После операции, когда Луэллин мыл руки, Эндрю подошел к нему, нетерпеливо сдергивая с себя халат.
– Извините, доктор Луэллин, но мне хочется вам сказать, что я следил, как вы вырезали эту опухоль. Замечательная работа!
Смуглое лицо Луэллина покраснело от удовольствия. Он слащаво улыбнулся:
– Очень рад, что вы так думаете, Мэнсон. К слову сказать, и вы все больше совершенствуетесь в искусстве переформирования.
– Нет-нет, – пробормотал Эндрю, – я никогда не сумею этого делать как следует.
Последовала пауза. Луэллин продолжал намыливать руки. Эндрю, стоя сбоку, нервно откашлялся. Теперь, когда наступило время, он чувствовал, что не может заговорить. Но все же заставил себя. И выпалил, не переводя дыхания:
– Доктор Луэллин, вот что я нахожу нужным вам сказать… Все мы, ваши помощники, считаем неправильными эти вычеты из нашего заработка в вашу пользу. Мне неприятно говорить вам это, но я… я намерен их убедить отказаться… Сегодня все соберутся у меня. Я предпочитаю, чтобы вы узнали об этом раньше, а не после нашего решения. Я… я бы желал, чтобы вы приняли во внимание, что я во всяком случае честно поступил в отношении вас.
Не дав Луэллину времени ответить и не глядя ему в лицо, Эндрю круто повернулся и вышел из операционной. «Как нехорошо это у меня вышло», – думал он. Но как бы там ни было, а он сказал то, что нужно. Когда они предъявят Луэллину ультиматум, тот не сможет обвинить его, Эндрю, в том, что он нанес ему удар в спину.
Собрание в «Вейл Вью» назначено было на девять часов вечера. Эндрю принес из погреба несколько бутылок пива и попросил жену приготовить сэндвичи. Сделав это, она накинула пальто и ушла к Вонам. А Эндрю в нетерпении ходил по передней, собираясь с мыслями. Наконец гости явились: первым Боленд, за ним Уркхарт, а Оксборроу и Медли вошли вместе.
В гостиной, разливая по стаканам пиво и угощая гостей сэндвичами, Эндрю пытался установить сердечный тон.
Именно потому, что он едва выносил доктора Оксборроу, он обратился к нему первому:
– Пейте, Оксборроу. В погребе найдется еще.
– Спасибо, Мэнсон. – Голос евангелиста звучал суховато. – Я не употребляю алкоголя ни в каком виде. Это против моих принципов.
– Господи, Твоя воля! – сказал Кон сквозь пену на усах.
Начало не предвещало ничего доброго. У Медли, жевавшего сэндвичи, глаза все время были настороже, лицо же сохраняло застывшее выражение тревоги, как у всех глухих. Но пиво уже начинало разогревать природную воинственность Уркхарта. В течение нескольких минут он пристально смотрел на Оксборроу и вдруг выпалил:
– Раз я уже нахожусь и вашем обществе, доктор Оксборроу, быть может, вы найдете возможным объяснить мне, каким образом Тюдор Эванс с Глин-террас, номер семнадцать, попал из моего списка в ваш?
– Что-то не припоминаю такого больного, – хладнокровно сказал Оксборроу, соединяя кончики пальцев.
– Зато я помню! – разразился Уркхарт. – Это один из тех больных, которых вы у меня украли, ваше медицинское преподобие! И больше того…
– Господа! – закричал в ужасе Эндрю. – Позвольте! Позвольте! Как же мы сможем добиться чего-нибудь сообща, если будем ссориться между собой? Не забывайте, зачем мы здесь собрались.
– А зачем, собственно, мы здесь собрались? – спросил Оксборроу капризно. – Мне нужно к больному Эндрю, с серьезным и напряженным выражением лица, стоя на коврике перед камином, пытался овладеть положением.
– Вот в чем дело, господа. – Он тяжело перевел дух. – Я самый молодой из вас и работаю здесь недавно, но я надеюсь, что вы извините мою смелость. Может быть, именно потому, что я здесь новый человек, мне некоторые вещи виднее… вещи, с которыми вы мирились слишком долго. Прежде всего, я полагаю, что принятый здесь порядок в корне неправилен. Мы впрягаемся в работу, как наемные клячи, лечим кое-как, допотопными способами, как будто мы обыкновенные городские или деревенские лекари, конкурирующие между собой, а не члены одного медицинского общества, которым предоставлена чудесная возможность дружно работать. Сколько я ни встречал врачей, все они клянут свою участь, называя ее собачьей. Каждый из них вам скажет, что он работает как вол, валится с ног, не может урвать для себя свободной минуты, нет времени пообедать, вечно спешит на вызовы! А почему это так? Потому что никто из людей нашей профессии не пытается хоть как-то нас организовать. Я бы мог привести вам десятки примеров, но возьмем хотя бы один: ночные вызовы. Все мы ложимся спать каждый вечер, боясь, что нас вот-вот поднимут с постели и позовут к больному. Мы не знаем спокойных ночей уже только потому, что нас могут разбудить каждую минуту. А что, если мы будем уверены, что нас не могут вызвать? Если мы для начала организуем кооперативную систему ночной работы? Один врач будет брать на себя все ночные визиты одну неделю, а затем будет три недели свободен от всяких ночных визитов, и так каждый по очереди будет дежурным. Не замечательно ли это? Подумайте, какими бодрыми и свежими мы будем приступать утром к работе… – Он остановился, заметив, что у всех безучастные лица.
