Она сонно возразила:
– При чем тут деньги? К тому же мы все равно истратим все или почти все на то, чтобы прокатиться куда-нибудь. Пойми, ведь вот уже скоро четыре года мы почти никуда не выезжали из этого старого городишки.
Она заразила его своим настроением. Наутро мир уже казался ему веселым местом, в котором можно жить без забот. За завтраком, который он уписывал с аппетитом, он объявил:
– А ты неплохая девочка, Крис. Вместо того чтобы становиться на ходули и твердить мне, что ждешь от меня великих дел, что мне пора выйти в люди и создать себе имя и так далее, ты просто…
Кристин его не слушала. Она некстати возразила:
– Право, мой друг, тебе бы не следовало так мять газету! Я думала, что только женщины это делают. Ну, как я теперь прочту отдел садоводства?
– А ты его не читай. – По дороге к двери он, смеясь, поцеловал ее. – Ты лучше думай обо мне.
Теперь он был преисполнен отваги, готов вновь попытать счастья на новом поприще. Вместе с тем, повинуясь природной осторожности, он невольно проверял итоги своих достижений: у него звание члена Королевского терапевтического общества, степень доктора медицины и свыше трехсот фунтов в банке. При наличии всего этого они с Кристин, конечно, голодать не будут.
Хорошо, что решение их было непоколебимо. Настроение в городе резко изменилось в его пользу. Теперь, когда он уходил по собственному желанию, все хотели, чтобы он остался.
Кульминационный момент наступил через неделю после заседания, когда в «Вейл Вью» явилась депутация во главе с Оуэном просить Эндрю, чтобы он пересмотрел свое решение, но ничего не добилась. После этого озлобление против Эда Ченкина достигло крайних пределов. В рабочих кварталах ему улюлюкали вслед, из шахты дважды провожали домой «оркестром свистулек» – такому позору обычно подвергали только штрейкбрехеров.
После всех этих местных откликов на его работу Эндрю казалось удивительным, что диссертация его, по-видимому, легко завоевала мир за пределами Эберло. Она дала ему степень доктора медицины. Она была напечатана в английском журнале «Производство и здоровье» и выпущена брошюрой в Соединенных Штатах Американским обществом гигиены. А кроме того, вскоре им были получены три письма.
Первое было от одной фирмы на Брик-лейн, сообщавшей, что ему посланы образцы их патентованного «Пульмо-сиропа», верного средства против легочных болезней, за которое они получили сотни благодарственных писем, в том числе и от нескольких известных врачей. Фирма выражала надежду, что доктор Мэнсон рекомендует своим пациентам-шахтерам «Пульмо-сироп», тем более что он вылечивает и от ревматизма.
Второе письмо было от профессора Чэллиса – с восторженными поздравлениями и комплиментами. Кончалось письмо вопросом, не может ли Эндрю как-нибудь на этой неделе побывать в Кардиффском институте. В постскриптуме Чэллис добавлял: «Постарайтесь заехать в четверг».
Но Эндрю в спешке последних дней не имел возможности это сделать. Он в рассеянности сунул куда-то письмо и забыл на него ответить.
Зато на третье письмо он ответил тотчас же, ему он искренне обрадовался. То было необычайное, волнующее письмо, и пришло оно из Орегона, через Атлантический океан. Эндрю читал и перечитывал напечатанные на машинке листки, потом в волнении пошел с ними к Кристин:
– Какое милое письмо, Крис! Это из Америки, от одного человека по имени Стиллман, от Ричарда Стиллмана. Ты, верно, никогда о нем не слышала, а я слышал. Он страшно хвалит мою работу о вдыхании пыли. Больше, гораздо больше, чем Чэллис. Ах, черт возьми, ведь я не ответил Чэллису на письмо!.. Этот малый – Стиллман – отлично понял мою мысль, он даже поправляет меня в двух-трех пунктах. По-видимому, активным разрушительным элементом в кремнеземе является серицит. Мне помешало до этого додуматься недостаточное знание химии. Но какое чудесное письмо, какое лестное – и от самого Стиллмана!
– Да? – Кристин вопросительно прищурилась. – А что, это какой-нибудь американский врач?
– Нет, то-то и любопытно. Он, собственно, физик. Но он заведует клиникой по легочным болезням вблизи Портленда, в Орегоне. Вот видишь, это здесь напечатано. Некоторые его не признают, но он в своем роде такая же крупная величина, как Шпалингер[15]. Я тебе расскажу о нем как-нибудь, когда у меня будет время.
Уже одно то, что он сразу сел писать ответ Стиллману, показывало, как он ценил его внимание.
Оба они с Кристин были теперь поглощены приготовлениями к отъезду, сдачей мебели на хранение в Кардиффе, как наиболее удобном центре, и грустной процедурой прощальных визитов. Отъезд их из Блэнелли произошел неожиданно. Они разом оторвались от всего. Здесь же пришлось пережить много томительных волнений. Они были приглашены на прощальные обеды к Вонам, Болендам, даже к Луэллинам. Эндрю даже заболел «напутственным расстройством желудка», как он называл это, в результате столь многочисленных прощальных банкетов. А в самый день отъезда плачущая Дженни ошеломила их сообщением, что им собираются устроить торжественные проводы на вокзале.
В довершение всего после этого волнующего сообщения в последний момент примчался Вон.
