Я — твое чудовище
1.
Камни бьют в стену. Камни бьют в тело.
Каждое попадание — изменение.
Корчась под ударами, истекая кровью, Танни радуется. Он знает: калеча плоть, камни делают ему подарок за подарком. Превращают в иное, могучее существо. Грузчик? Воин! Он встанет с мостовой, и встанет в гневе и ярости. С хищным мечом в руке. С багровым глазом во лбу. С огнем, накинутым на плечи, словно плащ. Три старца, явившись из зимней стужи — не в смертной ли судороге разума? — соединят усилия, превратятся в одного беспощадного убийцу, и звать мстителя будут Танни. Какая-то заноза кроется в этой прекрасной будущности, мешая поверить до конца. Саднит, отравляет душу сомнением. Танни — воин! — вырывает занозу с корнем. Он отомстит за отца! Он отомстит за Эльзу.
Он…
Тепло. Жарко.
Что-то давит на лоб. Нет, не ладонь сивиллы.
Отец!
…Эльза!
Страх упал с небес, вцепился когтями, окутал душными крыльями. До одури, до смертного озноба Танни боялся открыть глаза. Всего лишь миг назад он лежал на обледенелом булыжнике, под градом камней, и ничего не боялся, мечтая о мести. И вот — лежит на мягком, в тепле, задыхаясь от дурных предчувствий. Тряпье, подумал он. Бросили на пол, как для собаки. Или расщедрились на топчан? Лоб холодила мокрая повязка. С осторожностью зверька, угодившего в западню, мальчик принюхался. Он боялся выдать себя даже трепетом ноздрей. Запах жилья. Печная гарь, смолистые поленья. Ухо болит. Ой, как болит! Ноет, дергает. Спина тоже болит. И бедро. Губа распухла, как оладья. Во рту — острое, злое. Царапает. Голова? Голова, вроде, ничего. И отрезанные пальцы на ногах вспомнили, хвала Митре, что их нет…
— Хитрец. Это хорошо.
— Почему?
— Хитрецы живучи…
— Ну, не знаю.
— Хватит притворяться, парень. Посмотри на меня.
Веки дрогнули. Зрячий глаз слезился, мешая как следует разглядеть человека, раскусившего нехитрый обман. Танни моргнул, слезы потекли на щеку. Над ним склонился старик — тот, у кого лицо из разных половинок. Значит, троица — не бред помраченного рассудка. А мерцающий карбункул во лбу старика? Лоб незнакомца вновь скрывала кожаная повязка. Танни с ужасом представил, как она чернеет, обугливаясь, открывая камень-пожар, вросший в кость и мозг.
— Вы…
— Я. Что ты хочешь сказать еще?
— Вы меня спасли?
Осколок переднего зуба оцарапал язык.
— Спас, — кивнул старик без особой приветливости.
— Я…
— Ты мне благодарен. Верю. Ты мне благодарен так, что у тебя нет слов. И в это верю. Урок первый: не спеши благодарить, даже если тебя удержали на краю пропасти. Иногда пропасть — спасение, а спасение — кошмар. Как тебя зовут?
— Танни… Натан.
До сих пор все звали его Танни. Но он больше не ребенок. Отец погиб, теперь Натан — старший мужчина в семье. Пусть старик зовет его полным именем. Даже если старик — сумасшедший.
— Сесть сможешь?
Вместо ответа Танни — нет, отныне и навсегда Натан — сел. Тело откликнулось многоголосьем боли. Комната завертелась колесом. У окна в кресле, свесив подбородок на грудь, дремал второй старик — высоченный, лысый, древнее руин. Единственный, кто остался недвижен, как гвоздь, вокруг которого вертится мир. Это он сомневался в живучести хитрецов — и, должно быть, имел на то веские основания.
— Голова кружится?
Старик с повязкой на лбу видел мальчика насквозь.
— Все, уже прошло.
— Врешь. Значит, соображаешь. Я прав?
— Наверно…
— Соображай, парень. От этого зависит твоя жизнь.
— Я понял, — Натан проглотил комок в горле. — Я понял, господин.
— Зови меня Циклопом.
— Хорошо, господин Циклоп. Вы маг?
— Нет, — придвинув табурет, Циклоп сел напротив. — Теперь спроси, добрый ли я человек? И я снова отвечу: нет. Я тебя спас не по доброте душевной. Заруби себе это на носу, хитрец Натан. Ты мне нужен. Вслушайся в мои слова. В них звучит все добро нашего славного мира: «Ты мне нужен!» Большего я тебе предложить не смогу.
— Зачем я вам нужен, господин Циклоп?
В жарко натопленной комнате Натану сделалось зябко. Он едва совладал с дрожью. Руки старика лежали на бедрах, и были вовсе не старыми. Гладкая, упругая кожа; сильные пальцы музыканта. Эти руки скорее принадлежали мужчине средних лет. В сравнении с морщинистым, странноватым лицом… Словно подслушав чужие мысли, Циклоп сцепил пальцы обеих рук на колене.
— Боюсь, ты последний из изменников Тер-Тесета.
— Последний?!
— Если спасся еще кто-то, он сейчас за сто лиг отсюда. Забился в такую нору, что и днем с огнем не отыщешь. А ты — вот он. Хоть режь тебя, хоть с кашей ешь.
— Что вы хотите со мной сделать?
— Еще не знаю, — Циклоп задумчиво поскреб подбородок. Под его взглядом мальчик чувствовал себя тушкой кролика под секачом умелого повара. — Ты только начинаешь меняться. Это кстати. Грозный Митра, как же это кстати! Я буду за тобой наблюдать. Буду тебя изучать. Возможно, ставить опыты…
— Опыты? Это как?
В ожидании ответа Натан весь покрылся испариной. Циклоп, как нарочно, не спешил. Встал, прошелся по комнате. С помощью кочерги открыл раскаленную печную дверку, подбросил поленьев в огненное нутро. Вернулся, снова взгромоздился на табурет.
— Опыты и пытки — родные братья. И те, и другие бывают болезненными. И те, и другие ставят одну задачу: постижение истины. Так говорила Инес ди Сальваре, а она знала толк в истине. Где кроется истина, хитрец Натан? В сердцевине. Значит, — Циклоп сунул в руки мальчику жестяную кружку, доверху полную рябинового чая. Чай остыл, был еле-еле теплым, — нужно узнать, что творится у человека внутри.
— Вы будете меня резать?!
Чай выплеснулся мальчику на ноги. Был бы кипяток — ошпарил бы, как пить дать. С минуту Натан, да и Циклоп — тоже, смотрели на кружку. Жесть уступила давлению, от пальцев остались глубокие вмятины. Еще чуть-чуть, и Натан скомкал бы посуду в кулаке.
— Резать? Хорошая идея, — кивнул Циклоп. Казус с кружкой, судя по всему, позабавил его. — Но не сразу. Посмотрим, что мне удастся выяснить менее радикальными способами.
— Господин Циклоп! Вы же не разбойник! — зачастил Натан, пытаясь успеть. Казалось: если он не сумеет убедить, умолить, Циклоп прямо сейчас достанет огромный ножик и разделает мальчика в лучшем виде. — Вы хороший человек! Вы мне жизнь спасли! Вас самого убить могли! А вы не побоялись… Зачем меня резать? Вы маг, вы просто скрываете от меня. Вы и так все узнать можете. Вы узнайте, а потом отпустите меня домой. Ладно? А я вам по гроб жизни… все, что захотите…
Циклоп слушал, не перебивал. Дождался, пока Натан умолкнет, выдохшись. Достал вышитый рунами кисет из желтой замши, вытряхнул на ладонь пахучий комочек смолы. Отправил в рот, принялся с задумчивостью жевать.
