Некоторые даже верили, – вспоминала Веда, – некоторые даже поверили, что все это были естественные явления либо миражи. И даже смеялись над ними.
Но смеяться перестали. После Дун Дара. После Дун Дара уже не смеялся никто».
Когда он ее увидел, то невольно попятился, втянув воздух.
Она смешала гусиный смалец с печной сажей и получившейся густой краской зачернила глазные впадины и веки, растянув их длинными линиями до самых ушей и висков.
Выглядела она не хуже дьявола.
– От четвертого островка на высокий лес, самым краем, – повторил он. – Потом вдоль реки до трех усохших деревьев, от них грабами по болоту напрямик на запад. Как появятся сосны, поезжай краем и считай просеки. Свернешь в девятую и потом уж не сворачивай никуда. Потом будет поселок Дун Дар, с его северной стороны – выселки. Несколько халуп. А за ними, на развилке, корчма.
– Запомнила. Не беспокойся.
– Особенно осторожной будь на излучинах реки. Остерегайся мест, где камыши реже. Мест, поросших горецом. А если все-таки еще до сосняка тебя застанут сумерки, остановись и пережди до утра. Ни в коем случае не езди по болотам ночью. Уже почти новолуние, к тому же тучи…
– Знаю.
– Теперь относительно Страны Озер… Направляйся на север через горы. Избегай главных трактов, там всегда полно солдат. Когда доберешься до реки, большой реки, которая называется Сильта, – это будет больше половины пути.
– Знаю. У меня есть карта, которую ты начертил.
– Ах да, конечно.
Цири в который раз проверила упряжь и вьюки. Механически. Не зная, что сказать. Оттягивая то, что наконец сказать следовало.
– Мне приятно было принимать тебя здесь, – опередил он. – Серьезно. Прощай, ведьмачка.
– Прощай, отшельник. Благодарю тебя за все.
Она уже была в седле, уже приготовилась тронуть Кэльпи, когда он подошел и схватил ее за руку.
– Цири, останься, пережди зиму…
– К озеру я доберусь до морозов. А потом, если все будет так, как ты сказал, то уже ни тракты, ни морозы не будут иметь значения. Я возвращусь телепортом на Танедд. В школу в Аретузе. К госпоже Рите… Как давно это было, Высогота. Как давно…
– Башня Ласточки – легенда. По мне, это всего лишь легенда.
– Я тоже всего лишь легенда, – сказала она с горечью. – С рождения. Zireael, Ласточка, дитя-неожиданность. Избранница. Дитя Предназначения. Дитя Старшей Крови. Я еду, Высогота. Будь здоров.
– Будь здорова, Цири.
Корчма на развилке за выселками была пуста. Киприан Фрипп Младший и три его дружка запретили входить местным жителям и прогоняли приезжих. А сами пиршествовали и пили целыми днями напролет, высиживая в мрачном кабаке, смердящем так, как обычно смердит корчма зимой, когда не отворяют ни окон, ни дверей, – кошками, мышами, потом, онучами, сосняком, жиром, чем-то горелым и мокрой сохнущей одеждой.
– Собачья доля, – повторил, пожалуй, в сотый раз Юз Йанновиц, геммериец, махнув рукой прислуживавшим девкам, чтобы те принесли водки. – Чтоб перекрутило этого Филю! В такой паршивой дыре заставил портки просиживать! Уж лучше б по лесам с патрулями ездить!
– Дурак, – ответствовал Деде Варгас. – На дворе чертовский зяб. Нет, уж лучше в тепле. Да с девкой!
Он с размаху шлепнул девушку по ягодицам. Девушка пискнула, не очень убедительно и с явно видимым равнодушием. Правду сказать, глуповата была. Работа в корчме научила ее только тому, что, когда шлепают или щиплют, надобно пищать.
Киприан Фрипп и его компания взялись за обеих девок на другой же день по приезде. Корчмарь боялся слова молвить, а девки были не настолько резвы, чтобы думать о протестах. Жизнь уже успела научить их, что ежели девка протестует, то ее бьют. Потому разумней погодить, пока «желателям» наскучит.