– Простите, друзья, что опять вас беспокою. Но послушайте, Мэнсон, зачем это вы обидели Чэллиса? Я только что получил от старика письмо. Ваша статья страшно заинтересовала и его и, насколько я понял, Горнозаводской комитет патологии труда тоже. Во всяком случае, Чэллис просит меня переговорить с вами. Он хочет, чтобы вы непременно зашли к нему в Лондоне, говорит, что по очень важному делу.
Эндрю ответил немного ворчливо:
– Мы едем отдыхать, дружище. Это будет первый наш отдых за много лет. Как же я попаду в Лондон?
– Тогда оставьте мне свой адрес. Он, наверное, захочет вам написать.
Эндрю нерешительно взглянул на Кристин. Они сговорились скрыть от всех, куда едут, чтобы избавить себя от всяких тревог, переписки и встреч со знакомыми. Но все-таки он сообщил Вону адрес.
Потом они поспешили на станцию, окунулись в толпу, ожидавшую их там. Им жали руки, окликали, похлопывали по спине, обнимали и наконец, когда поезд уже тронулся, втолкнули их в купе. Когда они отъезжали, собравшиеся на перроне друзья грянули песню «Люди из Харлека».
– О боже! – промолвил Эндрю, разминая онемевшие пальцы. – Это была последняя капля! – Однако глаза у него блестели, и через минуту он добавил: – Но я бы ни на что не променял этой минуты, Крис. Как люди добры к нам! И подумать только, что еще месяц назад половина города жаждала моей крови! Да, нельзя не признать, что жизнь – чертовски странная штука! – Он весело посмотрел на сидевшую рядом с ним Кристин. – Итак, миссис Мэнсон, хоть вы сейчас уже старая женщина, а все же начинается ваш второй медовый месяц.
Они приехали в Саутгемптон к вечеру того же дня, заняли каюту на пароходе, перевозившем через Ла-Манш. На следующее утро они увидели восход солнца за Сен-Мало, а часом позже их приняла Бретань.
Наливалась пшеница, вишневые деревья стояли, осыпанные плодами, по цветущим лугам бродили козы. Это Кристин пришла идея ехать в Бретань, познакомиться с настоящей Францией – не с ее картинными галереями и дворцами, не с историческими развалинами и памятниками, не со всем тем, что настойчиво рекомендовали осмотреть путеводители для туристов.
Они приехали в Валь-Андре. В маленькую гостиницу, где они поселились, доходил и шум морского прибоя, и благоухание лугов. В спальне у них пол был из некрашеных досок, по утрам им подавали дымящийся кофе в больших синих фаянсовых чашках. Они целые дни проводили в блаженном безделье.
– О господи! – твердил Эндрю все время. – Не чудесно ли это? Никогда, никогда, никогда я не захочу больше и взглянуть на какую-нибудь пневмонию.
Они пили сидр, лакомились креветками, лангустами, пирожками и вишнями. По вечерам Эндрю играл в бильярд с хозяином на старинном восьмиугольном столе.
Все было «прелестно», «изумительно, «чудесно» – эти определения принадлежали Эндрю. «Все, кроме сигарет», – добавлял он. Так прошел целый месяц блаженства. А затем Эндрю уже чаще и с постоянным беспокойством начал вертеть в руках нераспечатанное письмо, испачканное вишневым соком и шоколадом, пролежавшее в кармане его пиджака две недели.
– Ну что же, – поощрила его наконец Кристин однажды утром. – Мы слово сдержали, а теперь ты можешь его распечатать.
Он старательно вскрыл конверт и, подняв лицо к солнцу, прочел письмо. Затем медленно сел и перечитал его. И молча передал Кристин.
Письмо было от профессора Чэллиса. Он писал, что, ознакомившись с диссертацией Эндрю, Комитет по изучению патологии труда в угольных и металлорудных копях решил заняться этим вопросом, сделать доклад в парламентской комиссии. Для этой цели при комитете учреждается постоянная должность врача. И, приняв во внимание исследовательскую работу доктора Мэнсона, совет комитета единодушно и без колебаний решил предложить эту должность ему.
Прочтя это, Кристин радостно посмотрела на мужа:
– Ну, не говорила ли я, что место для тебя всегда найдется. – Она улыбнулась. – И такое прекрасное!
Эндрю быстро, нервно швырял камушки в стоявшую на берегу плетенку для ловли омаров.
– Клиническая работа, – размышлял он вслух. – Что ж, это естественно: они знают, что я клиницист.
Улыбка Кристин стала шире.
– Но ты, конечно, не забыл нашего уговора: минимум полтора месяца мы остаемся здесь, бездельничаем и не двигаемся с места. Ты ведь не согласишься ради этого прервать наш отдых?
– Нет-нет! – Он посмотрел на часы. – Мы свой отдых доведем до конца, но во всяком случае, – он вскочил и весело поднял на ноги Кристин, – это нам не помешает сбегать сейчас на телеграф. И интересно… интересно, найдется ли там расписание поездов.
Часть третья
Комитет по изучению патологии труда в угольных и металлорудных копях, обычно называемый сокращенно К. П. Т., помещался в большом, внушительном на вид здании из серого камня на набережной, недалеко от Вестминстерских садов, откуда было удобное сообщение с Министерством торговли и Департаментом горной промышленности, которые то забывали о существовании комитета, то начинали яростно спорить, в чьем ведении надлежит состоять комитету.