— По гроб жизни? Все, что захочу?
Натан поспешно закивал.
— Урок второй: не бросайся дурацкими обещаниями. Если я расскажу тебе, чего может захотеть добрейший с виду дедушка… Тебе будут сниться кошмары до конца жизни. Симон, не желаешь просветить молодого человека?
Высоченный старец в кресле спал, равнодушен к просвещению.
— Нет, так нет. Симон у нас молчун. Домой тебе нельзя, хитрец Натан. Небось, все соседи знают, куда тебя водили. Запоют хором: в Янтарный грот…
— Знают, — понурился Натан.
— Прикончат тебя, парень. Не сегодня, так завтра. И за наградой побегут.
— За какой наградой?
— Не знаю. Но уверен: будет награда. Скажем, десятина с имущества изменника. Остальное — в казну. Лучшая в мире подать: народ сам доносит, сам собирает, а казне — доход.
Натан с надеждой поднял взгляд на Циклопа:
— А если через неделю? Через месяц? Год?
— Обратись к провидицам, они скажут. Я не возьмусь. Ах да, провидиц тоже извели…
— Как же так? Там мама… — слезы градом катились по щекам. Зрячий глаз и незрячий старались вовсю. Натан ничего не мог поделать с предателями. — Я в порту работать хотел. Грузчиком. Как отец… Отец из-за меня… спасал, как мог… Один против всех! Его убили, а я…
— А ты выжил, — пожал плечами Циклоп. — Значит, твой отец погиб не зря.
— Зря! — закричал Натан, срывая горло. — Зря! Лучше бы он остался жив, а я сдох! Мне теперь даже домой нельзя! Мама с ума сойдет… Решит, что меня тоже убили… За что?! Что мы им сделали?!
Мальчика трясло, как в лихорадке.
— Жизнь не знает справедливости, — сказал Циклоп, когда Натан упал на топчан и зарылся лицом в подушку. — Жизнь и жестокость растут из одного корня. Хватит нюни распускать! У тебя хотя бы мать жива. Мне повезло меньше.
Старец в кресле проснулся. С интересом взглянул на Циклопа, ожидая продолжения. Чуть раньше сам Циклоп с похожим интересом рассматривал Натана. В комнате стало ощутимо теплее, как если бы чувства древнего старца имели природу огня.
— Симон, Симон, — покачал головой Циклоп. — По-прежнему падок на новенькое, да? Помнишь, что я сказал тебе в башне Красотки, когда ты собирался испепелить меня?
— Да, — кивнул старец по имени Симон. — Ты заявил, что я тебя не знаю. Ты был взволнован, и нес чепуху. Впрочем, ты всегда несешь чепуху.
— А что ответил мне ты?
— Что за двадцать лет я сто раз видел тебя у Красотки.
— Ты видел меня и раньше, — рассмеялся Циклоп. Смех его, как и руки, не знал тягот возраста. Так смеются еще молодые, в сущности, мужчины. — Просто запамятовал. Я был не из тех, кто запоминается. Хорошо, слушайте. Урок третий, хитрец Натан: отцы часто гибнут, защищая сыновей. Мой тоже бился один против многих. И что? Его труп достался воронам. А меня обрекли на тьму, рядом с которой мрак могилы — солнечный денёк…
2.Сын Черной Вдовы
Безвинно я качался в колыбели,
Когда меня колдунья закляла
И я повлекся по дорогам зла,
Срывая ледяные асфодели.
По гребням скал, что призраки обсели,
Вблизи щелей, где залегала мгла,
Незримая рука меня вела
На встречу с Бесом в адской цитадели.
Тьма клубилась плотным облаком. Сколько ни напрягай зрение — ничего не увидишь. Но Краш знал: если, наоборот, расслабиться, перестать до рези в глазах всматриваться в окружающий мрак и зажмуриться, оставив лишь крошечные щёлки между век — тьма начнет твердеть, застывая черным воском. Спустя дюжину ударов сердца можно будет разглядеть стены пещеры, сочащиеся влагой, плиту из полированного гранита, закрывающую вход, и широченный лаз под потолком, откуда веет теплом с легким запахом мускуса.
И еще — тлена.
Умение видеть в темноте пришло к нему недавно. Пять дней назад? Неделю? Краш потерял счет времени. Поначалу он считал дни своего заточения: еду и воду приносили раз в сутки. Но скоро он сбился со счета. Числа в голове стали путаться, и Краш бросил это бесплодное занятие. Какая разница, сколько он здесь: месяц или больше? Вот «темное зрение» — другое дело. С его помощью когда-нибудь удастся бежать из подземелий Шаннурана.
Едва придя в себя после безумного кошмара, куда его без жалости швырнули руки подземных воинов-а'шури, он мыслил лишь о побеге. Он вырвется из адских темниц, доберется до Аккарии и расскажет о страшной участи, постигшей деревню… И о несметных сокровищах, хранящихся в пещерах а'шури! Король Этнагон двинет на врага свою непобедимую армию. Пускай не для того, чтобы покарать зловещую расу, изрывшую тоннелями корни гор; пусть ради сокровищ — главное, погубителям деревни придет конец!
А если Крашу не поверят, он найдет могущественного мага, напросится к нему в ученики — ради мести он готов обречь собственную душу на заточение в нефритовом зеркале! — и когда выучится, громами и молниями обрушит своды пещер на головы а'шури!
Для начала требовалась сущая безделица: удачный побег.
…В первый же день мальчик на ощупь обследовал дверь и стены. В итоге он убедился: его сил не хватит на то, чтобы отодвинуть гранитную плиту, даже если ее и не запирает снаружи хитроумное устройство. Влажные стены в известковых потеках лишили Краша надежды на тайный ход. Но мальчик не отчаялся. Может быть, ему удастся проскользнуть мимо стража, когда тот принесет еду?
Краш с наслаждением убил бы тюремщика. Увы, ребенку не одолеть взрослого воина. Зато в проворстве он мог потягаться с угрюмым стражем. Едва гранитная плита со скрежетом двинулась с места, узник рванулся вперед. Миновав опешившего тюремщика, он не успел сделать и трех шагов, как оступился в непроглядном мраке, царившем за пределами пещеры, полетел вниз по гладким ступеням и лишь чудом не свернул себе шею.
Очнулся Краш на прежнем месте. В наказание за побег его оставили без еды. На полу стояла лишь глиняная плошка с водой. Мальчика терзали опасения, что голодом кара не ограничится. Его изобьют? Подвергнут мучительным пыткам? Нет, никто не явился истязать беглеца: о нем словно забыли. Дурея от скуки, густо замешанной на страхе, Краш вновь начал обследовать пещеру — и обратил внимание на слабый ток воздуха, идущий сверху.
Путь к спасению?!
