[2] чем узаконенной провинцией. Однако нынче правитель города стал стар и дряхл, и за спиной у него оживились соперники-домочадцы, правдами и неправдами стремящиеся добыть себе право зваться его преемником. А один из наследных сынков — кстати, самый влиятельный — уже и не скрывает, что не прочь окопаться в стане Парфии, если станет новым правителем.
— Так что это дело проконсула Сирии, — прокашлявшись, сказал Кастор, — убедить парфян умерить свои аппетиты в отношении Пальмиры.
Септимус скептически поднял бровь:
— Вы о Кассии Лонгине? Думаете, он будет или сможет этим заниматься?
Кастор секунду-другую помолчал, взвешивая ответ.
— Думаю, Лонгину это по плечу. Он не из тех, кто у императора на побегушках. Свое высокое положение он заслужил. И если дипломатическая схватка ни к чему не приведет, Лонгин вполне сможет их разгромить на поле боя. Если до этого, конечно, дойдет.
— Мне бы вашу уверенность, — качнул головой Септимус. — Я вот слышал, в прошлый раз Лонгин быстро показал пятки, как только учуял беду.
— И кто тебе это сказал? — фыркнул Кастор.
— Да один офицер из Буширского гарнизона. Лонгин при появлении мятежников как раз находился в крепости. Он тогда, кажется, прыгнул в седло и ушмыгнул быстрее, чем шлюха из Субурры[3] потрошит у клиента кошель.
— У него наверняка были на то свои причины, — пожал плечами Кастор.
— Еще какие.
— Послушай, — хмуро обратился к подчиненному Кастор, — это не нашего ума дело, обсуждать тонкие виды начальства. Особенно на слуху у солдат. Так что держи свои соображения при себе, ясно?
— Как скажете.
Колонна продолжала спускаться по склону, когда разгулявшийся ветер с силой обдал солдат первой заметью песка. Секунда-другая, и всякая видимость окрестности сошла на нет; Кастор замедлил шаг, чтобы не потерять свое положение впереди строя, ощупью идущего в сторону лагеря. Солдаты, теснясь, ступали вперед, отгораживаясь щитами от хлестких, секущих песком взвихрений. Ближе к подножию склона тропа постепенно выравнивалась. Из-за песка и густеющего сумрака оставленная позади площадка была уже и не видна.
— Теперь недолго осталось, — сам себе пробормотал Кастор, но оказался услышан Септимусом.
— Вот и хорошо. Я первым делом, как доберусь до палатки, прочищу горло добрым глотком вина.
— Славная мысль. Может, и мне к тебе присоединиться?
Септимус запоздало пришипился, но лишь мысленно махнул рукой: эх, прощай последняя фляжка, пронесенная через пустыню.
— С удовольствием, — просипел он сквозь непогоду.
Кастор со смехом хлопнул подчиненного по плечу:
— Добрый человек! Как вернемся в Пальмиру, рассчитаюсь в первой же корчме.
— Да ладно. И на том… — внезапно Септимус с резким вдохом застыл, напряженно глядя вперед; вначале застыл сам, затем вскинул руку, веля колонне остановиться.
— В чем дело? — негромко спросил Кастор, застыв рядом. — Что там такое?
— Мне что-то показалось — там, — кивком указал Септимус вперед, в сторону лагеря. — Кажется, всадник.
Оба центуриона, напрягши слух и зрение, уставились в завихрения песка, но в них не различалось ровным счетом никого — ни пешего, ни конного; только колыхание чахлого кустарника по обе стороны от тропы. Кастор, сглотнув, через силу расслабил мышцы.
— Что именно ты видел?
Септимус, улавливая сомнение начальника, бросил на него сердитый взгляд.
— Я же говорю: всадника. В полусотне шагов впереди. Песок на секунду развеялся, и я его углядел, всего на мгновенье.
Кастор медленно кивнул:
— А может, игра света? Куст какой шевельнулся? Легко ошибиться, в такую-то погоду.
— Да говорю же я: лошадь. Что я, коня не различу? Богами клянусь! Вон там, впереди нас…
Кастор собирался что-то сказать, но тут оба разом заслышали в завывании ветра слабое металлическое позвякиванье. Звук, безошибочно знакомый всякому солдату: звон клинка о клинок. Почти одновременно послышался сдавленный вскрик, тут же погасший на ветру. Чувствуя внутри зыбкий холодок, Кастор обернулся к Септимусу и невозмутимым голосом сказал:
— Передать команду остальным офицерам: рассредоточиться в сомкнутом строю по тропе. Все делать тихо.
— Слушаю.
Отсалютовав, центурион Септимус отправился передать приказ по колонне. Пока люди веером рассыпались по сторонам тропы, Кастор сделал несколько шагов в сторону лагеря. Шальной порыв ветра ненадолго расчистил видимость, и в песчаной зыби проглянули ворота, а также обмякшее тело, пришпиленное к ним несколькими стрелами. Спустя секунду все снова заволокло клубами пыли. Кастор отступил к своему воинству, стоящему теперь на тропе четырьмя колоннами — щиты приподняты, копья под углом, взволнованные взгляды устремлены в сторону лагеря. Септимус ждал своего командира во главе центурии, по правому флангу. Рядом всходил каменистый склон в щетине поросли.
— Что-нибудь заметили?
Кастор, кивнув, подождал, пока центурион встанет бок о бок с еще одним офицером, после чего тихо сказал:
— На лагерь напали.