– Ничего не выйдет! – отрезал Уркхарт. – Черт возьми, да я скорее согласен вставать каждую ночь, чем доверить хоть одного своего больного старому Оксборроу. Ха-ха! Если он берет взаймы, он никогда не отдает!
Эндрю торопливо вмешался:
– Оставим пока этот вопрос – во всяком случае до следующего собрания, раз мнения наши расходятся. Но есть и другой вопрос, который не вызовет разногласий. Для того чтобы его решить, мы и собрались сегодня. Это вопрос об отчислении пятой части нашего заработка в пользу доктора Луэллина. – Он остановился. Все смотрели на него, заинтересованные, так как дело касалось их кармана. – Мы все согласны, что это несправедливо. Я говорил с Оуэном. Он заявляет, что это не касается комитета, что это добровольное соглашение между врачами.
– Он прав, – бросил Уркхарт. – Я помню, когда это постановили. Девять лет тому назад у нас тут было два злосчастных неуча: один работал в Восточной амбулатории, другой – на моем участке. Они очень часто обращались к Луэллину за советами насчет своих больных. И вот в один прекрасный день он всех нас созвал и объявил, что не может даром терять время и мы должны как-нибудь его вознаграждать за это. Так оно началось. И так продолжалось все время.
– Но жалованье, которое он получает от комитета, окупает всю его работу для Общества. Да и за всякие другие свои обязанности он загребает немалые суммы. Он просто купается в деньгах!
– Знаю, знаю! – сказал нетерпеливо Уркхарт. – Но имейте в виду, Мэнсон, он нам чертовски полезен, этот самый Луэллин. И знает это. Если он затаит на нас злобу, нам солоно придется.
– Но с какой стати мы должны ему платить? – не сдавался Эндрю.
– Слушайте, слушайте! – вставил Кон, снова наполняя свой стакан.
Оксборроу метнул взгляд на дантиста:
– Разрешите мне высказаться. Я согласен с доктором Мэнсоном, что несправедливо отнимать у нас часть дохода. Но доктор Луэллин – человек, занимающий высокое положение, замечательный врач, которым Общество вправе гордиться. Кроме того, он делает то, чего делать не обязан: дает нам возможность сбывать с рук трудных больных.
Эндрю уставился на говорившего, широко раскрыв глаза:
– А вы хотите сбывать с рук трудных больных?
– Ну конечно, – раздраженно подтвердил Оксборроу.
– А я не хочу! – крикнул Эндрю. – Я хочу сам изучать их болезни и лечить их.
– Оксборроу прав, – неожиданно пробурчал Медли. – Это первое правило врачебной практики, Мэнсон. Вы с годами придете к тому же. Скверные случаи надо сбывать с рук, избавляться, избавляться от них!
– Нет, черт возьми! – пылко возразил Эндрю. Спор продолжался три четверти часа. В конце концов Эндрю, сильно раздраженный, воскликнул: – Нам необходимо решить этот вопрос. Слышите, попросту необходимо! Луэллин знает, что мы против вычетов. Я с ним говорил сегодня.
– Что?! – закричали разом Оксборроу, Уркхарт и даже Медли.
– Правильно ли я вас понял, доктор? Вы сказали Луэллину, что… – И Оксборроу, привстав, устремил испуганный взгляд на Эндрю.
– Конечно сказал! Должен же он когда-нибудь узнать. Как вы не понимаете, что нам стоит только сплотиться, выступить единым фронтом – и мы непременно победим!
– К черту! – Уркхарт весь побагровел. – Ну и много же вы на себя берете! Вы не знаете, каким влиянием пользуется Луэллин! Он всем решительно распоряжается. Счастье наше, если нас всех не уволят! Подумайте, каково было бы мне в мои годы искать другого пристанища. – Он, тяжело переваливаясь, пошел к двери. – Вы хороший парень, Мэнсон, но вы слишком молоды. Покойной ночи!
Медли тоже поспешно встал. По глазам его было видно, что он сразу кинется к телефону, чтобы умилостивить доктора Луэллина, сказать ему, что он, Луэллин, замечательный врач. Оксборроу уже обратился в бегство. Через две минуты в комнате остались только Кон, Эндрю и остатки пива.
Они молча допили эти остатки. Эндрю вспомнил, что в кладовой есть еще шесть бутылок. Они покончили и с этими шестью. Потом разговорились. Помянули в подходящих выражениях происхождение, родню и нравственные качества Оксборроу, Медли и Уркхарта. Особенно усердно поминали Оксборроу и его гармониум. Они не заметили, как пришла Кристин и ушла наверх. Они все говорили, отводя душу, как люди, которых постыдно предали.
На другое утро Эндрю обходил больных пасмурный, с мучительной головной болью. На площади мимо него проехал в своем лимузине Луэллин. Когда Эндрю пристыженно и вместе с тем вызывающе вскинул голову, Луэллин одарил его сияющей улыбкой.
Всю неделю Эндрю ходил взбешенный своим провалом, охваченный горьким унынием. В воскресенье утром, когда они еще лежали в постели (воскресенье для них было днем долгого и мирного отдыха), его вдруг прорвало:
– Дело не в деньгах, Крис! Дело в принципе! Мысль об этом сводит меня с ума! Почему я не могу с этим примириться? Почему я не люблю Луэллина? Вернее, почему он мне то нравится, то я его ненавижу? Ск