Он рискнул вскарабкаться по скользкой стене. Подтянулся, уцепился пальцами за шершавый край тоннеля — и его накрыла волна беспредельного, физически ощутимого ужаса, швырнув обратно на пол темницы. Вслед за ужасом, который сжал внутренности Краша в пульсирующий комок, из тоннеля надвинулся шелест — сухой и ритмичный. Казалось, чешуйчатый змей-гигант, реликт ушедших в небытие эпох и эонов, приближался сейчас к пленнику, покрывшемуся холодным потом.
Увы, это был не змей.
По тоннелю двигалась Черная Вдова.
Шорох за каменной дверью вырвал его из воспоминаний.
Она?!
Нет. Она приходит из глубин преисподней, откуда в лабиринт Шаннурана плывет ослабленный жар геенны. Из-за этого здесь вечно царит противоестественная, влажная духота. А дверь открывают люди. А'шури, пасынки Черной Вдовы.
А'шури сами боятся своей жуткой «мачехи»!
Краш оскалился в злорадной улыбке. А вот он ее не боится. Ни капельки. Ну, почти ни капельки… Он различил тихое шлепанье босых ног по ступеням. В последнее время слух и обоняние мальчика сильно обострились, выйдя за грань человеческих качеств. Скрежет плиты резанул по ушам. Знакомый страж — Краш различал его во тьме, как мощную фигуру, сотканную из тускло-багровых отблесков — принес скудную порцию еды и плошку с водой. Еды мальчику не хватало. Сперва он заподозрил, что это — часть пытки, но скоро узнал, почему его держат впроголодь.
А'шури хотели, чтобы он питался млечным соком.
Сейчас, зная, в какой стороне находятся ступени, ведущие в глубину подгорного лабиринта, он, пожалуй, рискнул бы на повторное бегство. Проскользнуть мимо тюремщика; пользуясь умением видеть в темноте, ринуться по тоннелям вверх…
Краш дождался, пока плита встанет на место, и жадно набросился на еду, пальцами выгребая из миски склизкую массу. Грибы, коренья, лохмотья вареного мяса… Сперва он даже представить боялся, чье мясо варилось в котле а'шури. Какие пустяки! Надо выжить любой ценой, окрепнуть — и тогда… Мальчик тщательно облизал пальцы, затем — миску, и отхлебнул воды. Воду следовало беречь. Неизвестно, когда он получит очередную возможность вдоволь насосаться млечного сока, который — и еда, и питье. Сок не такой уж гнусный на вкус, как показалось вначале. Еда тоже больше не вызывает тошноту. Ну, пованивает тухлятиной — что с того? А грибы попадаются вкусные…
Снова шорох.
Краш прислушался. Нет, ничего похожего на знакомый шелест чешуи и ритмичное царапанье когтей по камню. Выбрав место посуше, он улегся на пол пещеры и стал вспоминать, как судьба швырнула его в объятия Черной Вдовы.
…А'шури напали на деревню безлунной ночью, когда небо затянула мглистая пелена туч, и даже свет далеких звезд не достигал забывшейся тревожным сном долины. Предчувствие беды носилось в воздухе в последние дни. Ах, будь это простой разбойничий набег! Разбойникам нужна добыча, и деревня откупилась бы. Налетчики тоже нуждались в добыче, но иного рода. Возможно, кому-то из земледельцев удалось спастись бегством, хотя вряд ли. Воины-а'шури видели в темноте, как совы.
Краша разбудил отчаянный крик, полный муки и ужаса. Ночь полнилась звуками: лязг металла, топот ног, надсадное дыхание. Зашелся лаем цепной кобель Бортус. Лай оборвался, на смену ему пришли вопли людей, треск, хриплые проклятия. За стеной тяжко шагнул к двери отец.
Скрип петель.
— Бегите к лесу! Я их задержу!
Взвизг стали, влажный хруст.
— Подходите, ублюдки! Мой меч заждался! Ланга, Краш, Нитта — скорее!
Краш вскочил с лежанки, ухватил за руку сестренку — та спросонок терла кулачками глаза — и бросился к выходу.
— Краш, Нитта?!
— Мы здесь, мама!
— Бегите!
Ночь плеснула в лицо жирной копотью мрака, разорванного охристым пламенем. Во дворе полыхала копна сена. Копну, бросив факел, поджег отец. Нападавшим свет был не нужен. А'шури смутными тенями скользили за пределами освещенного круга, подбираясь к хозяину дома. Отец стоял в двух шагах от двери, занеся над правым плечом окровавленный меч. У ног его в маслянистых лужах скорчились два мертвеца. Боевое безумие мало-помалу овладевало отцом, в прошлом — единственного из телохранителей лорда Плимута, кто выжил после Адрасского мятежа.
— Уходите…
Отец спиной почуял семью, в страхе замершую на пороге. Голос его напоминал рычание медведя. Глаза следили за тенями во мгле.
— Ну же! В лес!
На бегу Краш оглянулся, успев заметить: перед отцом выросла жуткая черная фигура. Существо передвигалось на двух ногах, но человеком оно не было! Отец наискось рубанул мечом, тварь с металлическим звоном отбила удар рукой и прыгнула на отца. Оба покатились на земле, и тьма извергла из себя…
Мальчик не разглядел — кого именно. Ночь ожила, ухватила его за шиворот и поволокла дальше. Рядом заходилась в плаче Нитта. Вскрикнула мать — крик перешел в задушенный хрип и смолк, словно матери заткнули рот кляпом.
Дорогу к горам он запомнил плохо. Перед глазами стоял двор, освещенный костром, и отец, на которого прыгает двуногая тварь с железными руками. Их тащили к Шаннуранскому кряжу два дня. Вернее, две ночи. В деревне были уверены, что дневного перехода воинам-а'шури не одолеть: подземные жители скверно переносят солнечный свет. Даже в лунные ночи они прячутся в горах. Так утверждал старейшина Тингам. А знахарь Вахур считал, что никаких а'шури под Шаннураном нет, и все это — детские сказки.
Деревня чувствовала себя в безопасности, и зря.
Лазутчики а'шури отыскали дневное укрытие — заброшенные алмазные копи. Там, отправившись в поход, они пересидели день, и там же вместе с пленниками переждали светлое время на обратном пути. К исходу второй ночи, когда небо на востоке начало сереть, они вошли в подгорный мир Шаннурана.
— Чш-ш-ш…
Краш вынырнул из скорбной реки памяти. Бархатный мрак лаза под потолком звучал знакомым шелестом. Сердце дернулось, как зяблик, угодивший в силки. Накатил страх, но этому чувству было далеко до той волны дикого, животного ужаса, накрывшей мальчика, когда он впервые услышал шелестящие звуки. К страху примешивалось возбуждение — болезненное и лихорадочное.
Предвкушение?
Звук нарастал. Он заполнил всю пещеру. Краш попятился к стене, чтобы дать место существу, двигавшемуся сейчас по лабиринтам Шаннурана. Черная Вдова была огромна. Появляясь в пещере, она занимала большую часть свободного пространства. Обострившимся зрением мальчик различил слабое фосфорическое мерцание во тьме лаза. Через секунду в пещеру протиснулась голова Вдовы. Гладкую, словно полированную голову, покрытую шипами и наростами, сразу за желтыми глазами обрамлял венчик подвижных щупальцев. Щупальца колыхались, как водоросли в воде. Тварь приоткрыла узкую пасть, обнажив ряды острых и загнутых зубов — не белых или желтоватых, а багрово-красных, с влажным отливом. Зубы чудовища, казалось, обильно кровоточили.
