Эндрю закусил губу и опустил глаза, только теперь оценив великодушие Денни.
– Остается одно затруднение, доктор. – Оуэн остановился и смущенно потрогал линейку на своем столе. – Комитет сейчас единогласно высказался за вас, но для этого места врача со всеми его… гм… ответственными обязанностями скорее подошел бы человек женатый. Не говоря уже о том, что рабочий всегда предпочитает, чтобы членов его семьи лечил женатый доктор. Вместе с этой должностью мы предоставляем и дом, который у нас здесь называется «Вейл Вью»[7]. Хороший дом, но он… для холостяка он не совсем подходит.
Беспокойное молчание. Эндрю тяжело перевел дух. В мыслях его встал образ Кристин, словно залитый ярким белым светом. Все, даже доктор Луэллин, смотрели на него, ожидая ответа. И без мыслей, как-то независимо от собственной воли, он заговорил. Он вдруг услышал свой спокойный голос:
– Джентльмены, у меня есть невеста в Блэнелли. Я… я только и ожидал, когда получу приличное место, такое, как здесь у вас, чтобы жениться.
Оуэн от удовольствия треснул линейкой по столу. Остальные выражали свое одобрение, топая тяжелыми сапогами. А неугомонный Кетлис прокричал:
– Вот это отлично, товарищ! Эберло – замечательно подходящее место для медового месяца!
– Итак, я считаю, что вы согласны, джентльмены, – покрыл шум голос Оуэна. – Доктор Мэнсон избран единогласно.
Послышались громкие возгласы одобрения. Эндрю испытывал бурный трепет торжества.
– Когда вы сможете приступить к своим обязанностям, доктор Мэнсон? Чем скорее, тем лучше.
– Я могу начать работу с будущей недели, – ответил Мэнсон. И вдруг, холодея от страха, подумал: «А что, если Кристин не согласится? Что, если я лишусь и ее, и этого чудного места?»
– Значит, решено. Благодарю вас, доктор Мэнсон, вы свободны. Комитет желает вам… и будущей миссис Мэнсон всяческого благополучия на новом месте.
Аплодисменты. Все поздравляли его – и члены комитета, и Луэллин, и Оуэн, сердечно пожавший ему руку.
Затем он вышел в приемную, пытаясь не показывать своей радости, не видеть расстроенного и вместе с тем недоверчивого лица Эдвардса. Но, как он ни старался, он не мог сдерживаться. Когда он шел с площади на вокзал, сердце его ширилось радостным ощущением победы. Походка стала быстрой и упругой. Спускаясь с холма, он увидел справа от себя зеленеющий городской сад с фонтаном и эстрадой для оркестра. Только подумать – эстрада! Когда в Блэнелли единственным возвышением во всей унылой долине была куча шлака! А вот и кино наверху, на холме. Нарядные большие магазины, а под ногами – не горная каменистая тропа, а отличная мощеная дорога. И ведь Оуэн говорил что-то о больнице, о «прекрасной, хотя и небольшой больнице»? О! Подумав о том, как много значит для его работы наличие больницы, Эндрю испустил глубокий вздох. Он забрался в пустое купе кардиффского поезда и всю дорогу бурно ликовал.
От Эберло до Блэнелли расстояние через горы небольшое, но поезд шел кружным путем. До Кардиффа он останавливался на каждой станции, а пенеллийский поезд, в который Эндрю пересел в Кардиффе, не желал, попросту не желал идти быстро. Настроение Эндрю уже изменилось. Забившись в угол купе, все сильнее раздражаясь, сгорая от нетерпения поскорее очутиться в Блэнелли, он терзался сомнениями.
