новую специальность в пединститутах, подготовим новых педагогов и переподготовим старых. И только через 5-6 лет можно будет с этим опытом — опытом ошибок и удач — идти к детям.
— Хорошо, пусть предмет культурологический. Но ведь и культуры в нашей Федерации есть разные…
— Сегодня школьная программа состоит на 70 % из «федерального стандарта», в остальном — из так называемого регионального компонента и предметов «на выбор школы».
Так может ли конкретная школа в качестве своего и только своего компонента избрать не дополнительные уроки тенниса или компьютерного дела, а именно православной культуры? Это может быть одна школа из двадцати — но чтобы родители могли выбирать, сам выбор-то уже должен быть перед их глазами!
Свобода родителей в этом случае определяется тем, что, отдавая ребенка в ту или иную школу, они заранее знают: вот эта школа с углубленным изучением итальянской культуры, а вон та — с углубленным изучением культуры русской.
Решила школа ввести у себя такой предмет — и объявляет: через год в 8 классе начнутся уроки «основ православной культуры» (соответственно, через 2 года — в 8 и 9-м классах, через три — в 8, 9 и 10, и так далее). Родители, которым это не интересно, постепенно будут переводить детей в соседние школы. Но те семьи, у которых нет аллергии к культуре Православия, напротив, будут знать, в какую школу переводить своих детей.
Мое детство прошло на пустыре, по углам которого стояли четыре спецшколы: французская, английская, математическая и спортивная. Вопрос: а можно ли рядом с ними построить пятую школу — школу русской традиционной духовной культуры? Может ли в России быть школа, на дверях которой была бы табличка, извещающая, что это школа с изучением русского языка и русской духовной культуры (как табличка на соседней школе оповещает, что тут углубленно изучаются английский язык и английская культура). В такой школе уроки православной культуры должны быть обязательными для всех ее учеников. И не обязательными для всей округи.
Вот тогда у родителей появится выбор — в какую школу вести своих детей. Тот, кто готовит ребенка к эмиграции — может отдать его в турецкий лицей (в Москве их уже, кажется, больше десятка) либо в английскую спецшколу. Тот, для кого важнее всего здоровье его ребенка — может определить его в спортивную школу. А если ты заботишься о том, чтобы тебе не было страшно стареть в окружении детей, которых ты воспитал — может быть, тогда стоит отдать любимое чадо в школу, в программе которой есть христианская составляющая…
Это и есть вопрос, который ставит православное меньшинство (а церковные люди, люди, пытающиеся строить свою жизнь по церковным канонам, действительно в меньшинстве): может ли государственная образовательная политика содействовать сохранению нашей культуры — хотя бы в одной школе из двадцати? Или же госшкола может прививать детям только «основы хэллоуинской культуры»?
Вновь (с усталой от сотого повторения интонацией) говорю: министр предложил не Закон Божий, а основы православной культуры. И не заставил, а разрешил. Нет тут понуждения для школ.
Другое дело, что если школа изберет такой предмет — то она вправе вводить его как обязательный для целых классов. Качественное образование значит образование систематическое. Систематическое же изучение любой дисциплины требует усилия воли. Любые уроки по любому предмету несут в себе определенный элемент понуждения. Факультатив по выбору означает следующее: если в начале семестра ты записался на определенный факультатив, то в сессию ты должен будешь по нему отчитаться. А не так, что в сентябре походил, в октябре перестал ходить, а в ноябре пошел к другому профессору.
Соответственно, и в школах до начала учебного года должно быть объявлено: в таком-то классе нашим школьным факультативом будет ОПК. Если кого-то столь раздражает сама мысль о православной культуре, что ради этого он готов перейти в другую школу — это его право. Но оставшиеся будут относиться к этому предмету как к обычному — с учебным планом и отчетностью. Для них не должно быть такого выбора: или ОПК ставим седьмым уроком, или идем домой.
А вот какая альтернатива может быть: в школе номер 5 есть уроки по ОПК, а школе номер 7 — нет. Зато в школе номер 7 есть уроки Закона Божия вне расписания (кто хочет, ходит на дополнительный урок английского языка, кто хочет — на закон Божий), в школе же номер 5 их нет (да-да, в школе с ОПК может просто не быть отдельных уроков Закона Божия). А в школе 666 нет ни того, ни другого. Тут детей готовят к эмиграции из России. Что ж, это тоже законное право родителей [4]. Но ведь есть и те, кто все еще любит Россию. И не хочет становиться в ней иностранцем, не знающим языка ее культуры.
В конце концов, если школа желает увеличить число часов на изучение русской истории (или любого другого предмета), она не должна собирать подписи родителей. Не нравится — так рядом есть школы с совсем другой, далекой от русских традиций ориентацией.