Черная Вдова улыбалась пленнику.
Зачарованный зрелищем, мальчик не сообразил, что без труда различает цвета в кромешной тьме. Зрение становилось все острее. Впервые Крашу пришло в голову, что Черная Вдова по-своему красива. Прелесть давно минувших эпох человек воспринимал как уродство, способное свести с ума.
Помедлив, Вдова начала протискиваться в темницу целиком. Гибкое тело искрилось крошечными блестками; текло струей лунного света, просеянного сквозь решето облаков. Вот объявилась первая пара лап с цепкими и длинными, почти человеческими пальцами; вторая пара… третья…
Смертоносный хвост плетью обжег стену, сворачиваясь в тугой клубок, чтобы случайно не задеть мальчишку. Черная Вдова оказалась рядом. Краш чувствовал на лице прохладное, отнюдь не смрадное дыхание твари. Всякий раз он ждал зловония — и всякий раз удивлялся, не ощутив его.
Мускус и тлен.
Никто не смог бы сказать, была ли Черная Вдова, реликт далеких эонов, по-настоящему живой с точки зрения теперешнего мира.
Раздвоенный язык коснулся лица Краша, слизывая грязь и пот. Скользнул ниже: шея, грудь, живот… Мальчик без лишней спешки поворачивался, давая Вдове возможность облизать пленника с ног до головы. Скажи кто в деревне, что Крашу придется мыться подобным образом — он бы счел, что собеседник рехнулся. Впрочем, еще вопрос: насколько сохранял здравый рассудок сам Краш, подставляя тело ласкам «вдовьего» языка?
Закончив мытье, Черная Вдова отстранилась. На Краша глянул круглый, светящийся медовой желтизной глаз. Провал зрачка пульсировал, меняя форму. В темной пучине клубился рой бриллиантовых пылинок, словно там плясали тайны Вселенной, затягивая чужую душу в омут. Невероятным усилием Краш опустил глаза, уставясь в пол — как раз в тот момент, когда Вдова мигнула, обрывая наваждение.
«Она поняла! Поняла, что я не выдержу ее взгляда…»
Похоже, тварь испытывала к узнику привязанность сродни материнской. Страшней всего было то, что узник начинал отвечать ей взаимностью. Слипшиеся волосы на голове Краша встали дыбом. Нет, только не это! Он согласен терпеть ласки Черной Вдовы, но любить монстра-людоеда?! Мальчик вызвал в памяти образ своей матери, которой не видел с момента нападения на деревню. Тело твари придвинулось, окружило, прижимая его к себе — и материнский образ, не оформившись до конца, канул в небытие.
Наступило время кормления.
Гладкие аспидно-черные чешуйки на брюхе Вдовы встопорщились, раздвигаясь и щекоча тело Краша. Меж ними выдвинулись десятки плотных мясистых бугорков. Краш медлил, хотя голод и жажда усилились. Инстинктивно он старался оттянуть главный момент, зная, что не выдержит — рано или поздно припадет губами к одному из сосцов. Объявляясь в пещере, тварь дала понять узнику, что от него требуется. Голод и напор чужой воли толкнули Краша на этот безумный шаг. Его едва не стошнило от омерзения. Он сделал пять-шесть глотков — и Черная Вдова, почуяв состояние «приемыша», убралась из темницы.
В следующие разы было легче.
Теперь Краш с нетерпением ждал очередного визита Вдовы. Вязкий, кисло-терпкий сок вызывал у него рвотные позывы при первом глотке, но мальчик легко подавлял их, продолжая сосать. Вскоре он отваливался от брюха твари, как сытая пиявка. Глаза слипались, и Краш уже не видел, как хозяйка Шаннурана покидает пещеру.
Он спал.
…Пленников волокли по тоннелям, в липкой темноте. Наконец впереди замерцал призрачный зеленоватый свет. Живым ручейком процессия влилась в чашу подземного зала. Колоссальный купол терялся в вышине. Сталактиты и сталагмиты торчали клыками Левиафана, звеня капелью. Кое-где они срослись в причудливые колонны, соединив пол и потолок. Стены покрывала губчатая масса, напоминая плесень, разросшуюся в теплом и влажном климате. Холодные сполохи образовывали над головами перламутровое облако. В его отблесках а'шури походили на толпу восставших из гроба мертвецов — нагие, коренастые, с бледными, исполненными сладострастного ожидания лицами. Гнилостное мерцание плесени являлось единственным светом, который выносили их глаза. Слитное дыхание толпы служило фоном для музыки, ритмичной и заунывной. Краш не сразу увидел в руках у ближайших а'шури тугие бурдюки, откуда торчали короткие, толстые трубки. В первый миг он решил, что это какие-то животные. Его передернуло от отвращения: а'шури подносили «животных» ко рту и дули в них!
А бурдюки гнусаво ныли в ответ.
Пленников подвели к алтарю. Выстроили вдоль сторон каменного треугольника, испещренного рунами: взрослых — отдельно, малышей — отдельно, и наконец — детей постарше. Рокот усилился, плесень на стенах вспыхнула ярче. Сильный, неожиданно глубокий голос затянул:
— Х'орбар фузган!
— А'шур ниган! — откликнулась толпа.
— Х'орбар фузган!
— А'шур ниган!..
Во мраке одного из тоннелей что-то шевельнулось. Вглядываясь в темноту, Краш мельком отметил, что а'шури избегают толпиться у этого тоннеля. От него к алтарю вел широкий проход, освобожденный толпой. Мигом позже тоннель вспучился расцветающим черным лотосом, рождая создание, какого Краш не видел в самых кошмарных снах. Шестилапый гигант, длиной в тридцать локтей, извиваясь всем телом, двинулся к алтарю. Вокруг головы чудовища покачивался венчик щупальцев. Хвост разделялся на семь змеевидных отростков, каждый из которых оканчивался смертоносным жалом, на манер скорпионьего. В пасти влажно блестели кроваво-красные клыки. Тварь растягивала удовольствие, наслаждаясь беспомощностью жертв. Пленников парализовало страхом, а может быть, гипнотическим взглядом демона преисподней.
— Х'орбар фузган! — возликовала толпа.
Краш закрыл глаза, чтобы не сойти с ума. Дальнейшее он мог только слышать. Шелест чешуи, вкрадчивый скрежет когтей по камню пола. Смолкла музыка, терзающая нутро. Тишина не принесла облегчения. Тело, покрывшееся «гусиной кожей», сотрясал озноб. Сдавленный, полузадушенный крик — и всхлип, краткий и влажный. Не думать, не пытаться даже представить, что означают эти звуки! Гул толпы…
Мокрый и гибкий хлыст коснулся груди. Краш перестал дышать, желая поскорее умереть. Мальчик представил, как тварь разевает пасть — и сознание не выдержало. Тьма под веками сменилась мраком беспамятства.
Позже он ненадолго пришел в себя. Хозяйка Шаннурана исчезла, вместе с ней исчезли и остальные пленники. А над Крашем творили обряд, изощренный и причудливый. Седой а'шури, распластав мальчика на алтаре, покрывал его грудь и живот тайными письменами. Гудели бурдюки с трубками; вспыхивали и гасли пятна плесени на стенах. Десятки горящих глаз окружали Краша, смрадно-приторный дым туманил разум — и вновь смыкались края обморока…
Разбудил Краша скрежет двери. Спал он недолго, и был все еще сыт. Что-то случилось? Любое, самое незначительное происшествие волшебным образом превращалось для мальчика в событие, нарушая унылое однообразие дней. Задержавшись в проеме, тюремщик внимательно оглядел пещеру. По пленнику он лишь скользнул беглым взглядом. Кажется, а'шури ожидал увидеть здесь…
Что?
