Эндрю невнятной фразой выразил сожаление. Он не испытывал никакого злорадства, только грусть при мысли о несчастье, которое так легко можно было предотвратить.
Оуэн опять помолчал, потом тихим голосом начал рассказывать им о своих мытарствах в юности, о том, как он с четырнадцати лет стал работать в шахте, посещал вечернюю школу и постепенно «выходил в люди», научился печатать на машинке и стенографировать и в конце концов был назначен секретарем комитета.
Эндрю стало ясно, что этот рабочий посвятил всю жизнь делу улучшения участи своего класса. Оуэн был доволен работой в комитете, потому что она отвечала этим его стремлениям. Но он хотел, чтобы рабочие получали не одну только медицинскую помощь. Он мечтал о лучших жилищах для них, лучших санитарных условиях, о лучшей и более безопасной жизни не только для шахтеров, но и для их семей. В разговоре с Эндрю он привел цифры смертности от родов среди жен шахтеров, детской смертности. Он помнил наизусть все цифры, был прекрасно осведомлен обо всех фактах.
Но он не только говорил, он умел слушать. Он улыбался, когда Эндрю рассказывал историю с канализационной трубой во время эпидемии тифа в Блэнелли. Он проявил живейший интерес к утверждению Эндрю, что рабочие антрацитовых копей более подвержены легочным заболеваниям, чем все другие, работающие под землей.
Воодушевленный вниманием Оуэна, Эндрю с большим пылом пустился в обсуждение этого вопроса. После долгих и усердных наблюдений он был поражен высоким процентом легочных заболеваний в самых коварных формах среди рабочих угольных копей.
В Блэнелли у множества бурильщиков, приходивших к нему с жалобами на кашель или на то, что у них «застряло немного мокроты в груди», на самом деле оказывался начальный и даже открытый туберкулезный процесс в легких. И то же самое он наблюдал здесь, в Эберло. Он задавал себе вопрос, нет ли прямой связи между этими заболеваниями и характером работы.
– Понимаете, что я хочу сказать? – говорил он с увлечением. – Эти люди работают целый день в пыли, вредной минеральной пыли, в забоях, и эта пыль набивается в их легкие. Я подозреваю, что она разъедает легочную ткань. Бурильщики, например, которые больше всего глотают пыль, заболевают чахоткой чаще, чем, скажем, откатчики. Конечно, может быть, я на неверном пути. Но мне думается, что я прав. И меня очень привлекает то, что эта область еще мало исследована. В официальной инструкции Министерства внутренних дел совершенно не упоминается о таком профессиональном заболевании. Когда рабочие угольных копей заболевают чахоткой, им не выплачивают ни единого пенни компенсации!
Оуэн встрепенулся, наклонился вперед, его бледное лицо загорелось от волнения.
– Боже мой, доктор, какие интересные вещи вы говорите! Давно не слышал ничего более интересного и важного!
Они начали оживленно обсуждать вопрос. Было уже поздно, когда секретарь собрался уходить. Извинившись, что так долго просидел у них, он горячо попросил Эндрю продолжать свои исследования, обещал ему помогать, чем только сумеет.
Дверь закрылась за Оуэном, но он оставил после себя впечатление большой теплоты и искренности. И как тогда, когда решался вопрос о его назначении в Эберло, Эндрю сказал себе: «Этот человек мне друг».
Новость о том, что секретарь передал свою лечебную карточку доктору Мэнсону, быстро распространилась по участку и несколько приостановила рост непопулярности нового доктора.
Но, независимо от этой материальной выгоды, визит Оуэна ободрил и Эндрю, и Кристин. До сих пор они оставались как-то вне общественной жизни города. Хотя Кристин никогда об этом не говорила, но во время длительного отсутствия Эндрю, обходившего больных, бывали минуты, когда она остро ощущала свое одиночество. Супруги представителей высшей администрации были слишком полны сознанием собственного достоинства, чтобы посещать жен младших врачей. Миссис Луэллин, обещавшая вечную любовь и восхитительные поездки на автомобиле в Кардифф, оставила один раз, в отсутствие Кристин, визитную карточку, и больше о ней не было ни слуху ни духу. А жены доктора Медли и доктора Оксборроу из Восточной амбулатории были очень уж непривлекательны: одна – увядшая, напоминавшая белого кролика, другая – нудная святоша, которая в течение целых шестидесяти минут (по купленным у фирмы «Ридженси» дешевым часам) говорила о миссионерстве в Западной Африке. Было очевидно, что и между младшими врачами, и между их женами нет никакого единения и они не поддерживают знакомства. По отношению к городу они занимали позицию людей равнодушных, пассивных и даже угнетаемых.
В один декабрьский вечер Эндрю, возвращаясь домой в «Вейл Вью» верхней дорогой, на вершине холма увидел шедшего ему навстречу молодого человека своих лет, худого, но крепкого и подтянутого, в котором он сразу узнал Ричарда Вона. Первым его побуждением было перейти на другую сторону дороги и уклониться таким образом от встречи с этим человеком. Но в следующее мгновение он подумал упрямо: «А с какой стати? Мне решительно все равно, кто он такой».