На этих уроках речь шла бы не только о сюжетах икон. Понять культуру какой-то эпохи — значит понять логику людей, живущих в ней. Ну, почему Татьяна Ларина отказала Евгению Онегину? Современная девушка поступила бы иначе: наверное, брала бы деньги у официального мужа, а любовь крутила на стороне с Женей. Но для Татьяны ее клятва нелюбимому человеку была дороже, чем волнение ее сердца. Почему? Вот тут уместно поговорить о христианской аскетике. О том, что радость может быть горькой. И рождаться она может от того, что ты сдержал себя, не переступил черту.
ОПК — рассказ об огромном мире православной культуры. Это разговор не о Боге, а о человеке. Рассказ об опыте прочтения Библии разными поколениями, о том, как эта книга меняла их жизнь. Рассказ о таком человеке, который верит в Бога. Знание психологии таких людей помогает нам понять ту культуру, которую они создали и в которой хотя бы отчасти мы живем до сих пор. В итоге — планета людей станет немного понятнее.
Овладение языком культурологии важно и для самой Церкви. Потому что культурология — это умение смотреть со стороны на себя и свою веру. Само изложение христианства, наше кредо — Символ Веры — начинается со слова «верую». То, что мы свои убеждения излагаем, начиная с «верю», свидетельствует о высокой степени философской рефлексии. Человек, не обладающий опытом философско-критической самооценки, никогда не скажет: «Я верю». Он скажет: «Я знаю. Еще моя бабушка так делала. Да у нас в деревне все так делают…». «Я верю» означает: я знаю, что мое видение мира неочевидно для других. Сегодня основания нашей веры неочевидны для большинства. Попытка культурологически изложить христианство — это и есть учет вот этой неочевидности. Это попытка из режима проповеди или доказательств перейти в совершенно другой режим интеллектуальной работы — объяснения. Это не разговор в ключе «почему вы должны…», а беседа в интонации: «почему мы это понимаем так…».
Мне кажется, что такого рода работа важна и для самой Церкви — чтобы избежать перерождения в замполитов.
— В чем для наших соотечественников насущная необходимость предмета «Основы православной культуры»?
— Когда протестуют против уроков православной культуры, забывают поставить вопрос — а какая им может быть альтернатива. А альтернатива основам православной культуры — это без-основательное не-православное бес-культурье [5]. Под бескультурьем я понимаю отнюдь не просто какое-то невежественное неверие и отрицание. Бескультурье — это и религиозный «экстремизм», когда люди принимают веру, но не зная ее, не умея над ней думать, усваивают вместе с верой массу суеверий.
К сожалению, дискуссии об изучении «основ православной культуры» ведутся в каком-то искусственном мире. Очень хорошо сидеть в благоустроенном кондиционированном зале, в окружении библиотечных стеллажей и под звуки классической музыки беседовать с уважаемыми оппонентами о религиозном воспитании детей в духе полифоничности и толерантности…
Однако описанная обстановка возможна лишь в стране по имени У-топия (Неверленд, Нигдея…). Наши дети не растут в башне из слоновой кости, где они были бы изолированы от мира наркоты и навязчивой оккультной пропаганды, подаваемой ребенку вместе с боевиками и фильмами в жанре «фэнтэзи». Подростковый киногерой сегодня почти обязательно медитирует перед боем, возжигает благовонные палочки и имеет мудрого старого гуру-наставника с Востока.
Так что не надо делать вид, будто дети — это некая tabula rasa, чистая белая табличка, на которой не появится никаких религиозных знаков, если не пустить в школу священника. Религия вездесуща в жизни современных детей. Но, к сожалению, эта религия далека от Православия. Чаще всего — это ползучий антинаучный и антирелигиозный оккультизм, который входит в сознание и подсознание через культ «Гарри Поттера» [6] и через телегороскопы, через саморекламу американских саентологов и русских фашистов, через рериховскую каббалистику и через рассказы о «народных традициях». Так что восстановление свободы выбора школы, семьи и ребенка возможно только в случае, если эта всепроницающая оккультная пропаганда будет уравновешена трезвостью христианской богословской схоластики.
Увы, далеко не все директора школ столь мудры, как персонаж из сказочной книжки Григория Остера «Ужасный задачник»:
«В одной школе во время летних каникул, пока в здании никого не было, завелись черти. Когда наступило первое сентября, черти повесили на школе плакат „Добро пожаловать в ад“ и не пустили в школу учителей, а ученикам, наоборот, предложили заходить в классы и учиться, только не чтению и математике, а всякому чародейству и колдовству.
Некоторые старшеклассники, несмотря на то что учителя и директор запретили им даже близко подходить к дверям школы, поверили чертям и зашли внутрь. Но тут же об этом горько пожалели, потому что черти захватили их в заложники, завалили двери школы учительскими столами и потребовали, чтобы все остальные ученики вместе с родителями, учителями и директором сложили букеты цветок в кучу и отошли от школы на двести метров. А иначе — сейчас будет взрыв или что-нибудь еще хуже.