А'шури замер. Икнув, разинул рот — и оттуда плеснула черно-багровая, блестящая кровь. Страж мягко осел на пол. В глаза Крашу ударил ослепительный свет. Он зажмурился, прикрыв для верности глаза руками, но память успела запечатлеть неимоверную, невозможную для подземелий Шаннурана картину. Над мертвым тюремщиком склонился человек. Правой рукой гость извлекал кинжал, глубоко вошедший в спину а'шури, а левой доставал из-под плаща фонарь.
В фонаре пылала масляная лампада.
— Проклятье! — выругался пришелец, обтерев кинжал о набедренную повязку убитого. — Клянусь рогами Сату-Пшат! Здесь тоже ничего…
Краш неуверенно встал.
— Гляди-ка ты! Находка! Ладно, пошли… Не оставлять же тебя здесь? Только тихо!
Краш судорожно кивнул и двинулся за пришельцем в сторону памятных ступеней. Лишь сейчас до него дошло, что он свободен. Свободен! Радость оказалась тусклой, неубедительной. Обругав себя за тупость, Краш тронул спасителя за край плаща.
— Нам не туда! — шепнул он. Гортань за время долгого молчания отвыкла от речи, как глаза — от света. — Этот путь ведет вниз, в подземелья!
— Знаю, — спаситель не обернулся. — Но я уйду отсюда с Оком Митры, или останусь здесь навсегда! Держись рядом, малыш. Где эти могильные черви прячут сокровища?
— Внизу? — предположил Краш.
— Я бы на их месте поступил так же…
На ходу, свыкнувшись с фонарем, Краш рассматривал спасителя. Рослый, широкоплечий, длинные волосы стянуты ремешком. Когда мужчина останавливался, озираясь, можно было разглядеть волевое лицо с высокими скулами. Под плащом незнакомца обнаружилась шерстяная туника, туго подпоясанная ремнем. За ремень были заткнуты три кинжала: длинный и два коротких. На одном боку висел меч в потертых ножнах, на другом — тыква-долбленка с водой. Незнакомец производил впечатление человека решительного и бывалого.
Рядом с ним Краш чувствовал себя в безопасности.
Неожиданно мальчик услышал шаги — эхо едва различимого звука, тихое сотрясение камня под ногами. Он взглянул на спасителя, но тот, похоже, ничего не заметил.
— Сюда идут а'шури.
— Много?
— Шестеро. Ты их убьешь? Или мы спрячемся?
Незнакомец ни на миг не усомнился в сказанном. Качнув фонарем из стороны в сторону, он углядел тесный проход слева — и скользнул туда, пряча фонарь под плащ. Краш, щурясь, последовал за ним. После яркого света требовалось время, чтобы восстановить «темное зрение». Присев в расщелине на корточки, мужчина укрылся плащом с головой, подоткнув края так, что ни единый лучик не пробивался наружу. Краш скорчился рядом, выглядывая из-за плеча. Когда а'шури гуськом прошли мимо, и шаги их стихли в глубинах тоннелей, мужчина высунул голову из-под плаща, подмигнул спутнику — и продолжил спуск в недра Шаннурана.
Ступени закончились. Масляные блики фонаря мазнули по гранитной плите, сестре-близняшке той, что охраняла тюрьму Краша. Мужчина осмотрел плиту, усмехнулся и нажал на малозаметный выступ в стене. С тихим скрежетом плита убралась прочь, открывая проем.
Обнажив меч, незнакомец посветил внутрь.
— Сколько ж вас тут… — с разочарованием буркнул он.
Эта пещера оказалась крошечной: пять шагов в длину и три в ширину. В углу, прикован к стене толстыми, лоснящимися в свете фонаря цепями, скорчился старик в грязном рубище. Космы седых волос падали ему на лицо. Когда старик поднял голову, щурясь от света, стало видно, что рот пленника зашит суровыми нитками.
— Колдун, — с уверенностью заявил русоволосый.
Как он с первого взгляда сделал подобный вывод, осталось для мальчика тайной. Старик, как старик…
— Руки сковали и рот зашили, чтоб не мог творить заклинания, — пояснил спаситель в ответ на невысказанный вопрос, и обратился к пленнику. — Думаю, у тебя есть немалый счет к подземным ублюдкам. Если я тебя освобожу — поможешь мне?
Старик кивнул.
— Отлично. Хороший колдун всегда кстати. Конечно, если он на твоей стороне…
Незнакомец извлек из-за пояса короткий, бритвенно-острый кинжал и рассек им нити, стягивающие губы пленника, с ловкостью опытного лекаря. Колдун глубоко вздохнул, глаза его прояснились.
— Симон Остихарос, маг из Равии, — представился старик тихим, неожиданно ясным голосом, слизнув с губы капельку крови. — Можешь звать меня колдуном, мне все равно. Кто ты, воин?
— Меня зовут Вульм. Вульм из Сегентарры. Сам освободишься, или тебе помочь?
— Сам. Она приходит пить мою силу…
Краш понял, о ком говорит Симон.
— Но у меня в жилах еще осталась толика огня! О-о, вы пожалеете! А'шури, дети геенны, гнилая плесень… Вы стократ пожалеете о том, что посягнули на Остихароса Пламенного!
Глаза старика сделались пронзительно-синими, как небо, очистившееся после дождя. С израненных губ сорвались удивительные слова, зашипев во тьме пещеры, будто слюна на огне:
— Аршшах г'хар! Иль-ферра-оро рубиго суджш!
Краш охнул от изумления. Блестящий металл кандалов, сковывавших запястья и лодыжки мага, покрылся густой ржавчиной. Мигом позже цепи прогнили насквозь и прахом осыпались на пол пещеры. Колдун медленно, с усилием поднялся, хрустнув коленями.
— Славная шутка, — одобрил Вульм. — Я в тебе не ошибся, Симон. Может быть, ты знаешь, где эти исчадия прячут Око Митры?
— Око Митры? — маг с интересом поглядел на спасителя. — Да, оно стоит того, чтобы рисковать головой. Нет, воин, я не знаю, где пасынки Черной Вдовы прячут свое сокровище. Не знаю, но предполагаю.
— Тебе известна дорога туда? Покажешь?
— Нет, неизвестна. Да, покажу, — загадочно ответил старик.
Вокруг губ мага не осталось следов от ниток. Морщинистое лицо Симона отчасти разгладилось, он выглядел уже не таким дряхлым, как пару минут назад.
— Не будем зря тратить время.
Старик, мужчина и мальчик двинулись по лабиринту Шаннурана, все глубже погружаясь в недра земли. Коридоры и тоннели ветвились и пересекались. Слух людей улавливал хлопанье перепончатых крыльев, адский хохот, летевший из самой преисподней, отдаленный плеск подземной реки. Симон шел впереди. Они ни разу не уперлись в тупик, не попали в засаду и не встретились ни с кем из существ, обитавших во мраке.