Только сейчас он понял, каким был эгоистом все эти месяцы, рассматривая вопрос о женитьбе только с точки зрения своих собственных интересов. Во всех своих раздумьях относительно того, говорить ли ему с Кристин и жениться ли, он исходил только из собственных чувств, как будто согласие Кристин разумелось само собой. А что, если он жестоко ошибается? Что, если Кристин его не любит? Он уже представлял себе, как, отвергнутый ею, в унынии пишет письмо комитету, объясняя, что «по независящим от него обстоятельствам» не может работать в Эберло. Кристин стояла перед ним как живая. Как хорошо он изучил ее: эту легкую пытливую улыбку, манеру браться рукой за подбородок, прямой и твердый взгляд темных глаз. Острое томление по ней охватило его. Милая Кристин! Если она не будет принадлежать ему, то ему все равно, что с ним случится.
В девять часов поезд подполз к Блэнелли. Вмиг Эндрю выпрыгнул на платформу и направился по Стейшн-роуд в город. Он рассчитывал, что Кристин приедет только завтра, но могло же случиться, что она уже приехала. Вот и Чэпел-стрит. Теперь обогнуть Рабочий клуб. Свет в выходившем на улицу окне ее комнаты пронизал его дрожью надежды. Твердя себе, что не надо терять самообладания, что это просто хозяйка Кристин убирает к приезду ее комнату, он ринулся в дом, влетел в гостиную.
Да, Кристин была здесь! Она стояла на коленях перед сваленными в углу книгами, расставляя их на самой нижней полке. Кончив, стала подбирать бечевки и бумагу, валявшиеся на полу. Ее саквояж, жакетка и шляпа лежали на кресле. Видно было, что она недавно приехала.
– Кристин!
Она быстро обернулась, все еще стоя на коленях, и при этом прядь волос свесилась ей на лоб. Затем она вскочила на ноги с легким криком удивления и радости:
– Эндрю! Как мило, что вы пришли!
Подойдя к нему с просиявшим лицом, она протянула руку. Но он взял обе ее руки в свои и держал их крепко. Он смотрел на нее во все глаза. Она больше всего нравилась ему именно в этой юбке и блузке. Она казалась в них тоньше, стройнее, они подчеркивали нежную прелесть ее юности. Сердце его снова бурно забилось.
– Крис! Мне надо вам сказать кое-что.
В глазах Кристин засветилось беспокойство. Она всмотрелась с настоящим испугом в его бледное, грязное с дороги лицо. Сказала быстро:
– Что случилось? Опять неприятности с миссис Пейдж? Вы уезжаете?
Он покачал головой, крепче стиснул ее маленькие руки. И вдруг неожиданно выпалил:
– Кристин! Я получил место, чудеснейшее место! В Эберло. Я сегодня ездил туда на заседание комитета. Пять сотен в год и дом. Дом, Кристин! О, дорогая… Кристин!.. Вы… Вы выйдете за меня замуж?
Она сильно побледнела. Глаза ее ярко блестели на бледном лице. У нее как будто перехватило горло. Наконец она сказала тихо:
– А я думала… я думала, что вы пришли с худыми вестями.
– Нет! Нет! Новости самые чудесные, дорогая. Ох, если бы вы видели этот город! Весь открытый, чистенький, с зелеными лугами, и приличными магазинами, и дорогами, и парком, и – подумайте, Кристин! – с настоящей больницей! Если только вы выйдете за меня, родная, мы можем сразу уехать туда.
Губы у Кристин дрожали, но глаза смеялись, смеялись, и в них был какой-то новый, странный свет.
– Так это ради Эберло – или ради меня самой?..
– Ради вас, Крис. Вы знаете, что я люблю вас, но… но, может быть, вы не любите меня?
Она издала горлом какой-то тихий звук, подошла к Эндрю так близко, что голова ее очутилась у него на груди. И в то время как его руки обвились вокруг нее, она сказала прерывающимся голосом:
– Милый… милый мой… Я люблю тебя с тех пор… – она улыбнулась сквозь счастливые слезы, – с тех самых пор, как увидела тебя в том дурацком классе.
