На следующей неделе он подумал, что пора переговорить с доктором Луэллином, так как у них с Кристин было с самого начала решено, что именно Луэллин будет присутствовать при родах. Луэллин, с которым Эндрю поговорил по телефону, был очень польщен и доволен.
Он сразу же приехал к ним, чтобы предварительно осмотреть Кристин. Сделав это, он перед уходом поболтал с Эндрю в гостиной.
– Я рад, что могу быть вам полезен, Мэнсон. – Затем, принимая от Эндрю сигарету: – Я всегда полагал, что вы недостаточно ко мне расположены, чтобы обратиться ко мне за такого рода услугой. Поверьте, я сделаю все, что в моих силах. Между прочим, в Эберло теперь здорово жарко. Не думаете ли вы, что вашей женушке следовало бы съездить куда-нибудь отдохнуть, пока она еще может ехать?
– Что такое со мной? – спрашивал себя Эндрю, когда Луэллин ушел. – Мне этот человек нравится! Он вел себя благородно, чертовски благородно! Проявил и сочувствие, и такт. И в своем деле он просто маг и волшебник. А ведь год тому назад я готов был перегрызть ему горло. Я просто завистливый, злобный, упрямый шотландский бык!
Кристин не хотела уезжать, но он ласково настаивал:
– Я знаю, тебе не хочется меня оставлять, Крис. Но ведь это принесет тебе пользу. Мы должны подумать о… Ну, обо всем. Куда ты предпочитаешь ехать – к морю или, может быть, на север, к тетке? Черт возьми, мне теперь средства позволяют послать тебя куда-нибудь, Крис. Мы достаточно богаты!
Они уже выплатили весь долг «Гленовскому фонду» и последние взносы за мебель, и, кроме того, у них было отложено около ста фунтов в банке. Но не об этом думала Кристин, когда, сжав руку мужа, ответила серьезно:
– Да! Мы богаты, Эндрю.
Она решила, что если уж непременно надо ехать куда-нибудь, то она навестит свою тетку в Бридлингтоне, и неделю спустя Эндрю проводил ее на Верхнюю станцию, крепко обнял на прощание и дал в дорогу корзинку с фруктами.
Он никогда не думал, что будет так скучать по ней, что постоянное общение с ней стало такой необходимой частью его жизни. Их беседы, споры, пустячные размолвки, молчание вдвоем, привычка окликать ее, как только он входил в дом, и настороженно ожидать ее веселого ответа, – только теперь он понял, как все это ему необходимо. Без Кристин их спальня была как незнакомый номер в гостинице. Обеды, которые Дженни добросовестно готовила по расписанию, оставленному Кристин, он съедал на скорую руку, скучая, заглядывая во время еды в какую-нибудь книгу.
Бродя по саду, созданному руками Кристин, он как-то вдруг обратил внимание на ветхость мостика, переброшенного через ручей. Это его возмутило, показалось обидой для отсутствующей Кристин. Он и раньше несколько раз обращался к комитету, заверял, что мост разваливается, но комитет всегда трудно расшевелить, когда дело касалось какого-либо ремонта в домах младших врачей. На этот раз, в приливе нежности к жене, он позвонил в управление и решительно настаивал на своем требовании, Оуэн уехал на несколько дней в отпуск, но клерк уверил Эндрю, что вопрос уже рассмотрен комитетом, ремонт поручен подрядчику Ричардсу. И только потому, что Ричардс занят сейчас другим подрядом, работа им еще не начата.
По вечерам Эндрю ходил к Болендам, два раза побывал у Вонов, которые уговорили его остаться на бридж, а раз даже, совсем неожиданно для себя самого, играл в гольф с Луэллином. Он переписывался с Хэмптоном и с Денни, который наконец выбрался из Блэнелли и в качестве судового врача совершал путешествие в Тампико на нефтеналивном судне. Писал Кристин письма – образец бодрости и выдержки. Но больше всего помогала ему коротать время работа.
До этих пор его клинические исследования в антрацитовых шахтах плохо подвигались вперед. Ему не удавалось их ускорить, так как, не говоря уже о необходимости заниматься собственными пациентами, он имел возможность осматривать рабочих только тогда, когда они по окончании смены приходили в баню, и немыслимо было их задерживать надолго, так как они торопились домой обедать. В среднем Эндрю осматривал не более двух человек в день, однако, несмотря на это, он был доволен результатами. Не торопясь делать выгоды, он видел все же, что легочные болезни среди работающих в антрацитовых копях, несомненно, распространены больше, чем среди рабочих других угольных копей.
Хотя он и не доверял учебникам, но из чувства самозащиты (так как боялся, чтобы впоследствии не оказалось, что он попросту шел по чужим следам) принялся изучать работы по этому вопросу. Его поразила скудость этой литературы. Видимо, очень немногие исследователи серьезно интересовались профессиональными легочными заболеваниями. Ценкер ввел звучный термин «пневмокониоз», обозначая им три формы фиброза легких вследствие вдыхания пыли. Антракоз, то есть наблюдаемое у углекопов присутствие в легких угольной пыли, был давно известен, но Гольдман в Германии и Троттер в Англии находили его безвредным. Эндрю отыскал несколько статей относительно распространения легочных заболеваний среди рабочих, точивших жернова, в особенности жернова из французского песчаника, среди точильщиков ножей и топоров и среди каменотесов. Приводились данные, большей частью противоречивые, относительно чахотки, свирепствовавшей в Южной Африке среди рабочих золотых приисков и, несомненно, вызываемой вдыханием пыли. Известно было также, что у рабочих льняной и хлопчатобумажной промышленности и ссыпщиков зерна наблюдаются хронические изменения в легких. И больше ничего!