Внезапно Вульм остановился:
— Не лучше ли было свернуть направо?
— Можно и направо, — согласился Симон. — Там нас ждут гостеприимные объятия таких тварей, о которых тебе лучше не знать. Твой меч и моя магия для них — лакомый кусочек. Мальчишка, пожалуй, сумел бы удрать, и то вряд ли…
Остаток пути они проделали в молчании.
Тоннель окончился тупиком, упершись в стену с вырезанным на ней изображением: двуглавый и четырехрукий демон терзает человека, корчащегося от боли. Ниже шли глубоко вырубленные знаки, от одного вида которых у Краша начал мутиться разум.
— Письмена Ушедших, — предупредил старик. — Не смотрите на них, если хотите остаться в своем уме.
— А ты?
— Я умею смотреть и не видеть. Я умею видеть и не смотреть. Я — маг.
— Ты в состоянии их прочесть?
— Кто может прочесть письмена Ушедших? Мудрецы отступились, глупцы впали в безумие, а храбрецы сгинули без следа. Пожалуй, храбрецы ближе других подошли к разгадке, и за ними явились.
— А открыть дверь в стене?
— Еще ребенком я рушил стены вдесятеро толще этой. Здесь нет ловушек, воин. Опасность таится внутри.
— Не забывайся, колдун. Это я вытащил тебя из каменной могилы, а не ты — меня. Действуй!
— Хорошо. Зажмурьтесь, чтобы не ослепнуть.
Даже сквозь плотно закрытые веки Краш ощутил ярчайшую беззвучную вспышку. После нее фонарь Вульма казался искоркой, готовой угаснуть в любую секунду. Когда мальчик открыл глаза, стена исчезла. Казалось, ее унес высеченный на камне демон. Но демон улетел недалеко — в пещере, открывшейся взгляду, мерцало багровое зарево, освещая огромную статую, двуглавую и четырехрукую, с чудовищно искаженными пропорциями. У ног статуи покоились два изваяния, изображавшие миловидных девушек, окаменевших от ужаса. На лбу той, что постарше, и чьи черты, в отличие от печальной одухотворенности лица младшей, хранили странную отрешенность, играл кровавый отблеск.
— Клянусь копытами Даргата! Око Митры!
— Не произноси всуе Имен и Прозвищ! Демоны являются, когда их зовут по имени.
— Милости просим! Им тут найдется, чем заняться. Вцепятся в глотку а'шури, а мы под шумок унесем ноги с добычей…
Кроме статуй, в пещере не обнаружилось ничего примечательного, за исключением сундука, покрытого слоем пыли. Око Митры, которым так желал завладеть Вульм, при ближайшем рассмотрении оказалось диадемой белого золота с пурпурным рубином величиной с орех. Прежде чем снять украшение с девушки, воин направился к сундуку. Острием меча он ловко поддел крышку. В свете фонаря заискрилась груда драгоценностей: сапфиры и изумруды, топазы и черные опалы, цепи и браслеты из золота…
— Бери, сколько унесешь, и уходим, — посоветовал маг. — Око Митры не трогай. Я знаю этого демона. И не хочу задерживаться здесь ни на минуту…
— Это всего лишь статуя, — презрительно сплюнул воин. — Но ты прав, сундучок мне по сердцу. Око — Оком, а яркие камешки везде в цене. Эй, малец, держи! Я не жадный…
К ногам Краша, звякнув, упал кривой кинжал без ножен. Рукоять его была украшена самоцветами. Вульм рассмеялся, глядя, как мальчик берет оружие, извлек из-под плаща кожаную торбу и набил ее драгоценностями под завязку.
— Ну а теперь…
— Уходите, чужеземцы.
Краш едва не выронил кинжал от испуга. Статуи девушек ожили, и та, что носила Око Митры, заговорила.
— Или вы хотите навлечь на себя гнев нашего повелителя?
— Послушайся ее, Вульм!
— Ну уж нет! Не за тем я столько плутал под землей, — Вульм оценивающе глянул на девушек. — Эй, красавицы! У меня есть другое предложение: уйдем вместе! Вам не надоело пылиться в тишине? Торчите здесь тыщу лет… Эй, колдун! На них лежит заклятие?
— Его снимет солнечный свет. Если вывести их на поверхность…
— Решайтесь, красавицы!
— Не смей искушать Избранниц! — глаза старшей девушки сверкнули гневом. Волосы на голове зашевелились кублом змей. — Прочь, глупцы!
Краш попятился к выходу. В голосе старшей ему почудился знакомый шелест и скрежет когтей по камню.
— Я! Я пойду с тобой, чужеземец! Хвала Митре…
— Замолчи, несчастная! Как можешь ты…
— Могу! — топнула ногой младшая. — Оставайся здесь, среди мерзких тварей, и служи своему демону! Ты сама уже демон, Налла! А я — человек! Я так мечтала вырваться на свободу…
Вскочив, она подбежала к Вульму, схватила его за руку и благодарно прижалась щекой к ладони воина.
— Я хочу быть живой! Живой!
— А будешь мертвой! — завизжала Налла. — Он принесет тебе смерть, Лона! Наш повелитель…
— Смерть? Пусть! Лучше гнить наверху, чем каменеть тут…
— Плюнь на нее, дорогая. Ее судьба — пылиться в склепе, — усмехнулся Вульм. — А мы с тобой будем счастливы под ясным солнцем. Только сперва твоя шумная подружка отдаст то, за чем я пришел.
Он протянул руку к Оку Митры.
— Прочь, смертный!
Налла отступила. Ее пальцы скрючились. Изящные девичьи ноготки начали расти и чернеть.
— Не надо!
— Вульм! Не прикасайся к Оку!
Но было поздно. Воин грубо сорвал диадему с головы старшей девушки. Лицо Наллы исказилось, теряя всякое сходство с человеческим. Горло твари исторгло тошнотворный, пронзительный вопль. Передняя лапа метнулась вперед, острые когти полоснули по лицу Вульма. Налла метила в глаза, но воин отшатнулся, и когти лишь оцарапали скулу.
— Отродье Бела! — взревел Вульм.
Его меч хищно присвистнул, фонтаном ударила темная кровь — и голова Наллы покатилась по полу. С полминуты безголовое тело стояло, раскачиваясь, а затем рухнуло к ногам демона-покровителя, пятная багряным соком ноги каменного монстра.
— Бежим!
Стены и пол содрогнулись в конвульсиях. С потолка посыпалась жесткая крошка. Огромная статуя шагнула вперед, протягивая уродливые лапы к Вульму. С проворством дикого зверя воин отпрыгнул. Тусклой молнией сверкнул меч. Созданию из плоти и крови этот удар отсек бы конечность. Однако демон лишь на миг остановился, словно в удивлении — и вновь двинулся на Вульма.
Нижнюю правую руку статуи украшала крохотная зарубка.
— Клинком его не взять, — с ледяным спокойствием сообщил маг от дверей. — Бегство нас тоже не спасет. Лабиринты Шаннурана для детей Сатт-Шеола — дом родной. Что ж, самое время проверить, сколько огня осталось в моих жилах…
Симон Остихарос выпрямился. Казалось, он стал выше ростом. Глаза старика сделались знакомого, пронзительно-голубого цвета. Худое, изможденное тело засветилось изнутри жарким пламенем, явственно видимым сквозь кожу и ветхое рубище. Руки пришли в движение, плетя сложный, завораживающий узор.
