Чего не осталось. И от трех человек, которые были с ним в машине. В том числе и от Валерки.
— Он тоже погиб? Хотя что я спрашиваю - квартира опечатана...
— Это был результат глупой беспечности... Сашка оставил машину на два часа за домом, а Валерка перед отъездом не проверил се. Мы выехали на двух машинах, в его тачке было четверо, и в моей — пятеро. Ехали по МКАД, они шли метрах в трехстах передо мной. И только они проехали Симферопольскую трассу, как машина рванула. — Соколов запнулся. — Я не знаю, сколько туда положили взрывчатки, но в машине был полный бак, и в багажнике еще канистры с бензином — мы всегда берем с собой, чтобы в дороге не зависеть от АЗС. Рвануло с такой силой, что взрывной волной с дороги сбросило два встречных «КамАЗа». — Он замолчал, потом продолжал через силу: — Мы стояли, сняв шапки, и ничего не могли сделать. Полыхало так, что ближе пятидесяти метров подойти было невозможно. Мы просто смотрели. Четыре человека... И костер. Сгорели. Если кто-то и выжил после взрыва, то в огне все равно погиб. Когда приехали пожарные, там уже нече-го тушить было. Один пепел. Знаешь, Тань, это самое ужасное — видеть, как гибнет человек, и не иметь возможности помочь ему.
Таня плаката. Мишка сидел, подперев щеку кулаком, с задумчиво-потрясенным видом.
— Я до сих пор не могу к этому привыкнуть. Иногда кажется, что все это только приснилось — та ночь и пламя на дороге. Красное, а дым густой, черный. И я стою, мне хо-чется плюнуть на все, на бессмысленность этой затеи, но влезть в горящую машину и вытащить хоть кого-то — хоть живого, хоть мертвого. Или бежать оттуда, чтобы ничего не видеть, не слышать немого крика в голове... Мы перед самым взрывом разговаривали по рации, и я даже не запомнил его последние слова. Только, как в замедленном кино, — сноп искр, его голос оборвался, куски металла во все стороны, и пламя — багровое такое, кровавое. Помню, я заорал, как ненормальный... И мы стояли... Мне каждую ночь это снится, я уже боюсь глаза закрывать. Мы, кто это видел, спим только со снотворным, чтобы кошмары не снились — силы нужны, а уснул трудно. Таблетки пачка
Ми глушим, и не помогает. Такое не забудешь. Я смотрю на свидетельство о смерти и не верю. Он же хитрый был, как черт, недаром ведь наполовину турок, да еще и царских кровей — помнишь «12 стульев»? Сын турецкоподданного... Вот и Сашка — сын турка. Он и черноволосый из-за этого... Всегда всех дурил, всю Москву за нос провести мог, изворотливый был, везло ему постоянно... И вот — на моих глазах сгорел. — Мишка потряс головой, будто отгоняя видение, зачем-то достал из кармана бумажник, вытащил из него плотный листок голубой бумаги.
Свидетельство о смерти... Слезы покатились крупными горошинами. Таня быстро вернула документ, пошла в ванную — умываться холодной водой.
С Соколова слетела вся его суровость, даже четкие черты лица стали мягче, и теперь он чем-то напоминал обиженного ребенка.
— Миша, а почему ты Васину сказал, что Сашка в больнице?
— Ох, Таня, не надо про Васина! Это такое трепло, каких свет не видывал! Я даже думаю, не он ли стал вольным или невольным осведомителем, потому что адрес Сашки и номер его машины проще всего было узнать в институте. Я специально навешал ему лапши на уши и не имею представления, как дальше буду выкручиваться. — Он сделал паузу. — Таня, я тебя очень прошу: вернешься домой, попробуй вспомнить, не видела ли ты кого-нибудь подозрительного, когда с Сашкой встречалась. И телефон этого твоего осведомленного знакомого найди, ладно? А еще лучше — устрой встречу, вернее, договорись встретиться с ним где-нибудь в укромном местечке, а мы уж там разберемся. Найти бы человека, который следил за Сашкой... Мы бы из него все вплоть до костей вытрясли, — мечтательно сказал Мишка. — Но мы все равно найдем, я весь мир наизнанку выверну, но найду. Танюш, по-человечески прошу — помоги. Ведь он мне братом был. Я не останусь в долгу.
— Миш, не надо об этом. Я его любила не меньше, чем ты. Конечно, я помогу.
Соколов улыбнулся робко и застенчиво, отчего стал еще больше похож на ребенка.
— Хорошо, и звони мне сюда — я некоторое время буду
Жить здесь. Мне придется занять его место, это очень много шума и суеты, а у меня дома... Ну, когда дома маленький ребенок, особо не пошумишь и не посуетишься. И звони, что бы ни случилось. Любые затруднения, проблемы — сразу сообщай мне. Может, начнут прощупывать Сашкиных знакомых, и провокации возможны самые что ни на есть бытовые. Надо быть готовыми ко всему. Ладно?
— Да, конечно, — поспешно кивнула Таня. — Я позвоню сегодня или завтра вечером, скажу, как договорилась с этим парнем.
Она попрощалась и ушла поспешнее, чем следовало. И дело было не в жутком рассказе Соколова. Слежка. Значит, не только Сашка ее видел, и если ее вычислят, им уже не объяснишь, что она не имеет отношения к убийству. А на что способны русские бандиты, разъяренные гибелью вожака, Таня себе представляла отчетливо. Попасть к ним в руки ей совсем не хотелось. Тем более что Соколов подозревал: информация утекла из института. С фотографиями срочно надо было что-то делать.