Глядя в сторону, он собирался уже пройти мимо Вона, но, к его удивлению, услышал обращенный к себе оклик, дружелюбный и полушутливый:
– Привет! Вы, кажется, тот самый человек, который отправил Бена Ченкина обратно на работу?
Эндрю остановился, настороженно глядя на спрашивавшего, как будто говоря: «Ну и что из того? Я это сделал вовсе не затем, чтобы тебе угодить». Отвечая Вону довольно вежливо, он мысленно говорил себе, что не позволит никому обращаться с собой покровительственно, хотя бы даже и сыну Эдвина Вона. Воны были фактическими владельцами всех предприятий в Эберло, получали все доходы от окрестных копей, занимали исключительное положение, были богаты и недосягаемы. Теперь, когда старик Эдвин удалился на покой в свое имение близ Брекона, Ричард, его единственный сын, стал директором-распорядителем компании. Он недавно женился и выстроил себе большой дом в современном стиле, стоявший высоко над городом.
Теребя жидкие усики и рассматривая Эндрю, он сказал:
– Хотел бы я тогда полюбоваться на физиономию старого Бена!
– Мне она не показалась особенно забавной.
Губы Вона под прикрывавшей их рукой дрогнули в улыбке при этой вспышке шотландской заносчивости. Но он непринужденно произнес:
– Между прочим, вы наши ближайшие соседи. Моя жена – последние несколько недель ее здесь не было, она уезжала в Швейцарию – собирается навестить вашу. Ведь вы уже, верно, устроились окончательно?
– Благодарю, – ответил Эндрю и пошел дальше.
Вечером за чаем он в ироническом тоне рассказал об этой встрече Кристин.
– Что ему от меня нужно, как ты думаешь? Я раз видел, как он прошел по улице мимо Луэллина, едва удостоив его кивком. Может быть, он хотел меня задобрить, чтобы я почаще отсылал людей обратно на работу в его проклятые рудники!
– Да перестань, Эндрю! – возмутилась Кристин. – Всегда у тебя одно на уме. Ты недоверчиво, ужасно недоверчиво относишься к людям!
– Еще бы мне не относиться к нему недоверчиво! Надутое ничтожество, купается в деньгах, а носит старомодный галстук под своей противной физиономией. «Моя жена навестит вашу!» А эта жена отдыхала в Альпах, пока ты тут шлепала по свинской грязи на Марди-Хилл. Воображаю, какими глазами она стала бы осматривать все здесь у нас! А если она явится, – Эндрю вдруг рассвирепел, – смотри, не допускай покровительственного обращения с собой!
Крис ответила так лаконично и сухо, как никогда еще не отвечала ему за все эти первые месяцы неизменной нежности:
– Полагаю, что я умею держать себя.
Вопреки предсказаниям Эндрю, миссис Вон нанесла визит Кристин и оставалась у нее гораздо дольше, чем это требовали приличия. Когда вечером Эндрю вернулся домой, Кристин встретила его веселая, слегка раскрасневшаяся, и видно было, что она очень приятно провела время. На его иронические расспросы она отвечала сдержанно, сказала только, что все вышло очень хорошо.
Эндрю дразнил ее:
– Ты, конечно, вынула все наше фамильное серебро, самый лучший фарфор, золотой самовар? Ну и конечно, торт от Перри!
– Нет. Я угощала ее хлебом с маслом, – отвечала она ему в тон. – И чаем из нашего закоптелого чайника.
Он насмешливо поднял брови:
– И ей это понравилось?
– Надеюсь, что да.
После этого разговора Эндрю испытывал странное чувство, в котором, при всем его желании, не способен был разобраться. Через два дня, когда миссис Вон позвонила ему по телефону и пригласила его и Кристин на обед, он растерялся. Кристин в это время на кухне пекла пироги, и говорить по телефону пришлось ему.
– Очень сожалею, – сказал он, – но боюсь, мы не сможем быть у вас. Я все вечера почти до девяти часов занят в амбулатории.
– Но по воскресеньям вы, конечно, свободны, – сказала она с очаровательной непринужденностью. – Так приходите ужинать в будущее воскресенье. Значит, решено. Мы вас ждем!
Он влетел в кухню и набросился на Кристин:
– Эти твои проклятые чванные друзья таки заставили меня принять приглашение на ужин! Но мы не можем идти! Я глубоко убежден, что в воскресенье мне что-нибудь помешает.
– Послушай, Эндрю Мэнсон! – У Кристин глаза сияли, потому что ее обрадовало приглашение, но она принялась сурово отчитывать мужа. – Пора тебе перестать глупить. Мы бедны, и это всем известно. Ты ходишь обтрепанный, а я сама стряпаю. Но это ничего не значит. Ты врач, и хороший врач к тому же, а я твоя жена. – Выражение ее лица на миг смягчилось. – Ты меня слушаешь? Да, может быть, тебя это удивит, но у меня имеется в комоде брачное свидетельство. Воны страшно богаты, но это мелочь по сравнению с тем, что они милые, обаятельные и культурные люди. Мы с тобой очень счастливы здесь вдвоем, мой друг, но должны же мы иметь каких-нибудь знакомых. Почему нам не познакомиться с ними поближе, раз они этого хотят? Нечего тебе стыдиться нашей бедности. Забудь о деньгах и о положении в обществе и обо всяких таких вещах, научись ценить в людях то, что в них ценно.