– Энта Фалька, – притомившийся Риспат Ля Пуант завел очередной стандартный разговор поднадоевших вечерних бесед, – сгинула где-то в лесах, говорю вам. Я видал, как тогда ее Скеллен орионом в морду секанул, как из ее кровушка фонтаном рвалася! Из этого, говорю вам, она очухаться не могла!
– Филя промахнулся, – заявил Юз Йанновиц. – Едва скользнул орионом-то. Морду, верно, недурственно ей разделал, сам видел. А помешало это девке перескочить через ворота? А? Свалилась она с коня? А? Аккурат! А ворота я опосля измерил: семь футов и два дюйма, тютелька в тютельку. Ну и что? Прыгнула! Да еще как! Промеж седла и жопы лезвие ножа не воткнешь!
– Кровь из ее лилась как из ведра, – возразил Риспат Ля Пуант. – Ехала, говорю вам, ехала, а опосля свалилась и подохла в какой-нито яме, волки и птицы падаль сожрали, куницы докончили, а муравцы дочистили следы. Конец, deireadh! Сталбыть, мы тута, говорю вам, понапрасну портки просиживаем и денежки пропиваем. К тому ж лафы никакой не видать!
– Не могет так быть, чтобы опосля трупа ни следу, ни знаку не осталось, – убежденно проговорил Деде Варгас. – Завсегда чегой-то да остается: череп, таз, кость какая потолще. Риенс, тот чаровник, остатки Фалькины наконец отыщет. Вот тогда будет делу конец.
– И может, тогда нас в таки места погонют, что с любовию тепершнее безделье и паршивый этот хлев вспомним. – Киприан Фрипп Младший окинул утомленным взглядом стены корчмы, на которых знал уже каждый гвоздь и каждый подтек. – И эту водяру паскудную. И этих вона двух, от которых луком несет, а когда их прочищаешь, то лежат ровно телки, в потолок зыркают и в зубах ковыряют.
– Все лучше, чем скукотища эта, – проговорил Юз Йанновиц. – Выть хоцца! Давайте сотворим хоть чего-то! Что угодно! Деревню подпалим или еще чего сделаем?
Скрипнула дверь. Звук был такой необычный, что все четверо сорвались с мест.
– Вон! – зарычал Деде Варгас. – Выметайся отседова, дед! Попрошайка хренов! Вонючка! Пшел во двор! Ну!
– Оставь, – махнул рукой утомленный Фрипп. – Видишь, дудку вытягивает. Небось нищенствует, видать, старый солдат, что дудкой да пением по постоялым дворам промышляется. На дворе слякоть и зяб. Пусть посидит…
– Только подальше от нас. – Юз Йанновиц указал деду, где тому можно сесть. – Нито нас воши зажрут. Отседова видать, какие по ему быки ползают. Подумать можно – не воши, а черепахи.
– Дай ему, – скомандовал Фрипп Младший, – какой-нито жратвы, хозяин. А нам водяры!
Дед стащил с головы огромный валяный колпак и уважительно разогнал вокруг себя вонь.
– Благодарствуйте, благородники, – промямлил он. – Ноне ведь сочевник Саовинны, праздник. В праздник негоже никого гонять, чтоб под дождем мок и мерз. В праздник годится почествовать…
– Верно, – хлопнул себя по лбу Риспат Ля Пуант. – И верно, ведь сочевник Саовинны нынче! Конец октября!
– Ночь чар. – Дед отхлебнул принесенного ему жидкого супа. – Ночь духов и страхов!
– Ого! – сказал Юз Йанновиц. – Дедок-то, гляньте, сейчас нас тут нищенской повестью порадует!
– Пусть радует, – зевнул Деде Варгас. – Все лучше, чем нуда эта!
– Саовинна, – повторил загрустевший Киприан Фрипп Младший. – Уж пять недель после Говорога. И две – как здесь сидим. Битых две недели! Саовинна, ха!