— Напали? — взметнул брови Септимус. — Кто? Парфяне?
— А кто еще, по-твоему?
Рука Септимуса соскользнула на рукоять меча.
— Какие будут приказания?
— Они все еще близко. В такую бурю они могут быть где угодно. Можно попытаться проникнуть обратно в лагерь, очистить его от них и запереть следом ворота. Это наш наилучший шанс.
— Вы имеете в виду, единственный, — мрачно усмехнулся Септимус.
Вместо ответа Кастор откинул с плеч складки плаща и вынул меч. Высоко его подняв, он оглядел строй, чтобы убедиться, что остальные офицеры следуют его примеру и передают сигнал дальше. Со сколькими врагами предстоит столкнуться, представить было сложно. Если у них хватило решимости штурмовать и захватить лагерь, то, по всей видимости, число их вполне достаточное. Их приближение, скорее всего, прикрыли туман над рекой и песчаная буря. Что ж, может, теперь она же прикроет и приближение к лагерю оставшейся когорты. Если повезет, то можно будет точно так же застичь врага врасплох. Кастор медленно опустил руку с мечом, кончиком по дуге указав в сторону лагеря. Сигнал прошел по всему строю и к тем слева, что были сейчас скрыты в сумраке и летучей пыли.
Кастор плашмя прижал середину меча к кромке щита и зашагал вперед. За ним потек весь строй — мерным шагом по щербатой земле в сторону лагеря. Офицеры чуть сдерживали поступь, чтобы не нарушать в движении строй. Справа склон сменился открытым пространством, куда с возвышенности стекла правофланговая центурия. Кастор с прищуром глядел вперед, высматривая малейшие признаки присутствия врага, а также очертания лагеря. Вот впереди из буйной взвеси песка и пыли проглянули разомкнутые створки ворот; по бокам постепенно очертились острия частокола, к которому сейчас стягивалась когорта. Помимо пришпиленного к воротному столбу тела, не было видно решительно никого — ни живых, ни мертвых.
Тут справа послышался дробный стук копыт; дернув на звук голову, Кастор заметил, как один из пехотинцев, вякнув, схватился за древко стрелы, пронзившей ему грудь. В пыльном вихре проглянуло неясное мельканье силуэтов; из мутных клубов прорвались конные лучники-парфяне и на полном скаку стали пускать стрелы в незащищенные правые бока римских солдат. Вот еще четверо пали наземь, а один скорчился (хотя и устоял), силясь выдрать стрелу, пробившую бедро так, что сшило обе ноги. Между тем парфяне, свесившись на своих лошадях, лихо ускакали обратно в завесу, оставив римлян потрясенно дивиться им вслед.
Почти сразу донесся крик слева: враг повел бросок уже оттуда.
— Всем вперед! — выкрикнул отчаянно Кастор, слыша позади когорты копыта прибывающих коней. — Бегом, ребята!
Упорядоченный строй сбился в бестолковую массу, бегущую к воротам; в этой толчее бежал и Кастор. На глазах у бегущих створки ворот начали неожиданно смыкаться, а над палисадом враз проглянули десятки голов. Взнеслись луки, и шум ветра перекрыло шипение стрел. Тела штурмующих беспомощно утыкались в землю; натиск захлебывался. Стрелы неослабевающим градом тарабанили по щитам, с влажным чмоканьем впивались в плоть. Страдальческие крики доносились отовсюду. С тошнотным чувством в животе Кастор понял: если сейчас же ничего не предпринять, его люди считай что мертвецы.
— Ко мне! — рявкнул Кастор. — Сомкнуться вокруг!
Воины, что поближе, повинуясь приказу, подняли щиты вокруг Кастора и сигнума[4] когорты. Постепенно число сплотившихся прирастало; их прибивал к общей массе хлопочущий снаружи Септимус. Когда в круг сбилось с полсотни человек, Кастор велел не опуская щитов отступать по тропе обратно на кручу. Поредевшая когорта медленно подалась назад в сумрак, оставляя раненых товарищей, которые отчаянно взывали не оставлять их парфянам. Кастор скрепя сердце шел дальше. Раненым уже ничем не помочь. Единственно возможное убежище для уцелевших — это недостроенное укрепление на прибрежной круче. Если до него добраться, там можно будет встать последним рубежом. Когорта обречена, но можно будет хотя бы забрать с собой в царство мертвых как можно больше парфян.
К той поре как группа отступающих достигла подножия откоса, враг разгадал их намерение и насел как следует. Вынырнувшие из сумрака всадники обратно уже не отъезжали, а, бросив поводья, неторопливо прицеливались и пускали свои стрелы: в тактике броска и отскока больше не было нужды. Всходящая вверх по тропе когорта представляла собой не вполне удобную мишень из-за сплошной стены щитов, которыми задние прикрывали передних на пути к строительной площадке. Парфяне шли следом, держась как можно ближе и стреляя сразу, как только меж щитов намечался зазор. Поняв, что щиты римлян для стрел неуязвимы, хитрецы взялись целиться по незащищенным ногам, вынуждая солдат пригибаться и таким образом затрудняя им движение вверх по склону. Но и при этом к тому моменту, как истаявшая колонна втянулась наконец наверх, к утоптанной площадке, пятеро оказались ранены. На круче все еще гулял ветер, но, по крайней мере, иссякли тучи пыли и открылась видимость над