Хорошенечко подумав, Таня пришла к выводу, что уничтожать компромат нецелесообразно. Витьку они поймают, она сама будет вынуждена помогать им, а он непре-менно ляпнет лишнее. Ей не поверят, что никаких фотографий больше не существует. Она вспомнила, как Сашка высказался по поводу детективного фильма, где гангстеры на протяжении полутора часов действия охотились за уликами против них и ничего не добились: «Факты уничтожать глупо. Это самое бесполезное занятие, какое только можно придумать. Факты надо обращать на пользу себе». Судя по тому, что за четыре года он ни разу не попал в поле зрения милиции, он-то хорошо умел любые факты обращать на пользу себе.
Итак, пусть факты остаются фактами. Соколову известно, что слежка была, наверняка он догадывается, что осталось что-то вещественное, и он станет искать до посинения, пока не найдет. А в ходе поисков может найти то, что совсем не нужно Тане. Нет уж, пусть найдет фотографии — по крайней мере, это то, к чему Таня готова. И он не будет после этого копать глубже, чем надо. Далее, он знает, что существует целый набор сомнительных личностей. Кто-то следил, кто-то информировал киллера, кто-то
Подозрительно много знает. Имена ему неизвестны, и он склонен предполагать, что предать мог любой человек, знавший Сашку. А самое главное — ему остается только фантазировать на тему, кто из сомнительных личностей что делал.
Витька откуда-то знал о Сашкиной смерти, он назвал истинную дату. Откуда ему, в самом деле, могло быть это известно? Это такой же факт, как и фотографии, от этого никуда не денешься. Так почему бы не совместить два факта и из двух подозреваемых людей не сделать одного предателя? В принципе, реальность от этого не сильно исказится, потому что Таня не имела никакого отношения к убийству. Просто на совести Витьки будет одним грехом больше, а Таня заработает хорошую репутацию у Соколова. И волки сыты, и овцы целы.
Конечно, Витька будет отпираться, утверждать, что фотографии принадлежат не ему, что это Таня проболталась по пьяни. Но кто ему поверит, если компромат найдут у него? Ведь с таким же успехом Таня могла бы услышать историю похождений Цезаря от Витьки, и никто не докажет, что было наоборот — свидетелей-то не существует.
Приняв такое решение, Таня вечером созвонилась с Витькой, созналась, что вовсе не сожгла фотографии, и попросила срочно перепрятать их. Витька не имел ничего против, тайником, о котором он ей говорил, он по-прежнему мог воспользоваться в любой момент. Они договорились встретиться неподалеку от станции метро «Южная», в достаточно темном и безлюдном месте. И после этого она сразу же набрала другой номер — такой знакомый, только находился по нему другой человек... Соколов был счастлив получить координаты места встречи, а время Таня намеренно назвала более позднее — чтобы успеть всучить Витьке пакет с фотографиями.
Она была так взбудоражена событиями дня, что весь вечер носилась по квартире как угорелая. Ей совсем не приходило в голову, что ее оживление выглядит подозрительным. Мать посматривала на нее искоса и с явным сомнением, временами переглядывалась с отцом, но Таня не обращала внимания на это. Ее беззаботное заявление о намерении бросить институт на последнем курсе потрясло мать, но Таню почему-то не удивило, что мать не рассердилась и не попыталась переубедить ее. Мать соглашалась со всеми высказываниями дочери, какими бы противоречивыми они ей ни казались, и Таню совсем не настораживала эта необычная робость родителей.
Спать она легла во втором часу ночи. В принципе ей не было нужды стараться уснуть пораньше — в институт не вставать. В планах на день грядущий у нее значилось: днем забрать фотографии и вечером избавиться от них. а заодно и от Витьки, свидетеля ее болтовни. Никаких сложностей не предвиделось; снимки Таня хранила у своей дальней родственницы, женщины немолодой, нелюдимой и на редкость нелюбопытной. Таня сказала ей, что в пакете лежат письма ее подруги своему парню. Якобы им родители запретили встречаться, поэтому подруга попросила Таню сохранить драгоценные для нее листочки. Под подрутой подразумевалась Лена Муравич; по Таниным планам, в случае ее внезапного исчезновения мать искала бы среди ее записей какое-либо указание на местопребывание дочери, и она заранее заготовила записку для Ленки. Ленка забрала бы фотографии у тетки, передала бы их куда следует, и каша заварилась бы — будь здоров. По мнению Тани, другие меры предосторожности принимать не обязательно. А сейчас и в этом не было необходимости — Сашки нет...
Кстати, эту записку надо бы уничтожить. Если родители случайно обнаружат ее, будут неприятности. Таня быстро разыскала маленькую писульку, разорвала ее на крохотные клочки и выбросила в унитаз. Вот так-то лучше будет, подумала она и с сознанием выполненного долга улеглась обратно в постель.
Ни с того ни с сего ей подумалось, что Ленка Муравич последнее время совершенно невыносима. Конечно, пережить смерть отца трудно, но с нею стало невозможно общаться. Когда они учились в школе, Ленка всегда была самой заводной, душой компании; хотя она не отличалась красотой, да и фигура не ахти — ноги худые, узкие бедра, плоская грудь, черты лица мелкие, «лисьи», но на отсутствие кавалеров она не жаловалась никогда. Вон, даже Мишка Соколов, уж на что красавец, «запал» на нее. Они часто встречались, куда-нибудь ездили вчетвером — Таня, Ленка, Сашка с братом. Даже после смерти Ленкиного отца такие пикники не были редкостью. Правда, потом отноше