е и новое для меня. Поздравляю вас! – (Эндрю снова густо покраснел.) – Скажите мне еще одно – просто чтобы удовлетворить мое личное любопытство, – продолжил Эбби. – Что является вашим принципом, так сказать, основным правилом, которым вы руководствуетесь в своей профессиональной практике?
Наступило молчание, во время которого Эндрю усиленно размышлял. Наконец, чувствуя, что этим молчанием он портит благоприятное впечатление, которое произвел, он несвязно пробормотал:
– Я думаю… Я всегда твержу себе: ничего не считать аксиомой.
– Благодарю вас, доктор Мэнсон.
Когда Эндрю вышел, Эбби потянулся за пером. Он чувствовал себя снова молодым и в подозрительно-сентиментальном настроении. Он думал: «Скажи он мне, что стремится исцелять людей, помогать страждущему человечеству, я бы провалил его, уже просто чтобы отомстить за свое разочарование».
Как бы там ни было, а Эбби поставил неслыханно высокую отметку, 100, против имени Эндрю Мэнсона. Разумеется, если бы он мог, поставив отметку, сбежать (как он красноречиво размышлял про себя), эта цифра была бы удвоена.
Несколько минут спустя Эндрю сошел вниз вместе с остальными кандидатами. Внизу у лестницы стоял швейцар в ливрее с пачкой конвертов в руках. Когда кандидаты проходили мимо, он вручал каждому конверт с его именем. Гаррисон, шедший перед Эндрю, торопливо вскрыл свой. Он изменился в лице и сказал быстро: «Оказывается, я завтра могу не являться! – Затем с вымученной улыбкой: – А как вы?» У Эндрю дрожали пальцы. Он едва мог прочитать бумажку. Ошеломленный, он слышал, как Гаррисон его поздравляет. Значит, у него еще есть надежда. Он пошел в кафе и выпил молока с солодом. Нервы его были сильно взвинчены, он твердил про себя: «Если я теперь, после всего, не выдержу экзаменов, я… я брошусь под автобус».
Прошел еще один мучительный день. Осталось меньше половины экзаменующихся, и поговаривали, что из этих оставшихся добрая половина будет провалена. Эндрю не имел представления, какие у него отметки – хорошие или плохие. Он знал одно: голова у него болит невыносимо, ноги ледяные, а внутри – пустота.
Наконец все закончилось. В четыре часа Эндрю вышел из гардероба, измученный и расстроенный, надевая на ходу пальто. Вдруг он увидел Эбби, стоявшего перед большим камином в вестибюле. Он хотел пройти мимо. Но Эбби почему-то протянул ему руку, улыбнулся и заговорил с ним, сказав… сказав, что он выдержал экзамены.
О боже, так, значит, победа! Он добился своего! Он сразу ожил, чудесным образом ожил, головную боль как рукой сняло, вся усталость была забыта. Он мчался к ближайшему почтовому отделению, а сердце в нем пело, ликовало, как безумное. Выдержал, победил, он, пришедший сюда не из Вест-Энда, а из поселка шахтеров в далекой глуши. Его подхватила бурная волна восторга. Значит, не напрасны были долгие ночи, сумасшедшая скачка в Кардифф, изнурительные часы зубрежки!
Он летел, как пуля, продираясь сквозь толпу, лавируя между колесами такси и автобусов. Глаза его сияли. Он мчался телеграфировать Кристин о чуде.
Поезд из Лондона, опоздав на полчаса, прибыл около полуночи. Всю дорогу вверх по ущелью паровоз боролся с резким встречным ветром, и в Эберло, когда Эндрю вышел из вагона на платформу, ураган чуть не сбил его с ног. Вокзал был безлюден. Молодые тополя, высаженные в ряд у входа, при каждом порыве ветра гнулись со свистом, как лук. Звезды над головой сверкали ярким блеском, точно отполированные.
Эндрю пошел по Стейшн-роуд. Борьба с ветром бодрила тело, пьянила душу весельем. Он был полон сознанием своего успеха, своей связи отныне с миром великих и мудрых столпов медицины, в ушах его звучали слова сэра Роберта Эбби; ему не терпелось поскорее увидеть Кристин, чтобы рассказать ей обо всем, обо всем решительно. Из телеграммы она уже знает радостную новость. Но теперь ему хотелось поделиться с ней своими впечатлениями, сообщить все подробности. Шагая с опущенной головой по Талгарт-стрит, он вдруг услышал, что за ним бежит кто-то. Человек догонял его, тяжело дыша, но громкий топот его сапог по мостовой совершенно терялся в реве урагана, так что он казался бегущей тенью. Эндрю инстинктивно остановился.
Когда человек подошел ближе, Эндрю узнал Фрэнка Дэвиса, санитара из антрацитовой шахты номер 3, который прошлой весной вместе с другими проходил у него на участке курс первой помощи. И в то же самое мгновение Дэвис увидел Эндрю.
– А я шел за вами, доктор. К вам домой. Ветер начисто снес провода, а потому… – Порыв ветра унес остальные его слова.
– Что случилось? – прокричал Эндрю.
– Обвал в третьей шахте. – Дэвис сложил ладони трубкой у самого уха Мэнсона. – Одного из наших парней почти засыпало там. Его, видно, не могут вытащить. Это Сэм Бивен, он в вашем списке. Идите скорее к нему, доктор, да смотрите, будьте осторожны.
Эндрю прошел несколько шагов рядом с Дэвисом, но вдруг остановился под влиянием внезапной мысли.
– Мне нужна моя сумка, – прокричал он в ухо Дэвису. – Сбегайте ко мне домой и принесите ее. А я пойду в третью шахту. И вот что, Фрэнк, скажите моей жене, куда я пошел.
