Бьющее в глаза благополучие этого дома, свежевыкрашенного в желтовато-белый цвет, автомобиль, ослепляющая модная обстановка скоро обратили на себя внимание соседей и вернули многих «хороших» пациентов, которые когда-то лечились у доктора Фоя, но постепенно покинули его, по мере того как и старый доктор, и его приемная становились все запущеннее.
Дни ожидания, дни тягостного прозябания для Эндрю миновали. Во время вечерних приемов он едва успевал пропускать больных: дверь с улицы беспрерывно хлопала, дверь приемной дребезжала, пациенты ожидали и в «черной», и в «парадной» приемной, так что ему приходилось метаться между амбулаторией и кабинетом. Он был вынужден для экономии времени придумать следующий выход.
– Послушай, Крис, – сказал он однажды утром. – Мне только что пришел в голову один план, который очень поможет в часы спешки. Ты знаешь, что, осмотрев больного в амбулатории, я бегу обратно в дом приготовить ему лекарство. Это обычно отнимает у меня пять минут. Неприличная потеря времени! Ведь я мог бы использовать его на то, чтобы отпустить одного из «хороших» пациентов, ожидающих в приемной. Ну, что же, поняла мою мысль? Отныне ты мой аптекарь!
Она посмотрела на него, испуганно сдвинув брови:
– Но я понятия не имею, как приготовлять лекарства.
Он успокоительно улыбнулся:
– Не беспокойся, дорогая. Я приготовил запасец микстур двух-трех сортов. Тебе придется только разливать их в бутылки, наклеивать ярлычки и завертывать.
– Но… – В глазах Кристин читалось замешательство. – Ах, Эндрю, я охотно тебе буду помогать, но только… Ты и в самом деле веришь, что…
– Как ты не понимаешь, что я вынужден так делать! – Он не смотрел ей в глаза. Сердито допил кофе. – Конечно, когда-то в Эберло я крепко горячился из-за системы выдачи лекарств. Все это теории! Теперь я… Я практик. К тому же все эти барышни от «Лорье» малокровны. Хороший препарат железа им не помешает.
И прежде чем Кристин успела ответить, звонок у дверей амбулатории заставил Эндрю вскочить и уйти из столовой. В былое время она бы заспорила с ним, стала твердо отстаивать свое мнение. Теперь же только с грустью подумала о перемене в их отношениях. Она больше не имела влияния на Эндрю, не руководила им. Теперь верховодил он.
С этого дня Кристин в утомительные часы приема стояла в каморке, заменявшей аптеку, ожидая команды Эндрю во время его торопливых рейсов между кабинетом, где он принимал «хороших» пациентов, и амбулаторией: «Железо!», или «Белую!», или «Карминовую!». А иногда, когда она говорила, что микстура с железом вся вышла, раздавался напряженный и выразительный крик: «Что-нибудь! Черт побери! Что угодно!»
Часто прием затягивался до половины десятого. Потом они подсчитывали выручку по книге, толстой счетной книге доктора Фоя, которую они нашли исписанной только наполовину, когда переехали сюда.
– Боже! Какой день, Крис! – захлебывался Эндрю. – Помнишь эти первые жалкие три с половиной шиллинга, с которыми я носился, как школьник. Ну а сегодня, сегодня мы имеем свыше восьми фунтов наличными.
Он укладывал деньги, тяжелые столбики серебра и кредитки, в табачный кисет, который доктор Фой использовал в качестве кошелька, и запирал его в средний ящик письменного стола. Он сохранил этот старый мешок, как и гроссбух, на счастье.
Он забыл теперь обо всех былых колебаниях и хвалился своей дальновидностью, побудившей его купить практику Фоя.
– Дела у нас во всех отношениях блестящи, Крис, – радовался он. – Доходная амбулатория и прочная клиентура среднего класса. И сверх того я создаю себе солидную практику консультанта. Ты увидишь, что еще будет, как мы далеко пойдем.
Первого октября он уже имел возможность предложить Кристин заново обставить их дом. После утреннего приема он с подчеркнутой небрежностью, какую усвоил себе в последнее время, сказал:
– Я бы хотел, Крис, чтобы ты сегодня съездила в Вест-Энд. Побывай у Хадсона или Остли, если предпочитаешь его. Обратись в самый лучший магазин. И выбери всю новую мебель, какую тебе нужно. Парочку новых гарнитуров для спален, гарнитур в гостиную, купи все.
Она молча посмотрела на него, а он улыбнулся, закуривая сигарету:
– Вот одно из удовольствий, которое приносят деньги, – иметь возможность дать тебе все, что захочется. Не думай, что я скуп. О господи, конечно нет! Ты была молодцом, Крис, все время, пока нам жилось трудно. Теперь начинается для нас счастливая жизнь, и мы будем ею наслаждаться…
– Заказывая дорогую мебель и… и гарнитуры у Остли.
Эндрю не заметил горечи ее тона. Он засмеялся:
– Верно, дорогая. Давно пора нам выкинуть старую нашу рухлядь от «Ридженси».
Слезы подступили к глазам Кристин. Она вспыхнула:
– В Эберло эти вещи тебе не казались рухлядью. Да они и не рухлядь. О, тогда была настоящая жизнь, тогда было счастье!
Всхлипнув, она отвернулась и вышла из комнаты.