Когда Эндрю покончил с просмотром литературы, у него весело блестели глаза. Он видел, что наткнулся на действительно неисследованную область. Он думал об огромном количестве людей, работавших под землей, в больших антрацитовых копях, о неясности и расплывчатости законов относительно нетрудоспособности, грозившей им вследствие условий работы, о громадном социальном значении этого вопроса. Какой случай проявить себя, какой случай! Холодный пот прошиб его при мысли, что кто-нибудь может его опередить. Но он отогнал эту внезапную мысль. Шагая по гостиной из угла в угол далеко за полночь, он вдруг остановился перед потухшим камином и схватил фотографию Кристин, стоявшую на полке.
– Крис! Я, право, верю теперь, что сделаю что-нибудь в жизни!
Он начал старательно заносить в картотеку, специально для этой цели приобретенную, результаты своих исследований. Он и сам не сознавал, какой блестящей клинической техники достиг за это время. В комнате, где рабочие переодевались, выйдя из шахты, они стояли перед ним, оголенные по пояс, а он с помощью пальцев и стетоскопа чудесным образом проникал в тайны патологических изменений этих живых легких: здесь – участок фиброза, у следующего – эмфизема, у третьего – хронический бронхит, который сам он снисходительно именует «пустяковым кашлем». Эндрю аккуратно отмечал все недуги в диаграммах, напечатанных на обороте каждой карточки.
Одновременно с этим он брал у каждого больного мокроту на исследование и, сидя до двух-трех часов ночи над микроскопом Денни, заносил полученные данные на карточки. Оказалось, что в большинстве случаев эта гнойная слизь, которую больные называли здесь «белыми плевками», содержала блестящие острые частички кремнезема. Эндрю поражало количество альвеолярных клеток в легких и частое нахождение в них туберкулезных бацилл. Но более всего приковывало его внимание присутствие почти всегда и повсюду кристаллов кремния. Неизбежно напрашивался потрясающий вывод, что изменения в легких, а возможно даже, и сопутствующая им инъекция, происходят от этой именно причины.
Таковы были успехи Эндрю к тому дню в конце июня, когда Кристин воротилась и бросилась ему на шею:
– Как хорошо опять очутиться дома!.. Да, я хорошо провела время, но… право, не знаю… и ты так побледнел, милый! Наверное, Дженни тут морила тебя голодом!
Отдых пошел ей на пользу. Она чувствовала себя хорошо, и на щеках ее цвел нежный румянец, но ее тревожил Эндрю: у него не было аппетита, он каждую минуту лез в карман за сигаретами.
Она спросила серьезно:
– Сколько времени будет продолжаться эта твоя исследовательская работа?
– Не знаю. – Это было на следующий день после ее приезда; шел дождь, и Эндрю был в неожиданно дурном настроении. – Может быть, год, а может быть, и пять.
– Так слушай, Эндрю. Я вовсе не собираюсь читать тебе проповедь. Хватит и одного проповедника в семье, но не находишь ли ты, что раз эта работа так затягивается, тебе следует работать планомерно, вести правильный образ жизни, не засиживаться по ночам и не изводить себя?
– Ничего со мной не будет.
Но в некоторых случаях Кристин бывала удивительно настойчивой. Она велела Дженни вымыть пол в «лаборатории», поставила туда кресло, разостлала коврик перед камином. В жаркие ночи здесь было прохладно, от сосновых половиц в комнате стоял приятный смолистый запах, к нему примешивался запах эфира, который Эндрю использовал при работе. Здесь Кристин сидела с шитьем или вязаньем, пока Эндрю работал за столом. Согнувшись над микроскопом, он совершенно забывал о ней, но она была тут и поднималась с места ровно в одиннадцать часов:
– Пора ложиться.
– Ох, уже! – восклицал он, близоруко щурясь на нее из-за окуляра. – Ты ступай наверх, Крис. Я приду через минуту.
– Эндрю Мэнсон, если ты полагаешь, что я пойду наверх одна… в моем положении…
Последняя фраза превратилась у них в излюбленную поговорку. Оба шутя употребляли ее при всяком удобном случае, разрешая ею все споры. Эндрю не в силах был противостоять ей. Он вставал смеясь, потягивался, убирал стекла и препараты.
В конце июля сильная вспышка ветряной оспы в Эберло прибавила ему работы, и третьего августа у него оказался особенно длинный список больных, которых нужно было навестить, так что он начал обход сразу после утреннего амбулаторного приема, а в четвертом часу дня, когда он поднимался по дороге к «Вейл Вью», утомленный, торопясь поесть и выпить чая, так как сегодня пропустил завтрак, он увидел у ворот своего дома автомобиль доктора Луэллина.