Пройдя по запасным железнодорожным путям и по Роат-лейн, подгоняемый ветром в спину, он за четыре минуты добрался до шахты номер 3. На спасательной станции его дожидались помощник смотрителя и трое рабочих. Увидев Эндрю, озабоченное лицо помощника смотрителя немного прояснилось.
– Слава богу, вы пришли, доктор! Наделала нам хлопот эта буря. А в довершение всего – скверный обвал. Никто, к счастью, не убит, но одному парню пригвоздило руку. Мы не можем его вытащить ни на дюйм. А кровля совсем ненадежна.
Они пошли к подъемной шахте. Двое рабочих несли носилки с привязанными к ним лубками, а третий – деревянный ящик со всем необходимым для оказания первой помощи. Когда они входили в клеть, через двор перебежал еще кто-то. Это был Дэвис, запыхавшийся, с сумкой Эндрю в руках.
– Быстро же вы сбегали, Фрэнк, – сказал Мэнсон, когда Дэвис присел подле него на корточках в клети.
Дэвис только кивнул: он не мог вымолвить ни слова. Раздался лязг, одно мгновение клеть качалась, точно в нерешительности, потом полетела вниз, на дно шахты.
Все вышли и потянулись гуськом: помощник смотрителя впереди, за ним Эндрю, Дэвис, все еще несший сумку, и трое рабочих.
Эндрю уже бывал в шахтах, он привык к высоким сводчатым пещерам в рудниках Блэнелли, где гулко раскатывается эхо, к длинным темным коридорам глубоко под землей, которые образуются там, где руду вынимают из ее ложа, долбя и взрывая ее. Но шахта номер 3 была старая, с длинной, извилистой откаточной дорогой, ведущей к выработкам. Откаточный путь представлял собой не столько проход, сколько нору с низко нависшей липкой кровлей, с которой текла вода. Сквозь эту-то нору они сейчас пробирались ползком, часто на четвереньках, почти полмили. Вдруг лампа, которую нес помощник смотрителя, остановилась в воздухе как раз перед глазами Эндрю, и он понял, что они пришли.
Медленно пополз он вперед. Трое рабочих, лежа на животе в тупике этого подземного коридора, старались, как могли, привести в чувство своего товарища, который лежал бесформенной кучей: тело откатилось в сторону, а одно плечо было отогнуто назад и скрыто среди массы обломков породы, разбросанных вокруг. Рядом с засыпанным рабочим валялись его инструменты, две перевернутые жестянки с едой, сброшенные куртки.
– Ну, что там, ребята? – спросил помощник смотрителя, понизив голос.
– Никак его не сдвинуть с места. – Говоривший повернул к ним грязное вспотевшее лицо. – Мы уже всячески пробовали.
– А вы больше не пробуйте, – сказал помощник, метнув быстрый взгляд на кровлю. – Здесь доктор. Отодвиньтесь немного назад, ребята, дайте нам подойти. Я бы на вашем месте отполз как можно дальше.
Трое рабочих отползли из тупика, и, когда они с трудом протиснулись мимо Эндрю, он шагнул вперед. На один короткий миг в голове его промелькнуло воспоминание о недавнем экзамене, он подумал об успехах биохимии, звучной терминологии, ученых фразах. Таких случаев, как этот, они не предусматривали.
Сэм Бивен находился в полном сознании, но лицо у него под слоем пыли было измученное. Он сделал слабую попытку улыбнуться Мэнсону:
– Что, доктор, опять практикуетесь на мне в оказании первой помощи?
Бивен также учился на курсах скорой помощи, и часто его использовали в качестве манекена, на котором все учились делать перевязки.
Эндрю подошел к нему. При свете лампочки, которую помощник смотрителя держал над его плечом, он ощупал пострадавшего. Все тело Бивена было свободно, за исключением левого предплечья, которое было придавлено и размозжено громадной тяжестью обвалившейся глыбы, державшей его в плену.
Эндрю сразу увидел, что единственный способ освободить Бивена – ампутировать руку. И Бивен, напрягая помутившиеся от боли глаза, прочел это решение на лице Эндрю в тот самый миг, когда оно было принято.
– Делайте что надо, доктор, – пробормотал он. – Только поскорее вытащите меня отсюда.
– Не беспокойтесь, Сэм, – сказал Эндрю. – Я сейчас усыплю вас. А когда вы проснетесь, то уже будете у себя дома в кровати.
Лежа плашмя в луже грязи, под двухфутовой кровлей, он сбросил пальто, свернул его и положил Бивену под голову. Потом засучил рукава и попросил, чтобы ему подали его сумку. Помощник смотрителя протянул ее ему и при этом шепнул на ухо:
– Ради бога, поторопитесь, доктор. Эта кровля нас задавит раньше, чем мы успеем опомниться.
Эндрю раскрыл сумку и тотчас почуял запах хлороформа. Еще раньше, чем он сунул руку внутрь и нащупал острый край разбитого стекла, он уже знал, в чем дело. Фрэнк Дэвис, спеша на рудник, впопыхах уронил сумку, склянка с хлороформом разбилась, содержимое ее разлилось.
Дрожь пробежала по телу Эндрю. Послать наверх за хлороформом не оставалось времени. Усыпить Сэма было нечем.
На каких-нибудь полминуты он точно окаменел. Затем машинально нащупал в сумке шприц, наполнил его и впрыснул Бивену максимальную дозу морфия. Ожидать, пока морфий окажет полное действие, он не мог. Отложив сумку в сторону, так чтобы инструменты были у него под рукой, он снова нагнулся к Бивену. Зажимая вокруг руки турникет