Эндрю смотрел ей вслед с тупым удивлением. В последнее время с ней делалось что-то странное: настроение у нее было переменчивое, подавленное, перемежавшееся внезапными взрывами непонятной горечи. Эндрю чувствовал, что их точно относит друг от друга течением, что исчезает то единение, та скрытая товарищеская связь, которые всегда существовали между ними. Что ж, это не его вина. Он делал для нее все, что мог, все, что было в его силах. Он подумал с раздражением: «Мой успех для нее ничего не значит, ровно ничего». Но ему некогда было раздумывать о безрассудстве и несправедливости поведения Кристин. Его ждал целый список визитов к больным, а так как был вторник, то и обычный визит в банк.
Он заезжал в банк аккуратно два раза в неделю, чтобы вносить деньги на свой текущий счет, так как считал, что неразумно держать их дома, в ящике стола. Он не мог не сравнивать эти приятные посещения с тем эпизодом в Блэнелли, когда его, плохо одетого помощника врача, оскорбил Эньюрин Рис. Мистер Уэйд, директор банка, всегда встречал его радушной и почтительной улыбкой и часто приглашал к себе в кабинет выкурить сигарету:
– Без всякой навязчивости осмелюсь сказать, доктор: дела ваши превосходны. У нас ценят передовых врачей, которые сохраняют надлежащую долю консерватизма. Вот как вы, доктор, осмелюсь сказать. Ну а что касается тех железнодорожных акций, о которых мы с вами на днях толковали, то…
Почтение, которое выказывал ему Уэйд, было лишь одним из множества доказательств широкой популярности, которую успел приобрести Эндрю. Другие врачи района теперь любезно кланялись ему, проезжая мимо в своих автомобилях. На осеннем собрании районного медицинского общества, в той самой комнате, где он при первом своем появлении чувствовал себя парией, его теперь приветствовали, ухаживали за ним, ему предлагал сигару сам доктор Ферри, вице-президент секции.
– Рад видеть вас среди нас, доктор, – суетливо говорил маленький краснолицый Ферри. – Понравилась вам моя речь? Нам ни в коем случае не следует уступать в вопросе о гонорарах. Особенно когда дело касается ночных вызовов. Тут я всегда твердо стою на своем. Недавно меня ночью разбудил мальчик, еще совершенный ребенок, лет двенадцати: «Скорее пойдемте, доктор, папа на работе, а маме вдруг стало очень плохо». Знаете, эти неизменные заявления в два часа ночи. И я этого мальчугана никогда раньше не видел. «Милый мальчик, – говорю я, – твоя мама не моя пациентка. Беги, принеси мне полгинеи, тогда я поеду». И конечно, он больше не вернулся. Говорю вам, доктор, у нас район ужасный…
На следующей неделе после этого собрания Эндрю позвонила миссис Лоренс. Эндрю всегда доставляла удовольствие грациозная непоследовательность ее телефонных разговоров. Сегодня, упомянув о том, что ее супруг уехал на рыбную ловлю в Ирландию и она, быть может, попозже поедет к нему туда, она позвала его на ланч в пятницу, ввернув это приглашение как бы между прочим, таким тоном, словно оно не имело никакого значения.
– У меня будет Топпи. И еще два-три человека, менее скучных, по-моему, чем большинство тех, с кем обычно встречаешься. Вам, пожалуй, будет полезно с ними познакомиться.
Он повесил трубку со смешанным чувством удовольствия и непонятного раздражения. В глубине души он был задет тем, что не пригласили Кристин. Но потом пришел к заключению, что это визит не светский, а скорее деловой. Он должен бывать в обществе и заводить знакомства, в особенности среди такого сорта людей, которые будут на ланче у миссис Лоренс. И во всяком случае Кристин не следует ничего говорить обо всем этом. В пятницу он сказал ей, что во время ланча встречается с Хэмптоном, и с облегчением вскочил в автомобиль. Он забыл, что очень плохо умеет притворяться.
Франсиз Лоренс жила в Найтсбридже, на тихой улице между Хенс-плейс и Уилтон-Кресент. Дом не поражал великолепием, как дом Ле-Роя, но здесь все говорило о выдержанном вкусе и богатстве хозяев. Эндрю приехал поздно, когда большинство гостей было уже в сборе: Топпи, Роза Кин, писательница, сэр Дадли Румбольд-Блэйн, доктор медицины, известный врач и член правления «Кремо продактс», Никол Уотсон, путешественник-антрополог, и несколько других, менее ошеломительных личностей.
За столом Эндрю оказался рядом с миссис Торнтон, которая, как выяснилось из разговора, жила в Лестершире и время от времени приезжала ненадолго в Лондон, в отель «Браун». Теперь Эндрю уже научился спокойно выдерживать церемонию представления новым людям, тем не менее он охотно спасся под прикрытие ее болтовни, возвращавшей ему уверенность, – материнского повествования о том, каким образом во время игры в хоккей ее дочь Сибил, ученица школы Роедин, ушибла ногу.
Одним ухом слушая миссис Торнтон, принимавшую его молчаливое внимание за интерес, он умудрялся в то же время ловить обрывки учтивого и остроумного разговора, который велся вокруг, едкие шутки Розы Кин, увлекательный рассказ Уотсона об экспедиции вглубь Парагвая, в которой он недавно участвовал. Эндрю любовался непринужденностью, с которой Франсиз поддерживала общую беседу, в то же время внимательная к неторопливым, обдуманным репликам сэра Румбольда, сидевшего рядом с ней. Раз или два Эндрю ловил на себе ее взгляд, полусмеющийся, вопросительный.