– Ночь чудес. – Дед облизнул ложку, пальцами выбрал что-то со дна миски и сшамкал. – Ночь страхов и чар!
– Ну, не говорил я? – ощерился Юз Йанновиц. – Будет дедовская сказка!
Дед выпрямился, почесался и икнул.
– Сочевник Саовинны, – начал он напыщенно, – последняя ночь перед ноябрьским новолунием, у эльфов – последняя ночь старого года. Когда новый день наступит, то это у эльфов уже новый год. И тут у эльфов есть обычай, чтоб в ночь Саовинны все огни в доме и окрест от одной щепы смолистой зажечь, а остаток щепы спрятать как следует, аж до мая, и той же самою огонь Беллетэйна распалить, в новолуние. Тогда будет везенье и даренье. Так не токмо эльфы, но и такоже наши некоторые делают. Чтобы от духов злых ухраниться…
– Духов, – фыркнул Юз. – Послушайте только, что этот старпер болтает!
– Это ночь Саовинны! – продолжал дед торжественным тоном. – В такую ночь духи ходят по земле! Души покойных стучат в окна, впустите нас, впустите. Тогда им надобно меду дать и каши и все это водкой окропить…
– Водкой-то я себе самому предпочитаю горло кропить, – захохотал Риспат Ля Пуант. – А твои духи, старик, могут меня вот сюда поцеловать!
– Ох, милсдарь, не шуткуйте над духами, мстивые они ибо! Сегодня сочевник Саовинны, ночь страхов и чар. Наставьте уши, слышите, как вокруг шуршит и постукивает? Это мертвые приходят с того света, хотят вкрасться в дом, чтобы отогреться при огне и сыто поесть. Там, по голым полям и облысевшим лесам, гуляет ветер и заморозь. Заблудшие души зябнут, тянутся к жилью, где тепло и огонь. Тут не след забыть им выставить еды в мисочке на порог или где на гумне, потому как если там мертвецы ничего не сыщут, то по полночи сами в халупу войдут, чтобы пошукать…
– О Господи помилуй! – громко шепнула одна из девок и тут же пискнула, потому что Фрипп ущипнул ее в ягодицу.
– Недурная повестушка, – сказал он. – Но до совсем доброй ей далеко! Налей-ка, хозяин, старику кружку пивка теплого для сугреву! Может, добрую расскажет! Добрую повесть о духах, парни, вы по тому узнаете, что заслушавшихся девок можно как следует ущипнуть, они и не заметят!
Мужчины захохотали, послышался писк обеих девушек, на которых проверялось качество повествования. Дед отхлебнул теплого пива, громко шмыгая носом и отрыгиваясь.
– Гляди мне не упейся да не усни! – грозно предостерег Деде Варгас. – Не задаром тебя поим! Давай говори, пой, на дуде играй! Веселье должно быть.
Дед раскрыл рот, в котором одинокий зуб белел словно верстовой столб среди темной степи.
– Так это ж, милсдарь, Саовинна! Какая тут музыка, какая игра? Не можно. Музыка для Саовинны – это вон тот за окном ветер. Это оборотни воют и вомперы, мамуны стонут и стенают, гули зубами скрежещут! Беанн’ши скулит и кричит, а кто тот крик услышит, тому, это уж точно, скорая смерть писана. Все злые духи покидают свои укрытия, ведьмы летят на последний их предзимний шабаш! Саовинна – ночь страхов, чудес и волшебства! В лес не ходить, потому как леший загрызет! Через жальник не ходить, потому как мертвяк уцепит! Вообще лучше из хаты не выходить, а для верности в порог вбить новый нож железный, над таковым зло переступить не осмелится. Бабам же надобно особливо детей стеречь, потому как в ночь Саовинны дитятю может русалка либо слезливица скрасть, а обмерзлого найденыша подкинуть. А которая баба на сносях, та пусть лучше не выходит на двор, потому как ночница может плод в лоне попортить! Заместо ребенка родится упырь с железными зубами…