— Узнаешь меня, Шебуб?! — голос мага звучал подобно грому, сотрясая стены пещеры. — Вижу, узнаешь. Это хорошо… Г'рахаш-та! Самхум но дасуд! Фан'ганг!
Руки Симона соткали невидимое полотно — и жестом, с виду небрежным, бросили его на Шебуба, взвывшего от ярости. Запутавшись в чарах, демон молотил лапами по воздуху, пытаясь сорвать покров — но Шебуба отшвырнуло назад, ударив спиной о стену. Та лапа твари, где меч оставил зарубку, откололась и щебнем рассыпалась по полу. По левому бедру зазмеилась тонкая трещина.
Маг захохотал. Было видно, что заклинание далось ему большой кровью. По лицу обильно стекал пот, стали заметны разгладившиеся было морщины, руки дрожали. Смех перешел в бормотание: Остихарос Пламенный творил новое заклятие. Сухие пальцы старика делали мелкие, трудно различимые движения, как если бы Симон выдергивал из пространства тайные нити и связывал их мудреными узлами. В ответ демон утробно зарокотал, подражая горному обвалу, и с заметным усилием поднялся.
Глаза чудовища горели провалами в ад.
— Уходим, — процедил сквозь зубы Вульм.
Поймав за руку Лону, оцепеневшую от ужаса, он потянул девушку к выходу. Как же так? — изумился Краш. Разве правильно будет оставить мага с Шебубом один на один?! Но, с другой стороны… Чем Вульм поможет Симону, если сталь демона не берет? После недолгих колебаний мальчик побежал за Вульмом и Лоной, проскочив мимо Симона Остихароса. Таким он и запомнил старика: отрешенный взгляд, сосредоточенное, на удивление спокойное лицо, изборожденное шрамами морщин, и жилы на лбу, дико вздувшиеся от страшного напряжения.
За спиной раздалось змеиное шипение, перейдя в пронзительный свист. Вновь зарокотал горный обвал. Звуки отдалялись, пока не затихли совсем. Краш жалел, что никогда не узнает, чем закончился поединок. Он желал победы старику, но после знакомства с тайнами Шаннурана не питал особых иллюзий.
«А если бы на месте Шебуба оказалась Черная Вдова? — вздрогнул мальчик. — Кому бы я желал победы в этом случае?»
Беглецы мчались что есть духу. Желтые блики фонаря метались по стенам тоннелей. Эхо доносило крики, встревоженные и гневные — а'шури наконец подняли тревогу. Тайное чутье говорило Крашу, что они движутся верной дорогой, хотя он не смог бы объяснить, откуда у него такая уверенность.
Вскоре Лона начала спотыкаться. Движения ее замедлились, сделались скованными и неуклюжими. Так двигалась бы статуя, ожившая не до конца.
— Подожди! Я больше не могу…
— Мы торопимся! Надо успеть, пока эти черви не опомнились…
— Я… — губы Лоны дергались, слова давались ей с трудом. — Дай мне коснуться Ока Митры! Это вернет мне силы…
Вульм с нескрываемым подозрением уставился на девушку.
— Чтобы ты превратилась в такую же тварь, как твоя подруга?!
— Прошу тебя…
Вульм извлек из ножен меч, ясно давая понять, что при малейшем намеке на превращение Лону постигнет участь Наллы — и протянул диадему камнем вперед. Он старался не слишком приближаться к девушке, в то же время находясь на расстоянии, достаточном, чтобы пустить в дело меч. Чудовищным усилием Лоне удалось поднять руку. Пальцы легли на рубин. Камень затеплился мягким, успокаивающим светом. По телу девушки прошла дрожь, она глубоко вздохнула, словно пробуждаясь ото сна, и с сожалением отпустила Око Митры.
— Спасибо, — улыбнулась она Вульму. — Ты еще раз спас меня.
— Тогда поспешим, — буркнул воин.
Он спрятал диадему под плащ, намереваясь продолжить путь.
— Проклятье!
Не успел растаять отзвук гневного вопля, как беглецов окружили а'шури, надвигаясь из боковых тоннелей. Молчание обитателей Шаннурана было страшней всего. Уж лучше бы они выкрикивали угрозы или оскорбления — люди, заставшие в своем доме воров, не должны молчать. Но а'шури и не были людьми в полном понимании слова. Жизнь в подземельях, бок-о-бок с Черной Вдовой, исказила сущность этой, когда-то человеческой расы. А'шури с отвращением щурились, воротя лица от фонаря.
— Ты привела меня в засаду! — прошипел Вульм, хватая Лону за руку. — Но ты меня и выведешь!
Девушка изумленно взглянула на него. Мужчина взмахнул фонарем — и свет исчез, скрытый плотной тканью плаща. Тьма вскипела шевелением десятков тел. Без промедления а'шури двинулись вперед.
«Что он делает?!» — ужаснулся Краш.
Как выяснилось, воин прекрасно знал, что делает. В следующий миг фонарь исполинским светляком вынырнул из-под плаща, ослепив подземных жителей. Вульм с силой толкнул Лону в правый проход, где а'шури толпились особенно густо — и те, почуяв добычу, набросились на девушку, не разобрав, кто перед ними.
— Не надо! За что?! Помоги-и-и…
Крик захлебнулся. Но еще раньше Вульм прыгнул вперед, в центральный тоннель, воздев над головой фонарь и без устали работая мечом. Клинок превратился в размытый полукруг, отсекая головы и руки, вспарывая животы. Рыча диким зверем, покрытый кровью врагов, воин яростно прорубал себе дорогу.
Краш бросился следом.
Впереди уже маячила свобода, когда за спиной Вульма поднялся сбитый с ног а'шури. Он скользнул к губителю сородичей, занося нож для смертельного удара — и в душе Краша что-то сорвалось. С отчаянным воплем мальчик бросился к шаннуранцу, всадив кинжал-подарок в бок а'шури. Тот споткнулся, застонав. Краш рванул кинжал на себя, высвобождая клинок. Из раны хлынула кровь, заливая мальчику грудь и живот — и а'шури мешком осел на пол. Вульм мельком глянул через плечо, кивнул с одобрением — и понесся прочь с невообразимой прытью. Краш припустил за ним, но догнал Вульма лишь у памятных ступеней, что вели к бывшей темнице мальчика.
К счастью, преследователи отстали.
— Зачем? Ты? Ее?!
Дыхание сбилось. Речь превратилась в лай.
— Ведьма! Поделом ей…
Двужильный воин, напротив, отвечал громко и ясно. Они карабкались по ступенькам — вверх, вверх! К солнцу и свободе.
— Она. Жить! Хотела…
— Заткнись, сопляк. Молоко на губах не обсохло…
Краш невольно облизнулся, ощутив на языке вкус млечного сока. Знал бы Вульм, что за молоко сохнет у него на губах! Внезапно мальчик ощутил дуновение свежего воздуха, несущее забытый аромат разнотравья. Возник еще один запах, будоражаще знакомый: мускус, пот и тлен…
Вдова где-то рядом?!
Из бокового прохода им навстречу качнулась двуногая фигура, которая не могла, не имела права быть человеком. Безволосый, сужающийся сзади череп, желтые огни глаз, мелкие и острые зубы сверкают в пасти; странные пропорции тела, скользящие движения змеи…
«Это он! — понял мальчик. — Тот, кто прыгнул на отца, отбив меч железной рукой!»
