобного не существовало. Оставить крестьян в отношении их домашнего суда, в особенности по проступкам, без всякого руководства, значило бы узаконить полный произвол, дать неограниченный простор диким, жестоким инстинктам необразованной массы.
Почему это правильная точка зрения?
Если мы хотим в конечном счете сделать из крестьян крепостной эпохи граждан благоустроенного, как говорили в XIX веке, государства, то в идеале они, безусловно, должны иметь единое правосознание, как в принципе его должны иметь жители любой страны – тем более такой огромной, как Россия.
Если же мы хотим получить историко-этнографический музей-заповедник русского обычного права, то можно и нужно культивировать в десятках тысяч общин на территории 5 млн км2 Европейской России обычаи, что и произошло после 1861 года.
Редакционные комиссии, многое заимствовавшие у Киселева, уберут писаное право из жизни деревни и практики волостного суда, который будет принимать решения, руководствуясь обычаем, который, как считали члены Комиссий, существовал в каждой местности.
И во множестве случаев это обернулось вакханалией беспредела, торжеством худшего, что было в людях. К чему привело оставление «без всякого руководства» крестьянского «домашнего суда», действительно узаконившего «полный произвол», можно судить по бесчисленным негативным отзывам о практике этого суда, которые содержатся в источниках.
Реформе Киселева в целом сопутствовал успех, о чем говорят ее итоги.
Из свободных казенных земель нуждавшиеся крестьяне получили около 2,6 млн десятин.
На 500 тысяч десятин были поселены 56 тысяч безземельных крестьян. Сельские общества получили в пользование свыше 2 млн десятин леса.
Из малоземельных районов на свободные земли переселилось около 170 тысяч крестьян, получивших около 2,5 млн десятин (от 8 до 15 десятин на душу).
Несравненно гуманнее стал порядок отбывания рекрутчины.
Резко сократилось число кабаков.
Школьная сеть выросла с 60 до 2536 училищ, а число учащихся – с 1,8 до 112,5 тыс., из них почти 20 тыс. девочек.
Кошмаром тогдашней деревни была оспа. К концу министерства Киселева 90 % новорожденных получали прививку от оспы. Заметно вырос штат врачей, фельдшеров, повивальных бабок, оспопрививателей, в губерниях появились постоянные больницы и сельские аптечки; скот лечили ветеринары и коновалы. Во время эпидемий устраивались временные больницы. Да, медиков было мало, капля в море. Но ведь раньше море обходилось без этой капли.
Было открыто 1178 вспомогательных касс, где крестьяне на льготных условиях получали хозяйственные ссуды (в среднем ежегодно более чем на 1,5 млн руб.). При этих кассах возникли 515 сельских сберегательных касс. Появились первые крестьянские сберкнижки, первые официальные крестьянские сбережения.
Было создано 3262 сельских запасных магазина и 10 больших центральных, которые при необходимости «довольно щедро и без больших формальностей» выдавали крестьянам помощь зерном.
Шла борьба с пожарами. Росло число церквей и богаделен. Причт получал средства на заведение опытных полей, образцовых ульев, плодовых садов и т. п.
Киселев купил в казну 178 имений, продававшихся за долги владельцев, – одна эта мера изменила к лучшему судьбу более ста тысяч человек. Он прекратил обмен казенных имений на удельные, поднял вопрос об организации выкупа государственными крестьянами занятых ими казенных земель и т. д. и т. п.
Как ни судить о реформе Киселева, эти результаты следует признать значительными. Очевиден и рост благосостояния государственной деревни. В частности, заоблачные недоимки 1820–1830-х годов упали в 1848–1858 годах до 2,08 %.
Киселев даже подготовил нечто вроде варианта Жалованной грамоты 1785 года для государственной деревни, однако при Николае I издать ее было нереально.
Резюмируем вышесказанное.
Реформа Киселева дает нам весомый повод оценить политику государства в отношении крестьянства за полтора века от начала реформ Петра I.
Закрепощение 1649 года не сразу полностью обезличило крестьянство – это произошло с введением подушной подати, в основе которой лежал ревизский счет душ. По точной мысли Н. К. Бржеского,
все крестьянство таким образом было приведено к одному знаменателю: правительство не знало ни плательщиков, ни их платежных средств; были только «души» – те несчастные души, о которых даже в исходе XVIII столетия, поднявшего на Западе знамя гуманизма и прав человека, у нас заботились отнюдь не более, чем о домашнем скоте.
Во всех действиях государства «резко проводился взгляд на крестьянина как на существо, которое живет не для себя, не для удовлетворения своих духовных и материальных потребностей, а для надобности государственной – для платежа податей.
Крестьянин XVIII столетия – это не что иное, как аппарат для вырабатывания подати; если этот аппарат находился в крепостной зависимости частного лица, он, кроме подати, вырабатывал в пользу помещика оброк и отбывал разного рода повинности».
Это очень емкие слова, за которыми – огромная часть нашей истории.
Подушная подать стала одним из факторов резкого ужесточения режима и, несомненно, повлияла на формирование образа мышления нашего народа, поставленного в необходимость гораздо большей ценой, чем прежде, оплачивать в прямом и переносном смысле не только само существование вотчинно-крепостнического государства, но и его весьма активную внешнюю политику.
Одновременно она изменила ряд коренных условий ведения ими хозяйства. Под нажимом владельцев и казны переделы земли стали неотъемлемой чертой крестьянского земледелия. И хотя крестьяне далеко не безропотно восприняли этот, по выражению И. В. Чернышева, «фискальный», или «крепостнический коммунизм», со временем уравнительное землепользование закономерно породило уравнительную психологию. Введение круговой поруки также во многом обусловило рост напряженности внутри собственно крестьянства. Она способствовала становлению многих негативных явлений, в том числе и социального иждивенчества.