Часть вторая
Дряхлый грузовик Гвиллиама Джона Лоссина с шумом и грохотом поднимался по горной дороге. Сзади старый брезент, покрывая разбитый откидной задок, ржавую бляху с номером и керосиновый фонарь, который никогда не зажигали, волочился по пыли, оставляя на ней ровный узор. Расхлябанные боковые крылья хлопали и стучали в такт древнему мотору. А на переднем сиденье весело жались рядом с Гвиллиамом Джоном доктор Мэнсон и его жена.
Они поженились только сегодня утром, и это было их свадебное путешествие. Под брезент была уложена кое-какая мебель, принадлежавшая Кристин, кухонный стол, купленный из вторых рук в Блэнелли за двадцать шиллингов, несколько новых кастрюль и сковородок и чемоданы новобрачных. Так как они были люди не гордые, то решили, что все это грандиозное количество земных благ и их самих доставит в Эберло дешевле и удобнее всего фургон Гвиллиама Джона.
День был ясный, дул свежий ветер, полируя до блеска голубое небо. Эндрю и Кристин хохотали, шутили с Гвиллиамом Джоном, который время от времени, чтобы доставить им удовольствие, исполнял на рожке своего автомобиля «Largo» Генделя. Сделали остановку около уединенной харчевни, стоявшей высоко на горе над ущельем на Рутин-Пасс, чтобы дать возможность Гвиллиаму Джону выпить в их честь римнейского пива. Гвиллиам Джон, рассеянный косоглазый маленький человек, чокнулся с ними несколько раз, а после пива угостил уже себя сам рюмочкой джина. После этого их спуск по Рутину – узкой, как головная шпилька, тропе, проходившей по самому краю пропасти глубиной в пятьсот футов, – происходил с поистине дьявольской быстротой.
Наконец они одолели последний подъем и помчались вниз, в Эберло. Это был момент настоящего экстаза. Город лежал перед ними как на ладони, со своими длинными, волнистыми рядами крыш, разбежавшимися вверх и вниз по долине, лавками, церквями и учреждениями, сосредоточенными в верхнем конце, и рудниками и заводами внизу.
Трубы дымили, приземистый газоохладитель изрыгал клубы пара, и все, все сверкало, осыпанное блестками яркого полуденного солнца.
– Смотри, Крис, смотри! – шептал Эндрю, крепко сжимая ее плечо. Он увлекался ролью чичероне. – Красивое место, правда? А вон там площадь. Мы объезжаем ее сзади. Видишь, здесь уже нет керосиновых фонарей. Вот газовый завод! Надо будет спросить, где находится наш дом.
Они остановили проходившего мимо шахтера, и он указал им дорогу к «Вейл Вью», объяснив, что дом находится на этой улице, но на самом краю города. Через минуту они были уже там.
– Вот и дом! – воскликнула Кристин. – Он… Он очень мил, не правда ли?
– Да, дорогая… хороший дом.
– Клянусь Богом! – заметил Гвиллиам Джон, сдвинув шапку на затылок. – Престранный домишко!
«Вейл Вью», действительно, представлял собой оригинальное сооружение, на первый взгляд нечто среднее между швейцарским шале и охотничьим домиком, какие встречаются на севере Шотландии, грубо оштукатуренное, со множеством коньков на крыше. Оно было окружено небольшим запущенным садом, заросшим сорными травами и крапивой, среди которых тек ручей, пробиваясь между грудами самых разнообразных пустых консервных жестянок. Через ручей посредине был переброшен полусгнивший деревянный мостик. Сами того не зная, Эндрю и Кристин впервые знакомились здесь с разнообразием прерогатив и деятельности комитета, который в год подъема промышленности – 1919-й, – когда в его распоряжение поступали большие отчисления, объявил, расщедрившись, что построит дом, великолепный дом, который сделает ему честь, нечто стильное, настоящий образец красоты. Каждый из членов комитета имел собственное убежденное мнение насчет того, что является образцом красоты. А членов было тридцать человек. И результатом их соединенных усилий явился «Вейл Вью».