Вульм ударил на бегу, рассчитывая свалить противника и проскочить мимо. Эхом прошлого лязгнул металл. Мощный взмах лапы, бугрящейся мышцами, отшвырнул воина назад. Существо стояло в проходе, загораживая дорогу. Черная лоснящаяся кожа, больше похожая на чешую, покрывала мощный, противоестественно гибкий торс; длинные лапы свисали до колен, блестя коваными наручами.
Так вот чем тварь отбивала клинки!
Вульм вскочил, превратясь в бешеный вихрь, в живую молнию. Но уродливый страж был подобен скале, и воин снова оказался на полу. Падая, он схватил мальчика и с легкостью бросил в объятия монстра. Чудовище перехватило живое ядро, взмахнуло когтистой лапой; Краш, визжа, попытался ткнуть врага кинжалом…
Время застыло.
Лапа медлила опуститься на беззащитную голову. Кинжал остановился, застряв на полпути. Дергая ноздрями, существо принюхивалось. Мальчик делал то же самое, бледнея от острого, как нож, прозрения. Братья. Они — братья, старший и младший. Молочные братья. Приемные сыновья Черной Вдовы; стражи Шаннурана.
В отличие от а'шури — всего лишь пасынков.
Страж бережно опустил мальчика на пол — и лезвие Вульмова меча без промедления вспороло бок чудовища. Метнулся по тоннелю, удаляясь, сполох фонаря. Упала темнота, которая не была помехой обоим братьям. «Это тебе за отца», — подумал Краш. И не ощутил ни радости, ни удовлетворения от мести, свершившейся чужими руками. Лишь слабый отголосок сожаления гас в глубине души. Тварь кивнула, как если бы подслушала его мысли, опустилась на четвереньки, зажимая рану в боку, и быстро уползла прочь, за скрывшимся во мраке Вульмом.
Краш пошел следом.
Когда воздух в тоннеле посвежел, а темнота уступила место серой мгле, он споткнулся о труп молочного брата. От трупа вела кровавая дорожка — похоже, Вульм тоже был ранен. Постояв над убитым, Краш двинулся дальше. По дороге он, сам не зная зачем, подобрал два крупных изумруда и золотую цепочку, выпавшие из торбы Вульма.
Вскоре подземелья Шаннурана закончились.
Солнце клонилось к закату, бросая золотисто-алые лучи на рощи и холмы. От деревьев долетал птичий гомон. Краш заметил фигурку человека в ложбине между двумя дальними холмами. Человек хромал, но продолжал идти с упрямством раненого хищника. Ночь обещала быть звездной и ясной; вряд ли а'шури отважатся выбраться наружу — тем не менее, Вульм спешил убраться подальше…
От горных пиков тянулись лиловые тени. Зелень рощ сделалась темной и сумрачной. Стоя на пороге миров, нижнего и верхнего, Краш перебирал свою память, как горсть монет.
«Бегите к лесу! Я их задержу!» — кричит отец.
«Узнаешь меня, Шебуб?!» — гремит голос мага.
«Смерть? Пусть!» — делает выбор Лона.
Трепещут ноздри молочного брата.
Они были не правы, думал Краш. Все. Прав был Вульм. Они мертвы, а Вульм уходит. Живой и с добычей. Главное — живой. Я тоже буду прав. Я вырасту таким, как он. Я найду Вульма, который к тому времени состарится, и убью его.
Из ненависти? — нет.
Ненависть — удел слабых.
Просто Око Митры должно вернуться домой, во владения Матери.
Не оглядываясь, мальчик направился прочь от входа в Шаннуран. Чтобы выжить, ему нужны вода, еда и крыша над головой. Сын Черной Вдовы был уверен, что найдет все это еще до рассвета.
3.
— Меня спасло чудовище. Чудовища всегда были добры ко мне. Впрочем, я уже говорил, что единственное в мире добро говорит так: «Ты мне нужен!» Я — твое чудовище, хитрец Натан. Я предлагаю тебе сделку. Заметь, мне никто ничего не предлагал. Не думай, что я буду добрее Вдовы. Я нужен тебе. Ты нужен мне. Вот и вся правда.
Помолчав, Циклоп сухо добавил:
— Без меня ты сдохнешь до вечера.
В голове Натана царил сумбур. Надо было отвечать, но он не знал — что. С ясностью, от которой замирало сердце, а кончики пальцев леденели, Натан понял: к прошлой жизни возврата нет. Отец, мать, мечты стать грузчиком… Вот по комнате ходит Циклоп, сын Черной Вдовы. Расскажи ему о жестокости, парень. Расскажи о хрупкости счастья. Может быть, он кивнет.
— Каков уговор?
Сказал — и не узнал собственного голоса.
— Я тебя защищаю, — разъяснил Циклоп. — Кормлю и пою. И делаю с тобой все, что захочу. Ты мне подчиняешься. Целиком и полностью.
— Это как?
— Велю прыгнуть с обрыва — прыгаешь.
— У меня есть одно условие.
— Какое?
— Сообщите моей матери, что я жив. Но домой не вернусь.
— Хорошо, — кивнул Циклоп.
В кресле зашевелился древний старец. Это он, вздрогнул Натан. Симон Остихарос, пленник Шаннурана; победитель демона Шебуба. Иначе кости Симона давно иссохли бы в пещере, или послужили демону обедом. Маг глядел на Циклопа так, словно впервые видел.
— Мальчишка, — кивнул Симон. От старца на миг пахнуло жаром. — Жалкий, тощий звереныш. Ну конечно же… И все эти годы ты молчал? Встречался со мной у Красотки — и молчал? Лечил меня от последствий битвы с Шебубом — и молчал? Ты зовешь Натана хитрецом. Как же мне назвать тебя? Вульм, может быть, ты подскажешь?
— Я не силен в прозвищах…
Из-за спинки кровати, ранее невидимый Натану, поднялся третий старик. До того он сидел на полу, скрестив ноги и привалясь спиной к стене. Вся фигура Вульма выражала живейший интерес. Подойдя к Циклопу, он без стеснения стал изучать лицо сына Черной Вдовы. Так читают книгу — древнюю, с полустершимися записями.
— Карта! — наконец воскликнул Вульм. — А я, дурак, ломаю голову… Симон, взгляни! Это карта окрестностей Шаннурана! Он носит ее на собственном лице…
Палец Вульма ткнулся Циклопу в переносицу:
— Ларский хребет! Горбинка — перевал Двух Яблок… отроги близ Семеша… — исследовав морщины, ведущие от крыльев носа к уголкам рта, палец тронул усы Циклопа. — Лес на склонах Седой Мамочки! И вход в лабиринты Шаннурана. Если прыгнуть тебе в рот, парень — угодишь прямиком к Вдове…
На слове «парень» Вульм сбился.
— Сколько же тебе лет? — тихо спросил он.
— Тридцать три, — ответил Циклоп. — Двадцать из них я живу здесь, в Тер-Тесете.
— А лицо? С таким лицом имеют дюжину внуков…
— Оно изменилось после этого, — Циклоп указал на свой лоб, скрытый повязкой. — Быстрей, чем хотелось бы. Но две исповеди в один день — как по мне, это слишком.